Себастиан Брант - Корабль дураков; Избранное
И зреньем ослабел намного.
Ему во всем нужна подмога,
Которою для наших глаз
Очки являются подчас.
К тому же есть в очках нужда нам,
Поскольку суетным мирянам
Теперь взбрело на ум читать
И доктором всяк хочет стать,
И хочет толковать Писанье,
И с духовенством в пререканья
Вступать. А потому оно
Читать поболее должно.
Ведь встарь по диспутам таскаться
И с клириками в спор пускаться
Еще мирянин не привык,
А те не брали в руки книг
И чтенье почитали вздором.
Вот две причины, по которым
Твое, приятель, ремесло
Сейчас везде в расцвет пришло.
Но ты ленив, как мне сдается,
И любишь шляться, где придется,
А значит, сам виной всему».
«Нет! — отвечает Тиль ему. —
И ваша честь увидит вскоре,
Насколько прав я в нашем споре.
Как ремеслу прийти в расцвет,
Когда в живых почти что нет
Тех пастырей благочестивых,
Смиренномудрых, незлобивых,
Которые, презрев себя
И только ближних возлюбя,
Писание читали много
И ересь пресекали строго.
Они теперь на небесах,
Где им уж нет нужды в очах.
А те служители господни,
Кто стар, но жив еще сегодня,
Священствуют столь долгий срок,
Что выучили назубок
Свои обедни и молебны.
Очки им также не потребны.
К тому ж в монастырях святых
Есть тьма монахов молодых,
Бегущих в мир, чтоб вместе с нами
Хлеб зарабатывать руками.
В очках нет надобности им.
Пропал я с ремеслом моим!
К тому ж весь сонм князей немецких,
Духовных, а равно и светских,
Очков не носит в наши дни».
Епископ Тилю: «Объясни,
В чем этому причина, сыне».
А Тиль в ответ: «Угодно ныне
На все сквозь пальцы им взирать».
Ему епископ: «Полно врать!
Ведь у князей толпа придворных,
Слуг и чиновников проворных,
И все на плутни мастаки.
Итак, князьям нужны очки,
Чтоб, обладая острым взглядом,
Давать острастку казнокрадам.
Как видишь, ложен твой ответ!»
Тиль молвит: «Ваша милость, нет!
Сейчас, когда в краях имперских
Не перечесть насилий зверских
И правосудие давно
К молчанию приведено
Своекорыстием бесчестным
И произволом повсеместным,
Чья тяжесть падает всегда
На горожан и города,
Князьям пора бы спохватиться,
На беспорядок ополчиться,
Смутьянов в разум привести
И тем империю спасти.
Так нет! Князьям и горя мало!
Смотря на все сквозь пальцы вяло
И разучась очки носить,
Они не могут сохранить
Те остроту и ясность зренья,
С которыми свои владенья
Князья в былые дни блюли,
Когда с дорог своей земли
Глаз неусыпных не спускали,
Все безобразья замечали
И в корне пресекали зло,
А ремесло мое цвело,
Поскольку покупались всеми
Очки усиленно в то время.
Зато теперь я наг и сир:
Ни люди светские, ни клир
Очков не покупают боле,
И стал я нищим поневоле».
Смеясь, ему сказал прелат:
«Поедем в Вормс со мною, брат!
Ты будешь у меня кормиться,
Пока рейхстаг имперский длится.
На нем придут, надеюсь я,
К таким решениям князья,
Что вновь империя воспрянет
И промысел твой всюду станет
Тебе давать доход большой».
Затем, возвеселясь душой,
Епископ снова в путь пустился
И в размышленья погрузился.
Он думал: «Коль узнал народ,
Как много мы пускаем в ход
Уловок тайных и разбойных,
Хоть с виду честных и пристойных,
То быть немедленно должна
Страна князьями спасена
От беззаконий, смут и страха,
Не то не избежать ей краха».
И внять скорей таким словам
Ганс Сакс желает ныне вам.
СЕТОВАНИЯ ТРЕХ ХОЗЯЕК НА СВОИХ СЛУЖАНОК
195
В мои мальчишеские лета,
Давным-давно, я слышал это,
Но помнится мне и сегодня,
Как в праздник сретенья господня,
С утра у колокольни стоя,
Хозяек горевало трое,
Что со служанками — беда!
Одна и разошлась тогда:
«Колода у меня, не девка!
Неряха! Сущая издевка!
Дремать над прялкой норовит,
У печки, словно кошка, спит,
Работа ей на ум нейдет,
Да уж зато в три горла жрет!
На днях нагадила в котел.
А посади ее за стол,
Так за обедом ловит блох,
Да по две сразу, видит бог!
Растрепа! Истинный вахлак!
И делает все кое-как.
А поглядеть ей на ручищи —
Заслонка, так и та почище.
Горшков не моет по неделе,
Из них как будто свиньи ели,
Посуду знай мне бьет да бьет.
Браню, да что-то в прок нейдет.
Не будет больше ей потачки:
Сегодня ж дам расчет байбачке!»
Тогда промолвила другая:
«Беда! И у меня такая!
Я про нее порасскажу!
Уж я бужу ее, бужу!
Сама и воду я таскаю
И в рукомойник наливаю.
Начнет мести, так пыли, сору
Наоставляет прямо гору.
С похлебки накипь не снимает,
Горох у ней затвердевает,
Все пережжет и пережарит,
Недосолит и недоварит,
А постирает, так, ей-ей,
Серым-серо белье у ней.
Уж так ленива и лукава!
Осел — и тот проворней, право!
Постель работникам не стелет,
А мне в ответ бог весть что мелет.
Как выйдет по воду во двор,
Так из избы выносит сор.
С три короба притом наврет,
Все новости домой несет.
С соседями — лишь перебранка.
Ох, и хитра ж моя служанка!
Ведь так, злодейка, отопрется,
Что хоть и врет, да не проврется.
Поддам под задницу я ей
Так, чтоб летела до дверей!»
Тогда второй сказала третья:
«Не стану и свою жалеть я.
Она уже не первый год
Кудель дерет, а не прядет,
Смотать не может толком ниток!
Не пряжа, а один убыток!
Навар с похлебки враз слизнет,
А что послаще — тоже в рот.
Найдет вино — пиши пропало!
Все тащит — яйца, масло, сало!
Еще повадка есть у ней
На пляс заманивать парней.
Парнишкам, так и тем дает!
Сегодня ж будет ей расчет!»
Так поносили без утайки
Своих служанок три хозяйки.
Не знаю, правду ль говорили
Хозяйки, но у них служили
Те девки снова целый год.
Так поневоле в ум придет,
Что дело не было так скверно.
Ведь поговорка судит верно:
Хозяйка рада спозаранку
Пенять при людях на служанку,
А та пеняет в свой черед.
Уж издавна такой завод
И по-за речкой и у нас.
На том Ганс Сакс кончает сказ.
КОРОТКАЯ БЕСЕДА О ПЬЯНСТВЕ — ВРЕДНЕЙШЕМ ПОРОКЕ
196
Гуляя вечером погожим,
Я встретился с одним прохожим,
Который был весьма хмелен;
Горланил и ругался он
На радость малым ребятишкам:
Сбежалось их десяток с лишком
Глазеть, как он бредет, мыча
И плащ по грязи волоча.
Вдруг вижу я, что этот пьяный —
Мой подмастерье, в деле рьяный,
И скромник, судя по всему.
Хотел я взбучку дать ему
И разбранил бы на все корки,
Да вспомнил тут о поговорке:
«И воз пьянчужку обогнет…»
Решил я: «Пусть себе бредет,
А утром с ним я потолкую».
Назавтра речь повел такую
Я с подмастерьем: «Слушай, друг,
На что ты тратишь свой досуг?
Вчера, вечернею порою,
Ты напился свинья свиньею.
Взглянув на твой ужасный вид,
Я испытал глубокий стыд.
Скажи, — мне, право, непонятно, —
Ужели может быть приятно
Питьем наполнить свой живот
И, словно неразумный скот,
Мычать пред всем честным народом?»
«Не мог же я прослыть уродом, —
Потупясь, он мне возразил. —
Вчера я на пирушке был,
Нас угощал один приятель.
Судите сами, было б кстати ль
Там отказаться от вина?
А коли пить, так пить до дна!»
Сказал я: «Друг ли тот, кто просит
Тебя с ним пить и тем наносит
Рассудку твоему урон
И чести?» — «Разве, — молвил он, —
И честь от выпивки страдает?»
«Да, тот, кто брюхо наполняет
Вином, — сказал я, — без руля
Несется, вроде корабля,
Лишившегося управленья,
Теряет вовсе разуменье,
Слепою силою влеком,
Себя пред всеми дураком
Выказывает, и друг другу
Все кажут пальцем на пьянчугу.
Уж тут не честь, а стыд и срам!»
«Теперь я понимаю сам,
Что это так, но бог с ней, с честью!
Раз не успел пропить-проесть я
Свое добро, беды в том нет,
Что пью я», — он сказал в ответ.
«И все-таки достаток тает:
Его не только тот мотает,
Кто денежки в шинок несет,
Но также тот, кто даром пьет.
В шинке и он сидит до рвоты,
Отлынивает от работы,
Избрав бездельника удел,
И остается не у дел.
Коль в голове твоей затменье,
Тебя не минет разоренье,
И бедность, жизнь твою губя,
Когтями вцепится в тебя.
Кто пьет, разбогатеть не может».
Он молвил: «Был бы день лишь прожит,
И ладно. Я ведь небогат.
По мне, здоровье — лучший клад.
А я здоров и в состоянье
Добыть семейству пропитанье».
«Пусть так, не стану спорить я.
