Иосиф Уткин - Стихотворения и поэмы

Если бы ты мне казалось сильной,
Я бы, вспомнив свой гражданский долг,
Написал письмо, послал с посыльным
И подался в пограничный полк.

Если бы ты мне казалась лживой
И писать не стоило б труда,
Я бы с лживой распростился живо,
И не уезжая никуда.

Но стоишь ты предо мной потупясь,
Ничего, как будто не тая,
И томит мою мужскую глупость
Кротость всемогущая твоя.

…Я молиться богу не умею,
А молюсь: да будут днесь сильны
Дщери Евы… днесь да поумнеют
Глупые адамовы сыны!

Радостный, больной и сонный
Узнаю твой голос сразу;
Говорят, я Эдисону
Этой радостью обязан.

Говорят, одна креолка
Из каких-то Южных Штатов
Неожиданно умолкла…
И понятно, вот тогда-то

Эдисон, больной и сонный,
Говорить заставил провод…

Я, признаться, Эдисону
Приписал любовный повод.

Ты прости мне эту шалость
И мое желанье,
                             чтобы
Всё великое свершалось
Для любви, а не для злобы…

Славлю смерть у сопки Заозерной!
Ну, а я? Неужто — не в бою?
И не в братскую сойду могилу,
                                                     а позорно
На отлете где-нибудь сгнию?

Понимаю, что не в этом дело.
Знаю с малых лет, что все равно,
Так сказать, бесчувственному телу
Истлевать повсюду. Знаю… Но…

Если посудить да разобраться,
Нелегко, товарищи, тому,
Кто боролся на земле за братство,
Под землей остаться одному…

Не удивляться… что за чушь! —
На свете и не то бывает.
Природу взять: зеленый плющ
Холодный мрамор обвивает.

С чего бы зелени, кажись,
Виясь из пустоты расселин,
На эту куклу тратить жизнь!
Но не любовь ли эта зелень?

Любовь. Вот так и я ползу.
Вот так и мы плющом упрямым
Ползем, в зеленую лозу
Холодный одевая мрамор.

Ползем — и счастливы! И лишь
Не могут люди надивиться:
На куклу тратят жизнь?! Нашли ж
Вокруг кого плющом обвиться!..

Любовь моя, снегурочка,
Не стоит горевать!
Ну, что ты плачешь, дурочка,
Что надо умирать?

Умри, умри, не жалуясь…
Играя и шутя,
Тебя лепило, балуясь,
Такое же дитя.

Лепило и не думало,
Что не веселый смех —
Живую душу вдунуло
Оно в холодный снег!

И что, когда откружится
Безумный этот вихрь,
Останется лишь лужица
От радостей твоих…

Рассудку здравому не внемля,
Толкуя правду вкривь и вкось,
Фашист глядит на нашу землю,
Как хищный волк глядит на кость.

Ну что ж… Не спорим, слава богу,
Землею край у нас не нищ.
Земли у нас и правда много.
Но есть немного и… кладбищ.

И то, что заживо погнило
И что войной на нас идет,
Кусок земли — свои могилы —
В моей стране всегда найдет!

«Если бьет себя по бедрам
И вовсю петух горланит,
Это что же, бабка, к вёдру?»
— «Непременно к вёдру, Ваня».

— «Ну, а если, как от боли,
До утра собака выла,
Это, бабка, к смерти, что ли?»
— «Непременно к смерти, милый».

— «То-то, бабка, под Москвою
И поет петух, поди, нам!
То-то выл с такой тоскою
Пес немецкий под Берлином».

Не могли бы вы, сестрица,
Командиру услужить?
Не могли бы вы петлицы
На шинель мою нашить?

Может быть, вдали, в разлуке,
Невзначай взглянув на них,
Я с волненьем вспомню руки,
Нашивавшие мне их.

Сердцу станет так приятно!
…А когда война пройдет,
А когда меня обратно
К вам победа приведет,

Может быть, тогда, сестрица,
Уцелевшие в огне
Эти скромные петлицы
Вам напомнят обо мне..

Я видел девочку убитую,
Цветы стояли у стола.
С глазами, навсегда закрытыми,
Казалось, девочка спала.

И сон ее, казалось, тонок,
И вся она напряжена,
Как будто что-то ждал ребенок…
Спроси, чего ждала она?

Она ждала, товарищ, вести,
Тобою вырванной в бою,—
О страшной, беспощадной мести
За смерть невинную свою!

Слезы брызнули из глаз,
Покраснела густо:
«Я не так жалею вас,
Как расстаться грустно.

Но останьтесь… и тотчас
Грусть моя убудет.,
И не больно мне за вас,
А уж стыдно будет!»

Если любишь — всё равно,
Черен или рус он.
Лишь бы только не одно:
Лишь бы не был трусом…

Ты потому и дорога нам,
Земля, отбитая в бою,
Что нашей кровью чистоганом
Платили мы за жизнь твою.

Не раз над нами смерть витала,
Но твердо бились до конца
Из благородного металла
В борьбе отлитые сердца!

И мы не только труд недельный.
Не только золото и медь —
Как наши предки, крест нательный
Не станем для тебя жалеть.

По, если родине угодно,
Мы отдадим и жизнь свою:
Непобедимый фонд народный —
Людей, готовых пасть в бою!

На носилках из шинели
Одиноко мне и жутко.
Изумленно шепчут ели:
«Неужели это Уткин?!»

Гимнастерки не по росту
Надо мной глаза склонили…
Удивленно смотрят сестры:
«Уткин, милый… Это вы ли?!»

И опять шинель — как лодка.
Я плыву куда-то… это
Сестры грустные в пилотках
На руках несут поэта!

И от слез теплее глазу.
И тоска меня минует:
Сколько рук прекрасных — сразу —
За одну найти, больную.

Товарищ, милый, не забудь:
Мы все строители отчасти.
Мы все прокладываем путь
К давно заслуженному счастью.

Но счастье ладится с трудом.
Врагов еще, товарищ, бездна.
И путь, которым мы идем,
Есть путь действительно железный,

Но мы опасностью горды.
Мы не изменим нашим целям.
Мы нашу славу и труды,
Как честный хлеб, с народом делим.

И ты таким же твердым будь!
Да будет страх тебе неведом,
Как всем, кто встал на этот путь,
К борьбе ведущий и к победам!

Стук колес и ветра свист,
Мчится поезд — дым по пояс;
Бледен русский машинист,
Он ведет немецкий поезд.

Кровь стучит в его висках,
Мыслей спутался порядок;
В длинном поезде войска
И снаряды… и снаряды!

И шумит родная рожь,
И вопят поля и пустошь:
«Неужели довезешь?
Не допустишь… не допустишь!»

Водокачек кирпичи,
Каждый дом и каждый кустик —
Всё вокруг него кричит:
«Не допустишь, не допустишь!»

За спиной наган врага,
За спиною смерть… так что же!
Жизнь, конечно, дорога,
Но ведь честь еще дороже.

Ветер шепчет: «Погляди,
Высунься в окно по пояс:
Путь закрыт, и впереди
На пути с горючим поезд».

Он с пути не сводит глаз.
Семафор, должно быть, скоро.
Вот зажегся и погас
Глаз кровавый семафора.

Сердце сжалось у него —
Боль последняя, немая.
Немец смотрит на него,
Ничего не понимая.

Но уж поздно понимать!
Стрелки застучали мелко.
«Родина, — он шепчет, — мать…» —
И проскакивает стрелку.

Взрыва гром и ветра свист…
Ночь встает в огне по пояс;
Гибнет русский машинист,
Гибнет с ним немецкий поезд!