Бонарроти Микеланджело - Поэзия Микеланджело в переводе А М Эфроса
В твоей кончине снова боль: двоих (Ты сыну вслед взят гробовым покоем) Оплакивать должны перо и стих.
Он был мне брат; ты - нам отец обоим; Он был любим; ты - почитаем мною; Какой утрате легче дверь откроем?
Он в памяти начертан как живой, Ты на сердце изваян нерушимо, И пуще горе лик снедает мой,
И все ж скорблю слабей о том, что чтимо: Ведь ты упал, созрев, незрелым - он; Утратить старца -- мене ощутимо.
Для нас в злосчастье гнет не так силен, Раз понята неотвратимость нами К чувствами рассудок не смущен.
Но кто в гробу не окропит слезами Родителя, прощаясь навсегда С ним, сызмальства стоявшим пред глазами?
Тем горше нам и мука и беда Чем полновесней чувство им внимает, Я ж не таился, Боже, никогда!
Когда душа рассудку власть вручает, Он взнуздывает так, что боль потом Своим обильем лишь сильней терзает.
И не лелей в себе я мысль о том, Что праведнику на небе неведом Тот смертный страх, с которым мир знаком,
Росли б мои страданья; но их бедам Целенье - в вере; тем, кто в благе жил, И смерть не смеет быть лихим соседом;
Но ум себя в нас плоти подчинил, И тем страшней нам смерть, чем крепче сила, С какой нас предрассудок охватил.
Уж девяносто раз в волнах гасило Свой светоч солнце, прежде чем твоя Душа в благом успенье опочила.
Взят на небо из бедствий бытия, Спаси теперь меня, что умер вживе, Ведь в мир пришел твоею волей я!
Ты ж мертв от смерти, - а судьбы счастливей, Чем в божьем лоне, можно ли желать? Я зависти не скрою, - было б лживей!
К вам за порог запрещено вступать И времени и року, что в отраде Нам ложь, а в муке правду любят слать;
И светочи у вас не меркнут в чаде, И рознь часов насильем не томит, И с неизбежным случаи не в разладе;
И ночь ваш блеск собою не темнит, И день его своим огнем не множит, Как здесь, когда нам солнцем зной излит.
Мне смерть твоя ждать смерть мою поможет. Затем что ты мне явлен в месте том, О коем мысль лишь редко мир тревожит.
Не склонен худшим смерть считать концом, Кто, кончив жизнь, в нее вступает снова, К престолу божью с милостью ведом.
Там жду и чаю, волей всеблагою, Тебя увидеть, коль в грязи земной Ум не покинет сердца ледяного.
И если связан сын с отцом такой Любовью там, где все любовь связует... . . . . . . . . . . . . . . .
50
Вот так же, как чернила, карандаш Таят стиль низкий, средний и высокий, А мрамор - образ мощный иль убогий, Под стать тому, что может гений наш,
Так, мой Синьор, покров сердечный ваш Скрывает, рядом с гордостью, истоки Участливости нежной, хоть дороги Мне к ней еще не открывает страж.
Заклятья, камни, звери и растенья, Враги недугов, - будь язык у них О вас сказали б то же в подтвержденье;
И, может быть, я впрямь от бед моих У вас найду защиту и целенье... . . . . . . . . . . . . . . .
51
Хочу хотеть того, что не хочу, Но отделен огонь от сердца льдиной; Он слаб; чертой не сходно ни единой Перо с писаньем; лгу - но не молчу.
Казнюсь, Господь, что словом ввысь лечу, А сердцем пуст; ищу душой повинной, Где в сердце вход, куда б влилось стремниной В него добро, да гордость отмечу.
Разбей же, Боже, лед мой! Рушь преграду, Чтоб косностью своей не отвела Твоих лучей, столь скудных в сей юдоли.
Пошли твой свет, несущий нам отраду, Жене своей, - да вспряну против зла, Преодолев сомнения и боли.
52
Оно дошло, - оставьте попеченье! И перечел его я двадцать раз: Вы выставили зубы напоказ, Как тело - пищу, кончив насыщенье.
Меня ж взяло, в пути назад, сомненье, Не Каин ли был праотцем у вас? Так! вы - его потомство среди нас: Чужая радость вам всегда в мученье;
Гнездятся в вас нечестье, зависть, месть; У вас любовь к другому под запретом; Вы смерть души торопитесь обресть;
Что о Пистойе сказано Поэтом, То крепко надо помнить вам. А лесть Перед Флоренцией- что толку в этом?
Конечно, дивным светом Мой город блещет. - Только этот свет Незрим для вас, в ком благостыни нет!
53
Есть исполин: он ростом столь высок, Что человек очам его не явлен, И уж не раз стопою этих ног Был целый город сплющен и раздавлен; Но все же неба тронуть он не смог, Хоть башен строй был к солнцу им направлен, Зане на весь его огромный стан Один есть зрак - и тот лишь пятке дан.
Он видит то, что ползает в пыли, А теменем равняется с звездами; И за два дня б измерить не могли Мы ног его, покрытых волосами; Теплу ли, стуже ль сроки подошли, Он всякими скучает временами; И как челом он к небу льнет в упор, Так и ступней он выше высей гор.
Что перед нами зернышко песка, То пред его пятою наши горы; Средь шерсти ног, как мошка средь леска, Гнездится чудь, пугающая взоры; Там был бы кит не больше мотылька; А стонет он и требует опоры, Лишь если вихрь в то око нанесет Мякины, дым иль пыли хоровод.
Ленивая при нем старуха есть, Кормилица и нянька глыбы этой; Его слепую, алчущую месть Она исконно держит разогретой; Уйдет ли он, - она спешит залезть Во щель теснины, высью стен одетой; Когда ж он спит, она во мраке ждет И донимает голодом народ.
Бескровная и желтая, она На грузной груди знак владыки носит; Она людским страданием жирна, Но вечно ест и вечно пищи просит, И, зависти не зная мер и дна, Себя клянет и прочих не выносит; В ней сердце - камень; длань - железный брус; В ее утробе - скал и моря груз.
Семь отпрысков их рыщут по земле Меж полюсами, мучимые жаждой, На правых ополчаются во зле, И тысячу голов имеет каждый, И вечной бездны стелют зев во мгле, И ловят жертвы в бездну не однажды; Их члены обвивают тело нам, Как стену плющ, ползущий по камням... . . . . . . . . . . . . . . .
54
С приязнью неиспытанной и жгучей Слежу, как овцы вверх по крутизне Ползут, пасясь то тут, то там над кручей, А их хозяин, тешась в стороне Дудою незатейливо певучей, То недвижим, то бродит в полусне, Пока его жена, в уборе грубом, Степенно свиньям корм дает под дубом.
Как взору мил на высоте стоящий Из глины и соломы их приют, Покрытый снедью стол, очаг горящий Под ясенем, раскинувшимся тут! Кто нагоняет жир свинье лежащей, Кто батогом ослу внушает труд; А дряхлый дед безмолвно и нестрого Глядит кругом, воссевши у порога.
Они не прячут чувств от наших взоров, Их счастье - мир, без злата и шелков. Пока их плуг бредет вдоль косогоров, Нам день явить богатства их готов; Им вор не страшен, нет у них затворов, Раскрыты настежь двери их домов, И любо им, покончивши с трудами, На сене спать, насытясь желудями.
Для Зависти нет места в этом строе, Само себя снедает Чванство тут; Лишь зеленя берут их за живое Да луг, где травы выше всех растут; Им пахота милей, чем все другое; Они сошник, как драгоценность, чтут; Две-три корзины им желанней злата; Вся утварь их -мотыга да лопата.
Слепая Скупость, низкие Расчеты, Вы, топчащие естество во прах, Вам Чванство шлет всегдашние заботы О золоте, о землях, о чинах; Вам Похоть не дает вкусить дремоты, А Зависть омрачает свет в очах; Стяжательство вам Истину застлало, Что срок наш мал и что нам нужно мало.
Когда-то наши дальние предтечи Питались желудями и водой; Вот луч, пример, указка издалече, Вот что должно Обжорству быть уздой. Прислушайтесь немного к этой речи: Скучает царь высокою чредой И тянется к неведомым усладам, А селянин довольствуется стадом.
В монистах, в злате, но с тоской во взоре Богатство ждет со всех сторон лишь бед: Чуть дождь, чуть ветер - все ему на горе, Во всем язык вещаний и примет. А Нищета - той по колено море; Живет, чем есть; до завтра - дела нет; Ей лес, как дом, и в рубище убогом Она чужда заботам и тревогам.
Дары, стяжанья, вычурность приличий, Грех, благодать, искусства торжество Для селянина кажутся лишь притчей; Злак, молоко, вода - вот жизнь его, А песни да мозоли - счет отличий, Потерь, наценок, прибылей - всего, Что гнет ему над пахотою спину; Так, не ропща, приемлет он судьбину.
Он молит, чтит, боится, любит Бога На борозде, средь стада, за трудом; Бог для него - советчик и подмога Со стельною коровой, с злым быком; Навряд, Зачем, Как, Если - их тревога Над ним бессильна, с ней он незнаком: Он простодушно верит в Бога, в небо, А те в ответ ему приносят хлеба.
Навряд - всегда с оружием, но хромо, И движется, как саранча, прыжком; Пугливая трясет его истома, Как по болоту ветер тростником. Зачем - столь тоще, что едва весомо; Хоть сто ключей по поясу кругом На нем звенит, - но все они с изъяном; Его дорога - ночью, под туманом.
Как с Если - родичи, почти что братья, Гиганты столь огромной вышины, Хотя лучи их зренью не видны, Все города и веси без изъятья От тени их убоги и темны; Меж оползней и скал стопу пристроив, Они пытают прочность их устоев.
Проходит Правда нищей и бездомной, За что народи чтит ее как раз; Как солнце в небе- зрак ее огромный, Как злато - плоть, и сердце - как алмаз; Ее огонь встает из ночи темной Со всех концов, хоть лишь в одном погас; Пред взором зеленея изумрудом, Она враждебна козням и причудам.
Пристойно опустивши долу очи, Вся мишурой обвешана вокруг, Проходит Ложь, с душой темнее ночи, Но с виду всем заступница и друг; Ей, ледяной, жить в зное дня нет мочи, Нужна ей тень, чтоб избежать докук; Она дружит и делится советом С Изменою, Коварством и Наветом.
