Лаэрт Добровольский - Силуэты. Стихи

Пыль столбом, суфлёр в заминке,
В декорациях – хаос:
Продолжает дело Глинки
В муках творческих Кавос.

С примадонной опус Глинки
Репетирует Кавос:
В бледных щёчках – ни кровинки,
В теле – дрожь, заложен нос…

Патриот – всегда новинка,
В каждом подвиге – вопрос…
Viva, Русь и Viva, Глинка,
Viva, Глинка и Кавос!

Этих звуков мост разъёмный,
Мост подъёмный, мост ценной
Горькой скорби неуёмной
И печали неземной.

Мост нестойкий, ломкий, зыбкий
Слабым следом на песке.
Дальним отблеском улыбки.
Нервной жилкой на виске.

Ниоткуда мост летящий.
Мост, зовущий в никуда —
Знак прощания щемящий
Сквозь прозрачные года.

Дуэтом осени и лета
Вновь растревожена душа:
Незримый хореограф цвета,
Ведёт программу не спеша

Сентябрь – извечный Скрябин года,
Мешая музыку и цвет;
Мазками звучными природа
Прощальный лету шлёт привет.

И слышится – цветные звуки
По лету бабьему плывут
Предощущением разлуки,
Предожиданьем зимних смут.

Сентябрь… Этюдник с нотным станом
Лучом нежарким озарён.
В прихожей осени устало
Мольберт к пюпитру прислонён.

Заглянула ненароком,
Разрешенья не спросив,
И исчезла, в одиноком
Сердце пламя загасив.

Как вошла и как исчезла —
То ли в фортку, то ли в дверь.
По себе оставив бездну
Над созвездьями потерь.

Невозвратно после града
Так пустеет майский сад;
И соцветиям не надо
Рваться в памяти назад.

Перевёрнута страница,
За которой – чистый лист;
Не страница, а – граница
И позёмки тонкий свист:

Заметает, затмевает
Память лет не тормоша.
Как но ватману гуляет
Чёрный след карандаша.

Затушёвывает гладко
Безразличная рука:
Словно каменная кладка —
Без просветов, на века.

В поле чёрного квадрата —
Жизни вечность и итог.
 Из подъезда на Марата
До бессмертия – виток.

Ударами сердца резец направляя на мрамор,
О Вечности думал недолгий свой век,
быстротечный,
Из нас изгоняя незримых Иуду и Хама —
Романтик и воин в бессовестный век,
бессердечный.

И формы искал неизбывным чутьём
следопыта,
В горниле борьбы совершенствуя опыт
стратега
И в преодолении пут Интернета и Быта
Стремясь не нарушить гармонию Мира и Эго.

За временем чувство решительно
не поспевало.
Всю жизнь норовя времена обогнать
на закрошках,
И не различались закаты над гладью канала.
Как крохи краюхи, черствевшие в мраморных
крошках.

Чем ближе к Творцу – тем трудней и
взыскательней вера,
Чем круче вираж – тем остаток дороги короче,
Но Храм Человека – не купол над папертью —
сфера.
Где орт человеческий – компас Вселенских
обочин.

И он приходил в этот яростный мир не затем ли —
Грядущих времён и времён проносящихся табор
Свести воедино, как сходятся грозы и земли.
Ударами сердца резец направляя на мрамор?!.

He многим удавалось
В скульптуре воплотить,
Как сердце разрывалось
В стремлении любить.

Твоё разбито сердце,
Но дело рук твоих —
Не крест для иноверца.
Не песня для глухих.

Другими языками
Владеющий – глядит,
И тучи над веками
Редеют впереди.

Над глыбами твоими
Набатом бьют сердца.
Запоминая имя
Создателя-творца.

Мне снилось: на коне —
Сам Фальконе,
С повадками и голосом Петра,
Перед гвардейцами гарцуя,
Кричит бессчётное «Ура!..»
И флаг Андреевский, так весело
танцуя. Стремится ветром к вздыбленной реке.
Но древко крепко держится в руке.

Шипящий змей к сырой земле
придавлен.
И много раз союз пера и кисти
славлен
Уже хрипящим голосом Петра —
Так деспотизма кисти и пера
Всходил росток взамен петли и
топора…
К ростральному плечу по-детски
припадая.
Плыла – ещё во сне – Россия молодая.

Не судите: выбор сделан…
Надо мною лития
В светлый полдень в храме белом
Новой строчкой бытия.

Мне прощаются от Бога
Заблужденья и грехи.
Адмирала слишком строго
Не судите, моряки.

Я эсминцы и вагоны
Как колоды тасовал,
Но – чисты мои погоны
И в бою не пасовал.

В поле брани твёрдый пахарь.
Верил я в свою страну.
Потому-то острый якорь
Обратил я в борону.

Кто бы знал, что Русь святая.
Словно в шорах дикий конь.
Понесётся, всё сметая.
На губительный огонь.

Где он был, её Хранитель —
Или застил взоры чад —
Повелитель и правитель
Обезверившихся чад?

Кто там белый… Кто там красный.
Искривлённый в злобе рот…
Этой жизни миг прекрасный
Брошен костью у ворот.

Не судите… Льдиной белой
Сам себе казался я —
Сердце камнем онемело
В смертной схватке россиян.

Не судите… Выбор сделан…
За порогом – глухота…
В подвенечном платье белом
Та Россия – да не та.

В ожиданье светлой доли
Бесконечно ей брести
Полем вьюги, морем крови…
Не суди. Страна… Прости…

Ещё мы здесь… Сквозь стёкла старых рам
Привычной жизни проникают звуки
Начала дня арпеджио и гамм —
Все эти лязги, скрежеты и стуки.

Мы здесь… Но те – глядят с высоких стен,
С портретов охраняя дух жилища —
В борьбе мировоззренческих систем
Они ушли, а мы всё так же ищем

Прямой Ответ на Основной Вопрос,
Нам жизни нет без этого ответа —
Двадцатый век, как видно, не дорос,
А двадцать первый – как тоннель без света;

Но, чуть заметен, в нём мерцает свет
И наша жизнь его мерцаньем длится:
Из прошлого немеркнущий Завет —
С высоких стен взыскующие лица.

Перешагнуть через бессонницу Ницше —
в Байрейте и Ницце —
без грамма хлорала,
Тенью былинки себя ощутив на мгновенье —
пылинкой былинки
в звуковороте куда-то летящего из ниоткуда
аккорда хорала —
То ли со свадьбы летящего, то ли на чьи-то
рождение или поминки.

Духу бесполому в поле электромагнитном,
цветов не взрастившем.
Только и встретятся – глыбы камней,
пролетающих группой и розно.
Кем-то запущенных, словно часы на камине,
и время забывшем.
Но на события в доме взирающим
из-за портьеры и тайно, и грозно.

Вольному – воля, но вольное слово Пророка —
невольник пророчеств —
Камнем с горы, вызывая лавину в долину
сознанья, устои сметая;
Грохот и пыль – это там, далеко, за вершинами
Духа полярной страны одиночеств:
Здесь, на вершине, в сиянье лучей, – тишина
неземная, святая.

Пленнику мысли свобода – иллюзия храма
хлорала, упругий ошейник
И поводок остроиглого нерво-луча
ослепляющей вспышки немого прозренья.
Приступы боли за признаки жизни – над бездной
духовной – порой принимает отшельник.
Тело и душу в себе отличая, о третьем —
тая подозренья.

Звёзды познания – сквозь полынью ноосферы
и дыры озонного слоя…
Сердце изранив о край полыньи, обжигая
межзвёздностью бронхи —
К Сверхчеловеку, прорыв искупая ценою
рассудка, разбитого у аналоя…
Тенью былого – поблекшей, остывшей, ждать
окончания жизни, стоя в сторонке.

Современная культура —
Ноги в цыпках, грош в руке…
Обнаженная натура
На нещадном сквозняке…

Этот Дом бойцом глядится —
Хоть с морщинистым лицом,
Он сдаваться не стремится,
Тянет ногу молодцом.

Только что за наважденье:
Лишь кончается овраг —
Перед Домом загражденье.
Словно где-то рядом враг.

Или вновь сороковые
К нам вернулись без преград
И порядки боевые
Проверяет Ленинград…

Слева – глыбы жилмассива.
Справа – отблески Невы…
А смотрелись бы красиво
У ДК литые львы!

Всё настойчивее грозы,
Тонет будущность во мгле…
Всё усиленнее дозы
На губительной игле.

Кто тебя, Культура, спросит:
– Как ты дальше будешь жить.
Чем сегодняшние россы
Завтра будут дорожить?

Встрепенулся Дом понурый.
Распахнул широко дверь:
– Смутна будущность Культуры,
Ты в Культуру просто верь.

Посмотри на мой фундамент —
Третий век ему, поди,
А конца ему регламент
Не наметил впереди.

И сегодня эти стены
Помнят славные года.
Лишь под слоем мутной пены
Их не видно иногда:

В Доме Шишкин с Айвазовским
С обсужденьем новых тем
И Бортнянский с Березовским
(Разумеется, не с тем),

Разрывается Сленушкин
Кирпичами и стихом
И ему посланье Пушкин
Мчит в Рыбацкое верхом…

Здесь в беседе поколений
Возрождается союз
Новых творческих Велений
Под эгидой древних муз:

Слышать в гуле резолюций,
В марше абревиатур
Не культуру революций —
Революцию культур.

Чтоб Культура отвратила
От себя слепой удар
И напалма, и тротила,
И скинхедовский угар…