Алла Кузнецова - Живучее эхо Эллады

Так в мир вошёл сын Кроноса и Реи,

Великий Зевс, с их лаской не знаком.

Две нимфы, Адрастея да Идея,

Его вскормили козьим молоком

От Амалфеи с умными очами.

Когда же раздавался детский плач,

Куреты [5] громыхали в щит мечами,

Чтоб не услышал сына бог – палач.

Хранимою была святых святая,

Пещера, где возрос великий бог:

Их стерегла собака золотая,

Чтобы никто бесчинствовать не смог.

В однообразье замкнутого круга,

Без материнской ласки и тепла,

Была собака сторожем и другом,

И настоящей радостью была.

Когда же вырос Зевс и миром правил,

Не оставляя Крону ничего,

Любимицу на острове оставил,

Велел стеречь святилище его…

Зачем при боге сильном и возрослом

Ушедшую в века взираем даль?

С разбуженною памятью о прошлом

Понятней будет Зевсова печаль.

Царь, правящий Эфесом, Пандарей,

Прельщённый силой золотой собаки,

Что внешностью невиданной своей

Вселяла умиление и страхи,

Таясь от всех, направился на Крит

И миссией своей неблагородною

Утешил зависть, что давно не спит —

Украл-таки чудесное животное.

«Но как и где от всех её укрыть?.. —

С тяжёлой думой плыл назад по морю.

Сник Пандарей, и поугасла прыть. —

Отдам Танталу, чтоб избегнуть горя!»

Во гневе Зевс!.. Он обо всём узнал.

Теперь покажет сыну власть крутую!..

– Несись, Гермес, в Сипилу, пусть Тантал

Вернёт мою собаку золотую!

Опять глумился сын, как напоказ,

Он не признал любви его и нимба!..

В мгновенье ока выполнил наказ

Гермес, посланник светлого Олимпа.

– Все знают, – молвил бог, – что Пандарей

На Крите выкрал Зевсову собаку,

Не огорчай отца, верни скорей!

Не лезь, Тантал, в невиданную драку!

Не скроют смертные деянья от богов.

Отец щадит тебя по воле сердца,

А ты живёшь… прощением грехов,

Остерегайся гнева громовержца!

Тантал ответил вестнику:

– Постой!

Напрасно мне грозишь отцовским гневом!

Не видел я собаки золотой,

И ни при чём здесь родственное древо!

Собаки нет, и я её не брал!

А боги ошибаются, повесы!

И клялся страшной клятвою Тантал,

Как будто правду говорил Гермесу.

Обидой бурной речь свою венчал,

Так, вроде бы душа его невинна.

И громовержец снова промолчал,

Последний в жизни раз прощая сына.

Но был Тантал натурою таков,

Что выпросил у Зевса наказанье

И новым оскорблением богов,

И страшным, необычным злодеяньем.

Он наважденье низменных страстей

Гордыней и жестокостью утроил:

Чтоб испытать всевиденье гостей,

Им трапезу ужасную подстроил,

Убив Пелопса, сына своего

(Такого мир не видывал веками!),

Прекрасным блюдом преподнёс его,

Потешиться желая над богами.

Злой умысел разгадан был тотчас,

Пронёсся ропот, будто шелест ветра,

И лишь кусочек нежного плеча

Бедою ослеплённая Деметра

Жевала вяло, думая своё,

По дочери страдая, Персефоне,

Похищенной недавно у неё

Аидом, восседающим на троне

В подземном царстве.

Всё, но без плеча,

В котёл большой сложили молча боги,

И слышно было, как огонь трещал,

Бросая отблески на золото чертога.

Таились осуждение и гнев,

И кары тень в молчанье этом жёстком,

И лишь кивком велел Гермесу Зевс

Заняться воскрешением подростка.

Смешал доброжелательный Гермес

Всю силу чар своих с любовью нежной,

Творил упрямо – и Пелопс воскрес

В здоровой силе юности прелестной,

Прекраснее того, что раньше был,

Жаль, не было плеча. И сникла гостья…

Но бог-кузнец Гефест явил свой пыл,

Плечо ваяя из слоновой кости.

Старательностью чудо сотворил,

Что даже для богов казалось дивом,

Навечно всех потомков наделив

Пятном белёсым на плече красивом.

Как говорится, каждому своё —

И получил «своё» (куда ж тут деться?)

Тантал, что переполнил до краёв

Терпенья чашу бога-громовержца.

Низверг Тантала любящий отец,

Определяя кару не для вида.

Был слишком терпелив. И, наконец,

Отправлен сын в печальный мир Аида.

Стоит в воде без права утолить

Горенье жажды человеко-трупа,

В пустой надежде тихо просят пить

Коростою покрывшиеся губы.

«Один… Совсем один в своей беде,

Покаранный и Зевсом, и богами…»

В отчаянье склоняется к воде —

И лишь земля чернеет под ногами…

Но вот сменился жажды суховей

Тягучей болью голода – и тут же

Над дугами Танталовых бровей

В листве зелёной зависают груши,

Оливы, сливы (он их и не ждал),

И яблоки, и гроздья винограда…

Рукою слабой тянется Тантал…

Но где же?.. Где желанная услада?..

Спешит ладонью защитить глаза:

Лихие, необузданные ветры

Внезапно налетают, сад разя,

Со свистом унося плоды и ветви.

Не только злая жажда тяжела,

Не только голод не даёт покоя,

Ещё страшит нависшая скала,

Что прямо у него над головою.

И накаляет душу добела

Животный страх (в нем разуменья мало!):

Вот-вот сорвётся шаткая скала —

Раздавит страшной тяжестью Тантала!

В страданиях, где кары торжество,

Былую жизнь взирает, как на блюдце,

И муки бесконечные его

Танталовыми муками зовутся.

Однажды Зевс собрал своих богов

Велением не разума, а сердца —

Как по весне река из берегов,

Выплёскивались чувства громовержца —

Он ждал в пылу решающего дня

Тот миг, что для него немаловажен:

– Сегодня сын родится у меня!

И пусть со мной пребудут лики ваши!

Приму я от Алкмены этот дар,

Что преумножит радость мне и силы, —

(И дочка Геба розовый нектар

Гостям повеселевшим подносила).

– Пусть в здравии растёт и власть берёт

Над всей роднёй, добро и правду сея,

Веками уважаемый свой род

Продлит от сына моего Персея.

Глядели (кто открыто, кто тайком)

На Геру, покровительницу браков,

Хоть не впервые ведал о таком

Могучий Зевс Олимпу, но однако!..

Увидели румянец на щеках

И блеск очей скрывавшей чувства Геры —

Давно уже не предвещали крах

Семье богов подобные примеры.

Она не раз была осквернена

Неверностью и грубыми словами,

Но гордость сохранившая жена

Гнала обиды, властвуя правами.

В обидах можно выплакаться всласть,

А время – лекарь чинит эти стыки.

Не ей ли подлежат любовь и страсть,

И взгляд, и плоть великого владыки?!

Пожар их ссор всегда преодолим,

И было так от века и поныне,

Пред нею преклоняется Олимп,

Злословят, но завидуют богини.

И здесь не станет Гера принимать

Пустые, мимолётные обиды,

Но бога сын, когда земная мать,

Не смеет править родом Персеидов!

И пусть ликует пиршественный зал,

Но не такая Гера уж простая:

– Мой дорогой! Неправду ты сказал,

Слова на ветер, как земной, бросая!

Кривил душой… Но ты же не таков!

Я понимаю… расшатались нервы…

Дай клятву нерушимую богов,

Что править будет, кто родится первым

В роду Персея. Он повелевать

По праву каждым родственником будет.

Свои ошибки надо изживать,

Иначе твой Олимп тебя осудит!

И царь богов, попридержав свой пыл,

(Тому виной была богиня Ата [7] ),

Дал клятву, потому что он забыл,

Что хитрость Геры бедами чревата.

И Гера, не теряя ни минуты,

Поняв, что «кашу» заварила круто,

Экспромтом планы строила свои:

«Успеть бы только! Благо, день в начале…

Улягутся заботы и печали,

Не в первый раз такие вот… бои!»

И в Аргос понеслась, да так, что спицы

Невидимыми стали в колеснице,

И храп её бессмертных лошадей,

Что был похожим на раскаты грома

На синей ленте взлёта и подъёма,

Блистая необычностью своей,

Будил полсвета, страхи нагоняя

На небеса и землю, и вменяя,

Коснувшись тверди, почести творить

Царице неба, глядя с восхищеньем,

И встречу с ней принять за приключенье,

Без чаянья умом переварить.

Вот Аргос и дворец царя Сфенела

С женою богоравной, что звенела

Невинным, полудетским голоском.

Богиня же в своём подходе тонком

Ускорила рождение ребёнка

В роду Персея, всё сминая в ком.

И появился в кружевах пелёнок