Михаил Ромм - Четыре птицы

Пылинки не останется на сцене,

Которую покинуть решено.

Не только мы, но всё, что мы так ценим,

В одно мгновенье будет сметено,

Но если вдруг судьба сыграет шутку…

Остаться жить, когда весь мир умрёт,

Или спасти его, погибнув жутко:

Что сердце человека предпочтёт?

Что перевесит: ненависть и злоба,

Тупая алчность бешеных свиней,

Иль шорох листьев осени особый,

И мокрый снег над головой твоей?

Этот белый паяц – он и царь, и царица.

Совместив всех актёров в себе,

Представляет на сцене трагедию в лицах

О великой и страшной судьбе.

И искусственным солнцем пылают софиты,

Освещая тяжёлые дни,

Где поля сожжены, и герои убиты,

И блуждают по храмам огни.

Где иссякли фонтаны, сады в запустенье,

И костры из разорванных книг.

Человечину жрёт ненасытное мщенье,

И разлуку таит каждый миг.

Он играет, как бог торжества и печали,

Он выходит в конце на поклон.

На поклон, где нет зрителей в зале.

Между креслами пол запылён.

Как это вышло, никак не пойму —

Значенья слова изменяют:

Голуби в клювах приносят чуму,

Солнце рассудка лишает.

Тёплая осень дарит пожар,

Радуют холод и дождик.

Жжётся снежинка, как скипидар,

Звёздочкой чёрной на коже.

Тайное знанье лежит за пятак,

Не привлекая вниманья,

Храмом любви называют бардак,

Городом – тусклые зданья.

В каждом очкарике прячется жид,

Счастье пропитано страхом,

И беспризорник злобно глядит

В толстое брюхо монаха.

Истую веру хранит террорист,

Жулик с преступностью бьётся,

Только нетронутый буквами лист,

Чистым листом остается.

Прогуляемся по Бронной

Между «фордов» и «тойот»,

Где тусуется бессонный

Пёстрый праздничный народ.

Супермаркеты волшебны,

Как восточные дворцы,

В них становятся целебны

Гамбургер и леденцы.

Здесь дымятся жирным паром,

Кафетериев угли,

И повсюду стеклотара

Тех, что внутрь не вошли.

Дама в модном туалете,

С ней мажорный джентльмен,

Раб в строительном жилете,

Замер между серых стен,

Бритый кент

С блондинкой рядом,

Толстый мент

С опасным взглядом,

Но беспечных нету глаз

Каждый что-то ищет в нас.

Жаждет радостных событий,

Ждёт, что станет хорошо.

Но желаний исполнитель,

Почему-то не пришёл.

А вверху на сложной раме

Из железного говна

Две луны, одна – с рекламой,

А другая – так… Луна.

Нет смысла знать. Здесь нет ребёнка,

Что короля разоблачит,

И ложь, объявленная звонко,

Как голос истины, звучит.

Ведь раболепие заразно,

А пуля глупая точна,

Зло ярко и разнообразно,

А доброта – скучна.

С передовицы взгляд Вампира,

Направлен прямо на меня…

Всего три дня до смерти мира,

И до спасения три дня.

Я помню сотни

Каменных глыб, что в стенах

Моего дворца,

Но вдруг заметил росток -

Папоротник на крыше

«Я знаю все камни дворца моего» —

Писал император Дзюнтоку.

Не ведал я только ростка одного,

Что вырос на крыше высокой.

Проворною кистью, красивых пять строк,

В поклоне склонилась служанка.

И тянется к солнцу нахальный росток,

Написана новая танка.

Зелёный малыш посягает на трон,

Колеблется вечный порядок,

А император в себя погружён,

Он бродит печально по саду.

– И где тут страной и людьми управлять —

Он думает, щурясь от солнца.

Ведь даже травинку, и ту не унять:

Такие вот мысли японца.

Раньше это казалось мне выдумкой страшной,

Злобной шуткой в жестокой игре.

В наши светлые дни чем-то тёмным, вчерашним:

Жанна д’ Арк, что кричит на костре.

И я верил, и был мне порукой Коперник —

Позади первобытный мой страх:

Новый мир – на руинах разрушенных герник.

Хиросима – в цветущих садах.

Только понял со временем: люди – не боги,

Что меняют орбиты планет,

И у царства любви мы пока на пороге,

А ключа от ворот просто нет.

Но выходит теперь, что не люди, а звери,

И клыки наши снова остры.

И для новых пророков во тьме суеверий

Есть кресты у нас, есть и костры;

А дорога Прогресса, ведущая к звездам,

Привела нас в звериный загон,

Где над нами пищит электроникой грозной,

Технологии мёртвый бетон.

Пока ещё рано. Хозяйка мила.

За чаем тепло и уютно.

И нам ни к чему уходить от стола,

И думать о сиюминутном.

Ведь столько глобальных, острейших проблем

Ещё ожидают решенья,

Покуда не поздно. Мы юны совсем.

К тому же – такое печенье!

Ещё не стемнело. Мы верим судьбе.

Беседовать нам не приелось.

И можем беспечно позволить себе

Стихи, и надежды, и смелость.

Ещё мы не знаем, что нас не простят,

И наш разговор только начат,

Не видим, как тучи окрасил закат,

И алые всадники скачут.

И вышли из тени посланники тьмы,

И ждут у дверей кредиторы,

И время, холёные руки умыв,

Подписывает приговоры.

Петр Андреевич Вяземский родился в 1792, а умер в 1878 году, пережив практически всех своих известных современников и застав правление 5 российских императоров.

Всё пережить – и гнев, и милость

Друзей и недругов вдали,

Смотреть, как чаянья свершились,

Но счастья в мир не принесли.

Звездой разрозненной плеяды

Светить в необоримой мгле,

Светить, как тусклый свет лампады —

Последней искоркой в золе.

Узнать, как новые витии

Спешат надежды обмануть,

Узнать, что новый путь России —

В ухабах тех же старый путь.

Следить живым анахронизмом,

Как век титанов прошлым стал,

И карлики на механизмах

Всё конвертируют в металл.

Быть прозорливцем справедливым,

Но не пророком, не святым —

Служить для них каким-то дивом,

Как великаном цирковым.

Найти свое место в системе грибов,

Лоснящихся и краснорожих…

Они уже всюду, а ты кто таков,

С грибком, поражающим кожу?

Повсюду их шляпки, глядят в глаза,

На мху, на мохнатых камнях.

Они могут в душу мою влезать,

И знают всё про меня.

Какие-то мелкие, видно едва,

Другие – надули изгиб.

И я среди них забываю слова,

В траву прорастая, как гриб.

Но есть ещё ветер, несущий мух,

Широких озёр простор,

И космос холодный, могучий дух,

Что длань надо мной распростёр.

Над углями погасшими рук не согреть,

Променяв тишину на молчанье.

Несогласных привычно-внезапная смерть

Не заслуживает упоминанья.

И не то, чтобы слова об этом нельзя,

Только слишком обыденно, пресно.

Притупилось вниманье, и факты скользят —

Телезрителю не интересны.

Оглушает записанным смехом прайм-тайм,

Заслоняет значенье утраты,

И в прохладном «Мохито» утопленный лайм,

Погружается в свежую мяту.

И пока мы под утро в кроватях сопим,

Доверяясь беспечному богу,

Без присмотра оставленный, рушится Рим,

Подбирается море к порогу.

Распродажи шумят золотой мишурой,

И упорные люди спешат

Обустроить уютом Везувий родной,

Как и много столетий назад.

И Везувий под ними тихонько храпит,

Через трещинки в хрупкой броне,

Мотыльку-однодневке отнюдь не грозит,

Беспокойство о завтрашнем дне.

Люди-львы и люди-куропатки,

Кошколюди и собаколюди

В хаосе, вернее, в беспорядке,

Мечутся – горошины на блюде.

Мышеглазки или глазомышки,

Мыши-люди с ангельским мечом,

Прогрызают жизнь до кочерыжки,

Бьют под-дых спартаковским мячом.

Шароосень в желтизне каштанов —

Разноцветный дом для чёрных птиц.

Почему в метро так много пьяных

Грустно дремлют тряпочками лиц?

Люди в форме, люди при погонах

Думают, как шизика достать,

И торчит мешком из под вагона,

Тот, кому на всё теперь плевать.