Джордж Байрон - Остров, или Христиан и его товарищи

Бой смолк, и смеркли молнии в дыму,
Что кроет, гибель окрылив, во тьму
Гортани смерти. Серный смрад оставил
Лицо земли и небеса бесславил;
И не будил пальбы раскатный гром
Лесных раздумий и долинных дрем.
Голодных жерл отгрохотали ревы;
Насыщены отмстительные гневы.
Мятежники сокрушены. В плену
Завидуют живые падших сну.
Немногим, что попрятались в дубравы,
Стал остров милый — островом облавы.
Им нет пристанища. В кольце морей,
Отступников отчизны, как зверей,
Их травят. Не дитя бежит к родимой —
То ищут люди дебри нелюдимой;
Но от людей верней спасут берлоги
Волков и львов, чем жертв двуногих ноги.

Простерлася незыблемой пятой
Скала далече в море. Вал крутой
По ней в час бури, предводя бойцов,
На приступ лезет, и стремглав с зубцов
В глубь падает, где полчища бушуют,
Под белым знаменем утес воюют.
Но тих прибой. Томима жаждой злой,
В крови, без сил, стеснилась под скалой
Горсть беглых, — но с оружьем, — гордой воле
Не изменив и в безысходной доле.
Не вовсе мужи разучились мыслить:
Спасительней упорствовать, чем числить
Опасности, и что им суждено,
Они, дерзнув, предвидели давно.
Но в них жила надежда — не прощенья,
Забвенья только, или небреженья, —
Надежда, что ловец и не найдет
Их логова в дали пустынных вод.
Надежда пела — отошла забота
Последнего с отечеством расчета.
Их грешный рай, их изумрудный скит
Святой их воли — боле не таит.
Их чувства лучшие на них самих
Обрушились; день судный дел лихих
Настал. Гонимым и в отчизне новой,
Им каждый шаг ко плахе путь готовый.
Лазейки нет. Дружины островные
Сплотились с ними за поля родные,
Союзники, — с копьем и булавой.
Но что доспех Геракла боевой
Меж серных чар и волхвований громных,
До схватки бьющих воинов огромных?
Как веянье чумы, дохнув, их сила
Не храбрым лишь, но храбрости могила!
Полк белый бился храбро. Свершено,
Что против силы слабому дано.
Свободным пасть — вот вольности завет!
Все ж Фермопил других в Элладе нет…
Доднесь! Но из оков — откован меч:[27]
Вновь грекам жить — или костьми полечь!

Семье подобясь загнанных оленей,
В чьих взорах жар недужный и томлений
Тоска смертельная, но чьи рога
Еще алеют кровию врага, —
Их горсть укрылась под скалою мрачной.
С высот метнулся к морю ключ прозрачный
И прядал с круч, над глубиной вися,
В соль горькую свой сладкий луч неся,
По срывам дикой стреми, свежий, чистый,
Как дух невинный, нитью серебристой
Доверчиво лиясь в живой простор:
Пугливая газель Альпийских гор
Так озирает с края бездны синей
Застылый океан волнистых линий.
К струе воды все ринулись, все жаждут
Унять пожар, которым груди страждут.
Как те, что пьют в последний раз, они,
Оружье кинув, залили огни
Сухих гортаней. Спекшуюся кровь
Недавних ран отмыли (не любовь
Повяжет их, а злоба — кандалами).
И огляделись. Мало под скалами
Стояло их. Безмолвно обменили
Взгляд испытующий. Всем изменили
Уста. Все немы; смутен каждый лик.
Все умерло — и замер их язык.

Стоял поодаль, полный черных дум,
Сжав руки на груди крестом, угрюм
И страшен, бледноликий Христиан.
Давно ль он был беспечен и румян,
И кудри русые его вились?
Теперь они, как змеи, соплелись
Над бровью хмурой. Он, как изваянье,
Уста сомкнув, в груди сдавив дыханье,
Прирос к скале и, как утес прямой,
Стоит, застыв угрозою немой;
Ногой по мели топнет, разъярен,
И снова в даль недвижный взор вперен…
И Торквиль там же, сникнув на бугор
Челом окровавленным, мутный взор
Окрест обводит. Рана не страшна, —
Болезненней душа уязвлена;
Но мертвен лик, и алая роса
Златистые пятнает волоса.
Не дух в нем изнемог: от истощенья
Был обморок. Бэн Бантинг попеченья
Больному расточал; неповоротлив —
Прямой медведь, — как нежный брат, заботлив, —
То бережно он рану промывает,
То безмятежно трубку раздувает, —
Трофей, что он из сотни битв спасал,
И тысяч десяти ночей сигнал.
Четвертый из товарищей все ходит
Взад и вперед, покоя не находит,
Вдруг глянет под ноги — голыш отыщет,
Уронит, — вдруг бежит и песню свищет, —
Смятенно смотрит в лица, — вид небрежный
Приняв на миг, чрез миг в тоске мятежной
Вновь мечется… Как речь долга! Пять, шесть
Прошло минут на отмели… Но есть
В бессмертье протяженные мгновенья,
Цепь вечности вмещающие звенья.

Джэк Скайскрэп[28] (был подвижен он, как ртуть,
Как веер — легок; и перепорхнуть
Чрез все горазд; не мужествен, но смел;
Дерзнуть бы он и умереть сумел,
Но духом падал в длительном боренье) —
«God damn!»[29] — наш Джэк воскликнул в разъяренье:
Два крепких слога, корень всех красот
Британского витийства, и исход
Из всяких затруднений! Исламиту
«Аллах» — как встарь «Proh Juppiter»[30] квириту[31] —
Равно любезны… В затрудненьи Джэк, —
Он в худшем не бывал за весь свой век, —
И все, что мог, сказал тем восклицаньем.
Сочувственным отплюнул прорицаньем,
Рот оторвав на миг от чубука,
Мыслитель Бантинг: глянул свысока —
И округлил двумя словами фразу…
Она не поддается пересказу.

Затихнув, как изливший гнев вулкан,
Был величав угрюмый Христиан.
Но тишину, как туча, облегло,
Глухими вспышками браздя чело,
Души неуспокоенное горе.
Внезапно, с мрачным пламенем во взоре,
Он огляделся, Торквиля приметил, —
Тот слабым восклонением ответил, —
Вскричал: «Дитя! Так жертвой стал и ты
Безумства моего и слепоты?»
И к юноше, забрызганному кровью,
Ступил, взял руку слабую с любовью,
К груди своей прижал — и отпустил, —
Пожать не смел… Лишь Торквиль возвестил,
Что легче ранен, чем ему примнилось, —
На миг чело страдальца прояснилось.
Он молвил: «Так! Ждала нас волчья яма:
Но мы не трусы, и падем без срама,
И дорого ж мы обойдемся им!
Пусть гибну я: как вам спастись одним?
Уж мало нас: нам не бороться боле.
Мне вся забота — были б вы на воле!
Будь здесь хоть челн, хоть малая ладья —
Вас с упованьем отпустил бы я!
Мне смерть — венец моей желанной доли:
Не ведать страха, не терпеть неволи»…

Не кончил он — из-за скалы понурой,
Поникшей над волной громадой хмурой,
В дали морской означилось пятно;
Как чайки тень, к земле неслось оно.
Другое вслед, — то зримо, то сокрыто, —
Мелькнет на миг, на миг волной закрыто.
Все ближе… Две ладьи… И взор открыл
В них темнокожий люд… Как взмахи крыл,
В пучине весла быстрые сверкают,
Челны прибой вспененный рассекают,
То вдруг взлетят на завиток гряды,
То ухнут вниз, в гремящие бразды,
А глубь кипит и в кипень влагу мелет,
Вверх мечет хлопьями, холстами стелет…
И прорвались чрез мощные валы,
Как малых птицы две из бурной мглы…
Товарищам зыбей второй природой
Искусство стало — биться с непогодой.

Не Нереиду вынесла волна[32]
На раковине: первой из челна
Порхнула, темной наготой сверкая
И взором влажным милого лаская,
Светла надеждой, — Ньюга!.. То она,
Любимая, испытанно-верна!
Смеясь и плача, тело к телу, Ньюга
Прильнула к Торквилю, и держит друга,
Как бы не веря, что не грезит сон…
Дрожит: он ранен!.. Но легко… Спасен
Возлюбленный!.. Смеется, плачет вновь…
Ей, дочери бойца, не диво кровь,
И мужествовать деве не впервые.
Миг полон. Что угрозы роковые!
Восторг бежит из глаз ее в слезах,
Ей сердце сжал и замер на устах,
Рыданьем грудь спирает и колышет:
Рай первый чувства в каждом вздохе дышит.

Где тот суровый, кто бы не был тронут,
Когда два сердца так в блаженстве тонут?
Благословляет, затаив участье,
Сам Христиан их молодое счастье;
И с горьким сном погибших дней своих
Слил радость умиленную — за них…
Последний луч обманного огня
Его надежд — угас… «Из-за меня!» —
Проскрежетал он, отвернулся прочь, —
Но не глядеть на тех ему не в мочь:
Так лев на львят косится из берлоги…
Потом застыл — без грусти, без тревоги.

Но краток срок благих иль темных дум:
Слышны за мысом чрез стихийный шум
Удары вражьих весел. Кто сей звук
Угрозой смерти сделал? Все вокруг
Их предает, — одна спасает дева!
Она, завидев, что дружины гнева
Плывут, грозя восполнить дело сеч
И путь спасенья беглецам пресечь, —
Туземцам знак дала — спешить к снастям
И даровать убежище гостям
В ладьях крылатых. Христиан, два друга,
Два верных, с ним — сошли на доски. Ньюга
Расстаться с Торквилем не хочет: челн
Другой их примет… И по гребням волн
Ладьи летят. И цель их окрылений
Цепь островков, где логова тюленей
Да чайки водятся, — из мглы встает.
Ладьи летят, — и враг не отстает.
Вот-вот настиг… избегнут… гонит снова…
Как ускользнуть от недруга лихого?
И разлучились бедные челны,
В две разных разлетелись стороны —
Смутить погоню… Мчитесь! Каждый взмах
Весла — вам жизнь!.. За жизнь ли только страх?
Ты, Ньюга, за любовь дрожишь! И хил
Твой челн для этой ноши. В нем, кто мил
Тебе, — с тобой!.. Так цель близка пути, —
Так близок враг… Ковчег любви, лети!