Федор Сологуб - Полное собрание стихотворений

Струясь вдоль нивы, мертвая вода
Звала меня к последнему забытью,
Я пас тогда ослиные стада
И похвалялся их тяжелой прытью.

Порой я сам, вскочивши на осла,
Трусил рысцой, не обгоняя стада,
И робко ждал, чтоб ночь моя сошла
И на поля повеяла прохлада.

Сырой песок покорно был готов
Отпечатлеть ослиные копыта,
И мертвый ключ у плоских берегов
Журчал о том, что вечной мглой закрыто.

В тебе не вижу иноверца.
Тебя зову с надеждой Я.
Дракон – Мое дневное сердце,
Змея – ночная грусть Моя.

Я полюбил отраду ночи, —
Но в праздник незакатный Дня
Ты не найдешь пути короче
Путей, ведущих от Меня.

Напрасно прославляешь Солнце,
Гоня меня с твоих высот, —
Смеясь на твой призыв, Альдонса
Руно косматое стрижет.

От пламенеющего Змея
Святые прелести тая,
Ко мне склонилась Дульцинея:
Она – Моя, всегда Моя.

Не о борьбе она мне скажет,
Она, чей голос слаще арф.
Она крестом на мне повяжет
Не на победу данный шарф.

Простосердечную Альдонсу
За дух козлиный не казня,
Я возвестил тебе и Солнцу
Один завет: Люби Меня.

Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Всю семью застал я вместе
Дома.

Все лежали в общей груде...
Крови темные потоки...
Гвозди вбиты были в груди,
В щеки.

Что любовью пламенело,
Грубо смято темной силой...
Пронизали гвозди тело
Милой...

Догорало восстанье, —
Мы врагов одолеть не могли, —
И меня на страданье,
На мучительный стыд повели.

Осудили, убили
Победители пленных бойцов,
А меня обнажили
Беспощадные руки врагов.

Я лежала нагая,
И нагайками били меня,
За восстанье отмщая,
За свободные речи казня.

Издевался, ругался
Кровожадный насильник и злой,
И смеясь забавлялся
Беззащитной моей наготой.

Но безмерность мученья
И позора мучительный гнет
Неизбежности мщенья
Не убьет и в крови не зальет.

Дни безумия злого
Сосчитал уж стремительный рок,
И восстанья иного
Пламенеющий день недалек.

Пришла заплаканная жалость
И у порога стонет вновь:
«Невинных тел святая алость!
Детей играющая кровь!

За гулкий взpывом лютой злости
Рыданья жалкие и стон.
Страшны изломанные кости
И шепот детский: «Это – сон?»

Нет, надо мной не властно жало
Твое, о жалость! Помню ночь,
Когда в застенке умирала
Моя замученная дочь.

Нагаек свист, и визг мучений,
Нагая дочь, и злой палач, —
Всё помню. Жалость, в дни отмщений
У моего окна не плачь!

Мы были праздничные дети,
Сестра и я.
Плела нам радужные сети
Коварная Змея.

Стояли мы, играть не смея,
На празднике весны.
У злого, радостного Змея
Отравленные сны.

Хоть бедных раковин случайно
Набрать бы у ручья, —
Нет, умираем, плача тайно,
Сестра и я.

Много бегал мальчик мой.
Ножки голые в пыли.
Ножки милые помой.
Моя ножки, задремали.
Я спою тебе, спою:
Баю-баюшки-баю.

Тихо стукнул в двери сон.
Я шепнула: «Сон, войди».
Волоса его как лен,
Ручки дремлют на груди, —
И тихонько я пою:
Баю-баюшки-баю.

«Сон, ты где был?» – «За горой».
– «Что ты видел?» – «Лунный свет».
– «C кем ты был?» – «C моей сестрой».
– «А сестра пришла к нам?» – «Нет».
Я тихонечко пою:
Баю-баюшки-баю.

Дремлет бледная луна.
Тихо в поле и в саду.
Кто-то ходит у окна,
Кто-то шепчет: «Я приду».
Я тихохонько пою:
Баю-баюшки-баю.

Кто-то шепчет у окна,
Точно ветки шелестят:
«Тяжело мне. Я больна.
Помоги мне, милый брат».
Тихо-тихо я пою:
Баю-баюшки-баю.

«Я косила целый день.
Я устала. Я больна».
За окном шатнулась тень,
Притаилась у окна.
Я пою, пою, пою:
Баю-баюшки-баю.

Я должен быть старым,
И мудрым,
И ко всему равнодушным,
С каменеющим сердцем
И с презрительным взором,
Потому что Ананке,
Злая,
Открыла мне мой жребий:
Жить лишь только после смерти
Бестелесною тенью,
Легким звуком,
Пыльною радостью
Чудака книгочия...

А всё же нагое тело
Меня волнует,
Как в юные годы.
Я люблю руки,
И ноги,
И упругую кожу,
И все, что можно
Целовать и ласкать.
И если ты, милая, —
Капризная, но вовсе не злая, —
Хочешь моего ясного взгляда,
Моей светлой улыбки,
Моего легкого прикосновения, —
А что же больше я могу
Дать или взять? —
Знай, знай, —
Мне ненавистно
Твое нарядное платье
Скрипучего шелка
С желтыми кружевами,
И ароматный дар старого Пино,
И даже твои сквозные
Рукавички
С глупым и смешным названьем.

Трепещет сердце опять.
Бледная поднялась заря.
Бедная! пришла встречать
Злого, золотого паря.

Встал, и пламенем лучей
Опалил, умертвил ее.
Ропщет и плачет ручей, —
Усталое сердце мое.

Разбудил меня рано твой голос, о Брама!
Я прошла по росистым лугам,
Поднялась по ступеням высокого храма
И целую священный Лингам.

Он возложен на ткани узорной,
Покрывающей древний алтарь.
Стережет его голый и черный,
Диадемой увенчанный царь.

На священном Лингаме ярка позолота,
Сам он черен, громаден и прям.
Я закрою Лингам закрасневшимся лотосом,
Напою ароматами храм.

Алтарю, покрывалу, Лингаму
Я открою, что сладко люблю.
Вместе Шиву, и Вишну, и Браму я
Ароматной мольбой умолю.

Дышу дыханьем ранних рос,
Зарею ландышей невинных;
Вдыхаю влажный запах длинных
Русалочьих волос, —

Отчетливо и тонко
Я вижу каждый волосок;
Я слышу звонкий голосок
Погибшего ребенка.

Она стонала над водой,
Когда ее любовник бросил.
Ее любовник молодой
На шею камень ей повесил.

Заслышав шорох в камышах
Его ладьи и скрип от весел,
Она низверглась вся в слезах,
А он еще был буйно весел.

И вот она передо мной,
Всё та же, но совсем другая,
Над озаренной глубиной
Качается нагая.

Рукою ветку захватив,
Водою заревою плещет.
Забыла темные пути
В сияньи утреннем и блещет.

И я дышу дыханьем рос,
Благоуханием невинным,
И влажным запахом пустынным
Русалкиных волос.

Я позабыл, как надо колдовать,
Я уронил волшебный перстень в реку, —
Я на земле, и стану вековать,
Во всем подобясь человеку.

Напрасно жалость жжет меня, —
Я сам во власти темной злости.
Низвергся я, мучительно стеня,
И у меня – изломанные кости.

В альковах есть чрезмерность ласк, —
Но кто ж стремит на ваши спины
Нагайки быстрой тусклый лязг

Или гудящий свист резины?
Подобен вам, дышу едва, —
Но если ты пройдешь, мой друг гонимый,
Я прошепчу тебе слова
О мести алчной и непримиримой.

О, не спеши скликать народы
На светлый пир любви, —
Шумящих крыльями орлов свободы
Зови
В торжестве святого своеволья
Развернуть пылающие крылья
Над зеркальностью застойных вод,
Унестись из мутной мглы бессилья
В озаренные раздолья,
В светлый рай стремительных свобод!

Злом и тоской истомленный,
Видел я сон,
Кем, я не знаю, внушенный,
Сон похорон.

Мертвый лежал я в пустыне,
Мертвой, как я.
Небо томительно сине,
В небе горела Змея.
Тлело недвижное тело,
Тление – жгучая боль,
И подо мною хрустела,
В тело впиваяся, соль.
И над безмолвной пустыней
Злая Змея
Смрадной, раздутой и синей
Падалью тлела, как я.
К позолоченной могиле
Ладанно-мертвой земли
В облаке пламенной пыли
Мглистые кони влекли
Огненный груз колесницы,
И надо мной
С тела гниющей царицы
Падал расплавленный зной.

Злом и тоской истомленный,
Видел я сон,
Дьяволом, богом внушенный?
Сон похорон.