Леонид Аронзон - Избранное
Я слышал чтение стихов — не побоюсь сказать — сотни поэтов. Поразили меня только двое: Крученых и Аронзон. Аронзон читал чужие стихи так, как будто это были его собственные, только что написанные, еще не прожитые стихи. Никогда не забуду, как он читал свое любимое: Воспоминание Пушкина, Астры Красовицкого, Запустение Баратынского, Приморский сонет Ахматовой…
Мы довольно часто выпивали или просто сидели и курили — то у него дома, то гуляя по улицам, то специально выезжая за город. . Иногда мы заходили в кино. Как-то мы забрались в бывшие Новости дня и несколько раз подряд смотрели фильм Ива Кусто из подво дной жизни. Кадры фильма то необыкновенно веселили нас, то вызывали леденящий ужас. А однажды нам довелось испытать ужас несколько иной. Мы забрели, прогуливаясь, в Дом писателя и застали там следующую сцену: сгрудившись вокруг заставленного чашечками из-п од кофе стола, группа молодых поэтов, подняв к потолку горящие глаза, хором читала: Свеча горели на столе. / Свеча горела — . Чувствовалось, что они предаются этому не первый раз. Аронзон скривился и выскочил за дверь. Там он долго бился в корчах — топал ногами, плевался, хохотал. .
Вообще он был очень азартен. Однажды я купил два водяных пистолета, и мы устроили буйную дуэль. Помню, что я стрелял метче. Было много шума и хохота.
Я познакомил Аронзона со своими друзьями, поэтами с Малой Садовой: Романом Белоусовым, Тамарой Буковской. Александром Мироновым, отцом хеленуктизма в России Дмитрием М. (ему Аронзон посвятил свою небольшую поэму Сельская идиллия) и другими. С некоторыми из них Аронзон тоже коротко сошелся: Рома Белоусов, в частности, стал в 1967-68 гг. его учеником.
. . Я хотел бы как можно меньше или вообще не говорить о себе, и все, что сказано выше, сказано только затем, чтобы дать несколько живых штрихов в портрету очень остроумного, обаятельного и необыкновенно талантливого в человеческом общении Леонида Аронзона. Он никогда не был. что называется, всеяден, и мы, совсем тогда юные. интересовали его как новые люди, еще неизвестные ему своим, именно нашему возрасту присущим, складом. Мы были для него новостью, шире. как говорится, н о в ы м, а к новому Аронзон стремился всегда. Он хотел видеть и знать все. Характерно его высказывание о любимом им Кафке: «Как это все знакомо! Скушно читать словно лежишь в теплой ванне».
Вот его любимые поэты: Пушкин. Державин, Баратынский, Хлебников, Красовицкий, Заболоцкий. Кажется, он совсем не знал Вагинова, Введенского и Крученых. Почти совсем не знал Хармса. Очень любил Кротонский полдень Бенедикта Лившица. Любил Мандельштама и Пастернака. Иногда восторженно, иногда иронично читал Ахматову. Ею и Цветаевой он «переболел» в юности. Знал на память громадное количество стихов. Любил, как всем понятно, поэтов-графоманов. С восхищением повторял строки Анаевского:
Полетела роза,
На зердутовых крылах,
Взявши вертуоза,—
С ним летит в его руках.
Очень любил бабочек и рыб. Набокова не любил.
Аронзон был очень музыкален. На магнитофоне были записи Майлз Дэвиса и Рэй Чарлза (это то, что я помню точно). Очень любил итальянское барокко. Восхищался Итальянским концертом Баха (Глен Гульд — судьбы моей тапер / играет с нотными значками).
Не умея рисовать, Аронзон начал в 1966 году писать маслом и написал великолепный автопортрет. Рисовал очень смешные и выразительные карикатуры. А какими чудесными размывками оформлена рукописная книга Аvе!
Еще одной его страстью был кинематограф. Особенно он восхищался гениальным фильмом Чайки умирают в гавани и Бергманом.
Моби Дик и Гоголь почитались им едва ли не как Библия.
***Вот, я уже прожил на много лет больше Лени. Но я с каждым годом все чаще думаю о нем с тоской и любовью. Мне выпало громадное счастье знать и быть другом такого замечательного человека и поэта, как Леонид Аронзон. Я необыкновенно горд тем, что мне посв ящено несколько его стихотворений — и среди них такое лестное, как
Мы — судари, и, нас гоня,
брега расступятся, как челядь,
и горы нам запечатлеют
скачки безумного коня.
И на песке озерных плесов,
одетый в утренний огонь,
прекрасноликий станет конь,
внимая плеску наших весел.
II
Нам известно более двадцати так или иначе зафиксированных заметок и статей об Аронзоне. Часть их — либо краткие биографические справки о поэте, либо «вводки» к публикациям его произведений; большинство остальных носит воспоминательно-упоминательны й характер. Собственно поэзии Аронзона посвящены только пять интересных работ, это (в хронологическом порядке): часть статьи Виктории АндреевойВ «малом круге» поэзии, выступление А.Б.Альтшулера на вечере памяти поэта в 1975 г., статья об Аронзоне Елены Шварц, комментарий С. В. Дедюлина к двум стихотворениям и выступление Р. Топчиева Леонид Аронзон: Память о рае.
Впервые о самом существенном в поэзии Леонида Аронзона сумела сказать (правда, очень робко) В.Андреева: «…Аранзон оставался…поэтом внутреннего уединения, погруженным в созерцание «пейзажей своей души». . В его стихах, как, впрочем, и в че ртах его лица всегда чувствовался отзвук «зазеркалья», того смещенного мира, который мучительно тревожил поэта». Далее она продолжает совсем уже неверно: «Желание проснуться, выйти из сомнамбулического оцепенения действительности — его настоящая тема» (95). Гораздо точнее (мы во многом следуем за ним в своих рассуждениях) поставил вопрос о «внутреннем» мире поэта Рафаил Топчиев: главное, — говорит он, — то, что Аронзон «знал что-то очень важное и о многом рассказал нам. И вот одна из таких важных вещей — это память о рае. У поэта есть прямые признания, что он был т а м. Образы, запечатлевшиеся в его памяти, воссоздают его стихи»". Далее, постоянно называя мир поэта раем, Топчиев четко, кратко и с большой тонкостью характеризует его и описывает его обитателем (см. ниже наше возражение), природу и топографию. Не вступая в бесцельный спор с автором выступления, которое мы, повторяем, очень высоко оцениваем, скажем только, что предпочитаем называть мир, воссозданный в творчестве поэта, не раем (ср. заметку Р. Пуришинской, где сказано то же слово, однако с совершенно иной интонацией и, следовательно, смыслом), а миром-пейзажем (или пейзажем-миром).""
Мой мир такой же, что и ваш. .
— писал Аронзон в 1970 году,—
тоска — тоска, любовь — любовь, и так же снег пушист,
окно — в окне, в окне — ландшафт,
но только мир души.
Этот мир-пейзаж, как отмечалось нами в примечаниях, впервые предстает перед нами в полном, развернутом виде в Послании в лечебницу, медленно, как проявляющийся фотографический отпечаток, проступая сквозь начальный пейзаж пасмурного парка и одновременно сливаясь с ним""". Добавим, что этот пейзаж при этом — изображение и м е н и автора послания, которое рисует на сыром песке его подразумеваемый герой-адресат. Здесь следует сказать о характернейшей для Аронзона теме, которая проходит через все его творчество, начиная с самых ранних стихотворений. — тема подобья, отраженности. Вначале эта тема (формулируясь самим автором как нетленная жажда подобья и язык отраженья) сводилась в конечном счете к зеркалам; после 1964 г. зеркала теряют постепенно свою особую п ривлекательность и становятся обыденными предметами, вещами рядового обихода. В позднейших стихотворениях тема подобья и отраженности замещается темой множественности, всего во всем (ср.: А я становился то тем, то этим, то тем, то этим, / чтоб меня заметили, / но кто увидит чужой сон?; Чем не я этот мокрый сад под фонарем. .?; Мне ли забыть, что земля внутри неба, и небо — внутри нас? и, наконец, все — лицо: лицо — лицо. .).
По Топчиеву, мир поэта «населяют легкие, летучие, подвижные существа. .. четвероногие — редкость». Однако это не так или, по крайней мере, не совсем так. Наряду с бабочками и другими многочисленными насекомыми одним из п о с т о я н н ы х обитателей мира-пейзажа Леонида Аронзона является такой конкретный (и, в контексте ст ихотворений, чаще всего неподвижный) персонаж, как конь. причем ни в коем случае не Конь — бабочка. . Таинственная лошадь — стрекоза Анри Волхонского. Конь Аронзона всегда сопряжен с лесным берегом ручья или озера (Будут кони бродить и, к ручью наклоняясь, смотреть:. . вот кони бегут;. . красный конь свое лицо / пил. наклоняясь к воде лесной. Ср. также приведенное тремя страницами выше восьмистишие 1965 года). Иногда конь замещается лосем:. . здесь (на том же берегу, — В. Э.) мог бы чащи этой лось / стоять, любя свою печаль; интересен и, так сказать, «обратный ход»: дева…к водам голову склоня, / в них видит белого коня.
