Лев Роднов - Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)
Найденное письмо
…наш мастер сменный:
У него снежинки на висках,
Он — без ног… Такое, мама, вышло:
Мы вчера тащили по пескам
Всей артелью буровую вышку —
Мир ещё такого и не знал!
Только трактористы сплоховали:
Всё случилось быстро, как обвал, —
Вышка покачнулась на отвале.
Видно, отскочить надумал он,
Да не рассчитал — попал под полоз…
Навалилось на него сто тонн,
Придавило накрепко — по пояс!
Что могли мы?! Душно до сих пор:
Утерев лицо своё рябое,
Он, как старший, приказал топор
Принести. И я рубил живое!..
Только бы успели довезти…
Он лежит короткий, как колода.
А погода… Чтоб её… прости:
До того нелётная погода!
Вот пролился на палатку гуд —
Кажется, подмога прилетела.
А скучать здесь, мама, не дают:
Что ни день — то неотложней дело.
И приеду я бородачом.
Потерпи — дотянем до предгорий.
Парни возвращаются…
С врачом!!
Всё. Пиши. Целую, твой Григорий.
Лиле
Чем-то странным оглоушен,
Всё брожу надречным парком.
Что ж ты мне смутила душу
Неожиданным подарком —
«Подорожники» Рубцова
Поздним грянули приветом.
Я-то знал его живого.
Он считал меня поэтом.
Знай одно: подарки старят.
Это — вроде, выпил лишку.
…Всё поймёшь, когда подарят
Жемлихановскую книжку.
Федя
Верен семейной традиции —
Чтобы не выстыл дом,
Федя живёт в провинции,
В доме своём родном.
Дождь ли с шумливым нравом,
Сушь ли в начале дня —
Федя идёт по травам,
Ищет — зовёт коня.
И от утра до вечера
(Без выходных-то дней!)
Водит телят доверчивых
Там, где трава вкусней.
Хлебом с лошадкой делится,
Так, чтобы без обид.
Встретив высокое деревце,
«Здравствуйте!» — говорит…
Перекур
Блатари, вернее — кули,
Сброс тюремных лагерей,
Ухайдокались и курим:
Дым — в четырнадцать ноздрей.
Нынче снова три вагона
Разгружаем — «кирпичим»,
Отдыхаем упоённо,
Обезболенно молчим.
Но во мне зудит, тревожа,
Прилипала-лилипут:
Ты окончил для чего же
Свой заветный институт?
Говоришь, дивертисменты,
Междучасье, мишура?
Шёл бы хоть в корреспонденты,
Там, глядишь, в редактора.
И сидел бы и писал бы —
По листку рукой водил.
Не вагоны разгружал бы,
А людьми руководил!..
Чем ты лечишь, лилипутик?
Не подбрасывай блесну.
В закутке на междупутье
Дай бездумно отдохну.
Надоели рисоводы,
Съезды, колики в паху…
Если б знал ты вкус свободы,
Не молол бы чепуху!
Не могу я, лилипуша,
Открываюсь, как врачу, —
И бутылку оглоуша,
Врать, как «Правда», —
Не хочу!
Отгорблю и робу скину —
Поквитаемся сиречь.
Потому ломаю спину,
Чтобы душу уберечь…
Аввакум
Неба звёздное сито
Сеет свет с высоты.
Бездорожицей скрыты,
Затаились скиты.
Дебри дикого края
С опостылой зимой!
Лишь кометы сгорают
Над печалью земной.
А по наледи звонкой,
Задыхаясь от дум,
Идет с верною жёнкой
Протопоп Аввакум;
Еле двигает ноги —
На ухабах скользит!
Армячишко убогий
Рыбьим мехом подбит.
Словно связку сокровищ,
Ветер тронул крылом:
«Долго ль муки, Петрович?»
«А — покуда живём!»
«И добро, что покуда.
Значит, надо идти».
Эти звуки оттуда,
С векового пути.
Нос крылато-ноздрястый,
Отчеканенный лоб.
Я кричу ему: «Здравствуй,
Огневой протопоп!»
Дерзким оком окинул,
Вроде, что-то сказал,
И, как не было, сгинул,
В белом мраке пропал.
Голос вещего рока,
Наваждение? — Чу:
«Семя лжи и порока,
Знать тебя не хочу!..»
Не лететь бы упрямо,
Повернуть на пути,
До ближайшего яма
С Аввакумом дойти, —
Разместиться соседом
Да послушать рассказ,
Чтоб катилась беседа,
Будто слёзы из глаз, —
Безоглядно, сурово,
Торопясь, не спеша,
И у каждого слова
Наизнанку душа.
Аромат медуницы
Источает гланол…
Мне б назад воротиться,
А — за веком пошёл!..
Следы
Росой усыпаны, седы —
Глухой кустарник и поляна,
Куда я выехал. И странно —
Трава и чёткие следы:
С детьми медведица прошла!
Как будто лодку протащили,
И вдоль бортов её скользили,
Росу сшибая, два весла…
В палате нашей,
В двадцатый век,
Простясь со стражей,
Остался зэк.
Не жал, не сеял,
Он, — блатовал.
Освоил север,
Лесоповал.
Утилитарность
Вселенских грёз:
Венчает старость
Туберкулёз…
Коль Бог не выдаст,
Свинья не съест.
И не на вырост
Нательный крест.
Живём, ребята
Одной страны.
Одна палата,
И все равны.
Как говорится,
И жить бойчей
В стране-больнице,
Где нет врачей…
…И не скажу, что ухожу —
Не потому ли
Пройдёт слушок по этажу:
— Хватило пули…
Попробуй, муки избеги
В любови вящей.
Вспомянут верные враги:
— Был настоящий!..
Сойдутся мнимые друзья,
Напьются дружно,
Да так, что сетовать нельзя.
Да и не нужно!
И разойдутся от стола
Гурьбой, поврозь ли.
Сперва ослепнут зеркала.
Прозреют — после…
Пятый туз
И не фуфлыжник, вроде,
Не друг пустых турус,
Я — пятый туз в колоде.
Никчёмный пятый туз.
Пускай меня оставят!
Но — душу теребя:
— Да на тебя же ставят
И веруют в тебя!..
Одолевают страсти,
И одного боюсь:
Коль нет какой-то масти —
Какой ты, к чёрту, туз?..
ДиН мемуары
Литературное Красноярье
Александр Астраханцев
Бормота
Существуют вещества, называемые катализаторами, небольшие количества которых намного ускоряют течение и улучшают качество химических реакций. И существуют люди-«катализаторы», общение с которыми делает жизнь людей творческих профессий интересней, полнее, а, стало быть, и плодотворнее.
Таким человеком-«катализатором» в Красноярске времён 1960-1980-х годов был Владимир Васильевич Брытков (1939–1995), более известный среди его друзей и знакомых под столбистской кличкой «Бормота» (или слегка видоизменённой от неё — «Бурмота», или даже «Бурмата»). Я много лет был с ним дружен, поэтому, мне кажется, имею право звать его здесь именно так — Бормотой. Да он и сам любил, чтобы его так называли: помню, когда в начале наших с ним товарищеских отношений я начал было звать его Володей — он скромно меня поправил: «Между прочим, меня в народе зовут Бормотой».
Чем же Бормота так привлекал красноярцев творческих профессий: писателей, поэтов, художников, актёров, журналистов? — а что привлекал, это легко доказывается тем, что ему посвящали свои стихи поэты, его избирали прототипом своих героев писатели. Так, например, он говорил мне по секрету, что сюжет рассказа московского писателя, в прошлом красноярца, Евг. Попова, «Зеркало», опубликованного в своё время в журнале «Новый мир» (с предисловием Вас. Шукшина), рассказан писателю именно им, Бормотой, и что он же — прототип героя этого рассказа. Несколько своих стихотворений посвятил ему красноярский поэт Ник. Ерёмин. Наконец, один из героев моей старой повести «В середине лета» тоже списан с Бормоты. А известным красноярским художником А. Поздеевым написано 5 или 6 его портретов, в том числе «Грузчик Бурмота», «Апостол», «Бурмота с сыном», «Бурмота с семьёй» и т. д.; в середине же 90-х годов, когда имя А. Поздеева стало известным не только в обеих столицах России, но и за рубежом, Бормота хвастался своим друзьям: «Меня продали в Лондоне аж за 6 тысяч фунтов стерлингов!», — т. е., по слухам, за эту самую сумму на аукционе Сотбис в Лондоне был продан его портрет, выполненный А. Поздеевым (кажется, именно «Грузчик Бурмота»). А когда в Красноярске бывали гастроли столичных театров и заносчивые столичные актёры начинали скучать в нашей «глубокой провинции», здешние актёры водили их в гости к Бормоте, как к местной достопримечательности, и гости бывали от него в восторге.
