Джордж Байрон - Мазепа

«Мы в дикий лес влетели; он
Шел без конца, со всех сторон;
Пред строем вековых стволов
Сильнейших бурь бессилен рев,
Что, из Сибири налетев,
Здесь листья лишь дерут с дерев.
Он впроредь рос, а ширь полян
Покрыл кустов зеленый стан,
Чья, пышная весной, листва
С туманом осени — мертва
И падает к ногам дерев,
Суха, безжизненно зардев,
Как кровь на мертвецах, что в ряд
Непогребенные лежат,
И ночь дыханьем ледяным
Так заморозит лица им,
Что даже вороны подчас
Не выклюют зальдевших глаз…
То дикий был подлесок. Вкруг
Там мощный дуб вставал, там бук,
Там грубая сосна; но ствол
Не, льнул к стволу, не то б нашел
Я рок иной; путь уступал
Кустарник нам и не терзал
Мне тела. Жить еще я мог:
Стянул мне раны холодок,
И не давал упасть ремень;
В кустах мы мчались целый день,
Как вихрь; я слышал волчий вой
И волчий бег в глуши лесной,
Звук неуемных их прыжков,
Что бесят гончих и стрелков;
Они летели нам вослед,
И не спугнул их и рассвет;
Была — не далее сука
С зарей их стая к нам близка,
И слышал я сквозь мрак ночной
Вплотную в гущине лесной
Пугливый бег их воровской.
О, если б дали мне мое
Оружье, — меч или копье,
Чтоб мог, коль надо умирать,
Жизнь подороже я продать!
В начале скачки я мечтал,
Чтоб конь мой, изнурен, упал;
Теперь дрожал я, что из сил
Он выбьется. Нет! Он хранил
Дар предков диких: мощный бег
Оленя. Не быстрее снег
Заносит горца у ворот,
Куда он больше не войдет,
Пургою ослеплен, — чем мой
Стремился конь тропой лесной,
Свиреп, неукротим и дик,
Как раздраженный вдруг отказом,
Его не знавший, баловник
Или как женщина, что вмиг
Теряет от обиды разум.

«Лес пройден. Непонятно стыл
Июньский день. Иль в недрах жил
Кровь стыла? Длящаяся боль
Сильней ведь самых твердых воль.
Тогда иным был я: кипуч,
Неукротим, как горный ключ,
Готов явить и страсть, и гнев,
В них разобраться не успев,
Представьте ж ярость, боль, испуг,
Всю смену вынесенных мук,
Озноб мой, голод, горе, стыд,
Раздетость, горький хмель обид!
Весь род мой гневен: кровь — огонь;
Нас лучше не задень, не тронь,
Не то гремучею змеей
Взовьемся мы, готовы в бой;
Что ж странного, коль я на миг
Под гнетом мук моих поник?
Земля исчезла; небосвод
Вдруг вбок поплыл. Свалюсь! Вот-вот!..
Но нет: ремень был крепок тот.
Грудь сжало; мозг пылал, и звон
Стоял в ушах, но смолк и он:
Вертелось небо колесом;
Как пьяный, гнулся лес кругом;
Вдруг молний сноп, кроваво ал,
Мне взор застлал. Кто умирал,
Не мог бы умереть полней.
Истерзан скачкою моей,
Тьмы уловив
Прилив, отлив,
Я силился очнуться, но
Не мог собрать себя в одно!
Так, утопая, льнешь в тоске
К ныряющей в волнах доске,
Вверх-вниз, вверх-вниз, — и по волнам
Скользишь к пустынным берегам.
Мерцала жизнь, как те огни,
Что призрачно снуют в тени,
Когда глушит полночный сон
Мозг, что горячкой воспален.
Но бред прошел, с ним — боль и стон;
Но горько было: понял я,
Что, в миг последний бытия,
Страдалец терпит, — если он
Не обречен на худший страх,
Пока не превратится в прах…
Ну что ж! Нередко я с тех пор
Стоял пред Смертью — взор во взор!

«Вернулась мысль. Где мы? Я зяб,
В висках гудело. Как ни слаб,
Вновь пульс мой жизнь вливал в меня,
Пока вдруг боль как от огня
Меня свела, и к сердцу вновь
Пошла отхлынувшая кровь;
В ушах возник нестройный гул;
Забилось сердце; я взглянул,
Я видел: зренье вновь пришло,
Но мутно все, как сквозь стекло.
Я волн вблизи услышал плеск,
Звезд видел в небе смутный блеск;
Не сплю я: дикий конь плывет
В стремнине столь же диких вод!
Виясь, шумна и широка.
Неслась прекрасная река;
На стрежне мы; изо всех сил
Конь к берегу чужому плыл;
На миг я силы ощутил:
Мой обморок волною смыт,
И бодрость вновь она дарит
Рукам распухшим. Мощью полн,
Конь гордо бьется против волн,
Мы движемся вперед.
Вот наконец и берег тот
Как пристань предстает.
Но рад я не был: позади
Был страх, ждал ужас впереди,
И ночь — повсюду разлита.
Как долго длилась пытка та,
Не рассказать. Едва ль я знал.
Дышал я или не дышал.

«Намокла грива; шерсть блестит,
Конь тяжко дышит, весь дрожит,
И все ж — достаточно ретив,
Чтоб взвиться на обрыв.
Мы наверху. Во тьме ночной
Вновь даль равнины неживой:
Опять простор, простор, простор
Как бездны в снах души больной
Захлестывает взор.
Кой-где вдали белеет блик,
Кой-где угрюмый куст возник
В туманных отблесках луны,
Встающей с правой стороны,
Но хоть бы малый след
Жилья означил лунный свет
В пустыне беспредельной, — нет!
Мелькни костер во тьме ночной
Нам путеводною звездой,
Болотный огонек в тени
Насмешкой надо мной блесни,
Нет! — И ему бы я был рад,
Лги он, обманывай, скользи:
Он бы уверил скорбный взгляд.
Что человек вблизи!

«В путь — вновь; но вяло, кое-как:
Уж нету дикой мощи той,
Весь в мыле, бег сменил на шаг
Конь истомленный мой.
Теперь и малое дитя
Им управляло бы шутя,
Но что мне пользы в том?
Он укрощен, но связан я,
А развяжись, — рука моя
Не справится с конем.
Я все ж попробовал опять
Тугие ремни разорвать,
Увы! не удалось:
Я лишь больней их на себе
В бесплодной затянул борьбе,
И бросить все пришлось.
Казалось, кончен дикий скок,
Но где предел? — еще далек!
Вот мглисто посветлел восток,
Как был рассвет тягуч!
Казалось, что сырая мгла,
Клубясь, темна и тяжела,
Навеки солнце облекла,
Пока багряный луч
Не бросил звезд бессильных ниц,
Затмив лучи их колесниц,
И с трона залил мир кругом
Своим единственным огнем.

«День встал. Клубясь, исчезла мгла,
И все ж — пустыня вкруг была,
Куда лишь глаз хватал. Зачем
Стремиться по просторам тем
Чрез поле, реку, лес? Там нет
Людей, — зверей нет! Хоть бы след
Копыт иль ног по целине,
Знак жизни! В тяжкой тишине
Сам воздух там застыл
Не слышен тонкий рог цикад,
Птиц — или нет, или молчат.
Шатаясь, из последних сил,
Брел конь мой, — долго; тяжко он
Был изнурен и запален;
И все — пустырь со всех сторон.
Вдруг долетело до меня
Как будто ржание коня
Из чащи сосен, — или там
Промчался ветер по ветвям?
Но нет: из леса к нам летит
С тяжелым топотом копыт
Табун огромный, яр и дик;
Хотел я крикнуть — замер крик.
Как эскадрон, летят ряды;
Где ж всадники — держать бразды?
Их тысяча — и без узды!
По ветру — гривы и хвосты;
Раздуты ноздри, вольны рты;
Бокам их шпоры и хлысты
Неведомы, зубам — мундштук,
Ногам — подков железный круг;
Их тысяча — сплошь дикарей;
Вольнее волн среди морей,
Они, гремя, неслись
Навстречу нам, а мы — плелись.
Но моего коня взбодрил
Их вид на миг; из крайних сил
Рванулся он, слегка заржал
В ответ им — и упал.
Дымясь, хрипел он тяжело;
Глаза застыли, как стекло,
И сам застыл он. Первый бег
Был и последним — и навек!
Видал табун,
Как пал скакун,
Видал простертого меня
В петлях кровавого ремня;
Все стали, вздрогнули, все пьют
Ноздрями воздух, прочь бегут,
Вновь подлетают, вновь — назад,
Дыбятся, прыгают, кружат
Вслед патриарху: за собой
Вел конь их, мощный, вороной,
Без нити белой, чья бы вязь
В косматой шерсти завилась;
Ржут, фыркают, храпят — и бег
В свой лес помчали: человек
Им, по инстинкту, страшен был.
А я лежал, простерт, без сил,
На мертвом стынущем коне,
На коченеющей спине,
Что перестала чуять груз;
Но страшный разорвать союз
Не мог я и лежал, простерт,
На мертвом — полумертв.
Не ждал я видеть день второй
Над беззащитной головой.
До сумерек следил я тут
За ходом медленных минут;
Я знал, что хватит жизни — взгляд
Послать последний на закат;
Дух, безнадежностью объят,
Был примирен, был даже рад,
Что наконец оно пришло
То, что казалось худшим, зло.
Смерть неизбежна; благо в ней,
Хоть и уносит в цвете дней;
И все же всем она страшна,
Силками кажется она,
Что можно обойти.
Порой зовут ее, молясь,
Порой — на свой же меч ложась,
Но все же — страшный в ней конец
И для растерзанных сердец:
Ужасней нет пути.
И странно: дети наслаждений,
Что жизнь проводят в вечной смене
Пиров, любви, безумств и лени,
Спокойней ждут ее, чем те,
Кто в муке жил и нищете.
Тем, кто изведал на лету
Всю новизну, всю красоту,
Чего желать, к чему лететь?
И, кроме лишних дней (а их
Всяк видит, идя от своих
Здоровых нервов иль больных),
И нечего жалеть.
Бедняк же бедам ждет конца,
И смерть для скорбного лица,
Для глаз пугливых — враг, не друг,
Пришедший выхватить из рук
Плод райский, — воздаянье мук:
Ведь Завтра — все ему вернет,
Искупит боль, развеет гнет;
Ведь Завтра — будет первым днем,
Что со слезами незнаком,
Что ряд начнет счастливых лет,
Блиставших сквозь туманы бед;
Ведь завтра он не станет клясть
Судьбу, получит мощь и власть
Блистать, владеть, спасать, губить,
И Утру — вдруг на гроб светить?!