Вероника Сагаш - Сны Вероники (сборник)
Там была винтовая лестница с поручнями, каждый шаг по кованным железом ступенькам которой отзывался эхом страдания и одиночества. Поднявшись на самый верх, она вышла на крышу, которая сиротливо возвышалась над распростёртым внизу городом. Сердце защемило в неизведанной доселе тоске: здесь была городская помойка, куда свозили все отбросы жизнедеятельности общества. Вонь была нестерпимая, спасал лишь ветер, который на этой высоте был необычно сильным и настойчиво выветривал дурной запах. Делать было нечего, она покорно села где-то в уголке и посмотрела на свой мобильный телефон, думая позвонить маме и брату. Ужас вкрался леденящим холодом в её душу и сердце пронзило от внезапной, колющей мысли: зарядного устройства для телефона нет и не будет, и сейчас она сделает последний звонок в своей жизни, в последний раз поговорив со своими любимыми и родными, и расстанется с ними навсегда. После этого она разобьёт ставший бесполезным телефон и сядет в своём углу, в надежде превратиться в одинокий соляной столб, не нужный никому.
Не зная ещё, что в своём одиночестве она наконец-то сделает первый шаг по пути навстречу самой себе и что когда-нибудь всё равно найдёт дорогу обратно, к своим близким и родным.
Что нужно мужчине
Два старых друга встретились однажды вечером, как и договорились накануне по телефону, и зашли посидеть в знакомое обоим местечко, довольно-таки уютное, но под непонятным претенциозным названием «Убежище». Большинство столиков оказались свободными, но им захотелось расположиться за стойкой бара и они сразу же заказали выпить, даже не взглянув на меню.
Игорь, тот, который помоложе, лет сорока на вид, нервничал и выглядел немного растерянным. Феликс, который постарше, лет так под семьдесят, поэт, в глазах которого можно было найти всё или ничего, в зависимости от того, что хочешь увидеть, был спокоен и в своём обычном добродушном расположении духа.
Вначале они разговаривали обо всём и ни о чём: о работе, о погоде, об инфляции, о недавно вышедшем нашумевшем фильме. Через некоторое время Игорь решительно сказал, как будто собравшись с духом:
– Ты знаешь меня Феликс, я закоренелый холостяк с философией волка-одиночки. С женщинами я честен и открыто заявляю, что не хочу никаких обязательств, детей, брака. И размеренно иду по жизни, трахая тех, кто на это согласен, и не встречаю никаких претензий и обвинений, так как всё предельно ясно и без обид.
Тут он вздохнул и наполнил внутреннюю паузу значительным глотком виски из стакана, одновременно делая жест свободной рукой, как будто рисуя мельницу в воздухе, тем самым прося бармена повторить.
– Я эгоист, скептик, пессимист, пофигист! До недавнего времени всё было просто, однообразно скучно до зевоты и тошноты. И чтобы не заснуть по жизни, я пытался разнообразить свою жизнь разными телодвижениями, которые, как те спички, помогали держать веки открытыми. Ты поэт, может, тебе будет интересно, что, не имея такого творческого склада ума, как у тебя, мне пришло в голову записывать свои мысли.
С этими словами он протянул руку к карману пиджака, висящего на спинке высокого стула, и, пошарив там, достал сначала новенькую записную книжку, а затем, нырнув рукой во второй карман, вытащил маленький футлярчик с очками для чтения, нервно нацепил их на нос и, кашлянув несколько раз, не глядя на своего друга, начал читать:
«Женщина просто красивая или просто умная – просто скучна.
Удивительная женщина удивляет.
Странная женщина заставляет задуматься.
Необычная женщина заставит тебя чувствовать по-новому.
Незаурядная, наверное, будет сочетать в себе ум и красоту.
Сексуальная женщина взволнует твою плоть, которая, насытившись, вновь заснёт… а потом вновь проснётся на зов другой сексуальности…
А есть ещё женщина «своя» – та, которая будет выше всех категорий и раскладов, но всё: запах, движения и жесты, истерики и слёзы, восторги и радости – будут играть особую, только тобой узнаваемую, единственную музыку на струнах души твоей, перебирая нежными пальцами мысли и унося вихрем ветра чувства».
Тут Игорь остановился, наконец-то в первый раз за весь вечер посмотрел прямо в глаза внимательно слушающего его Феликса и, вдохнув, а потом выдохнув, сказал:
– Так вот…..
Не глядя, взял стакан со стойки бара, одним глотком выпил содержимое, быстрым движением вытер предательски сбегающую по подбородку капельку спиртного и решительно продолжил:
– Со мной что-то происходит! Я встретил женщину, рядом с которой чувствую себя не только спокойно и комфортно, но и впервые в жизни испытываю что-то необычное: я хочу за ней ухаживать за столом, когда мы в одной компании, хочу о ней заботиться, но самое странное – я хочу её слушать! Хотя иногда она несёт на мой взгляд чёрти что, но ты знаешь, Феликс… Я смотрю ей в глаза и вижу, что ей важно то, о чём она говорит, и когда она спрашивает меня, понял ли я её, я отвечаю честно, что нет, но стараюсь. И ещё, она меня… вдохновляет…
– Как её зовут? – спросил Феликс, которого заинтересовали такие внезапные откровения обычно циничного друга.
– Я зову её Настоящая женщина. Не могу иначе представить её тебе.
Повертев пустой стакан в руке, он продолжал:
– Видишь, стакан пустой… ПУСТОЙ… Так я чувствовал себя до недавнего времени. Пока однажды, проснувшись рядом с ней, не почувствовал, что я больше не пустой! Она дала мне что-то большее, чем сексуальное удовлетворение вечно голодного тела, но… тепло, искру радости, ощущение наполненности…
Глаза старого поэта увлажнились.
– Мальчик мой, извини, что я так к тебе обращаюсь, – поспешно добавил он, – мне кажется, эта женщина дала тебе свою любовь.
Но Игорь, как будто не услышав друга, всё ещё заглядывая в стакан, как в книгу, задумчиво продолжал:
– А потом мне приснился сон. Что сижу я за школьной партой, с октябрятской звёздочкой на синем пиджачке школьной формы, которая смотрится по-дурацки на моём почти сорокалетием теле, и прилежно положив согнутые в локтях руки одну на другую, смотрю на тёмно-коричневую исцарапанную предыдущими движениями белого школьного мелка доску, а там, в центре, нарисована цифра четыре. И чей-то голос произносит:
«Запомни: всё в этом мире вертится вокруг этой цифры: четыре стихии, четыре времени года и четыре типа женщины: хозяйка, любовница, девочка, королева. Не перепутай!»
– Проснувшись, я вспомнил, что она недавно мне говорила что-то про женщин, что типа, есть женщины, которые всю жизнь застревают в одной-единственной роли, тем самым не раскрывая свой потенциал возможности и энергии. И что ей повезло: что нашёлся мужчина, который дал ей в один вечер любовь, заботу, ласку и уважение, и тем самым предоставил возможность за короткое время пережить четыре основные женские ипостаси. Я как всегда её слушал, как всегда не совсем понимая, о чём это она, но с прилежностью ученика, как на том последующем во сне уроке, пытался понять. Что я понял в тот вечер? Только то, что она говорила обо мне.
У Феликса, привыкшего к разному ходу и самому неожиданному повороту событий, которые он не только наблюдал в жизни, но и описывал в своих произведениях, вдруг резко пересохло в горле, и ненароком мелькнула шальная мысль, типа: «Ну-ты-брат-и-загнул!», но он тут же извиняюще улыбнулся Игорю, полуобернувшись к бару, всем понятным барменам жестом заказал ещё выпивку и нетерпеливо вернулся к прерванному разговору.
– Продолжай! – Этот разговор немного смутил, но одновременно и обрадовал его. Действительно, у Игоря произошло нечто такое, о чём он мечтал, писал, но никогда на самом деле не испытывал. Вечный романтик в душе, он был хорошо знаком с Любовью, но, увы, большинство из того, что он писал, существовало только в его мире, чистом, идеально красивом, но непонятном для многих мужчин, даже его близких друзей, одним из самых ярых циничных критиков которого был до недавнего времени сам Игорь.
Игорь как будто угадал, что Феликс искренне заинтересовался его откровениями, продолжал:
– Ты, человек старой закалки и несовременных устоев, хочешь, наверное, спросить, люблю ли я её, хочу ли жениться, детей. Я прав?
– Да, это то, что я хотел спросить, – не желая разочаровывать друга, кивнул в ответ Феликс.
– Не знаю, КАК тебе ответить. Эта женщина заставляет меня чувствовать… Почти в каждый из наших разговоров она рассказывает о том, что она чувствует. Искренне, сумбурно, непонятно… но… она как будто играет на той струне души моей, о существовании которой я и не подозревал. Не сковывая меня обычными женскими требованиями и не мучая лишними вопросами и претензиями, она говорит о том, что дорожит своей свободой, которая не означает бездумное перемещение из одной постели в другую, но имеет для неё антоним ограничения её творческой натуры, которую большинство и не пытаются понять. В этом я её понимаю, я тоже всё время стремлюсь к такой свободе, которую все опрометчиво называют безответственностью, не пытаясь искренне понять, что я на самом деле имею в виду.
