Василий Молодяков - Венок Брюсову. Валерий Брюсов в поэзии его современников

Ты думаешь, Голгофа миновала,
При Понтии Пилате пробил час,
И жизнь уже с тех пор не повторяла
Того, что быть могло, – единый раз?

Иль ты забыл? Недавно мы с тобою
По площади бежали второпях,
К судилищу, где двое пред толпою
Стояли на высоких ступенях.

И спрашивал один, и сомневался,
Другой молчал, как и в былые дни.
Ты все вперед, к ступеням порывался…
Кричали мы: распни Его, распни!

Шел в гору Он – ты помнишь? – без сандалий…
И ждал Его народ из ближних мест.
С Молчавшего и там одежды сняли
И на веревках подняли на крест.

Ты, помню, был на лестнице, направо…
К ладони узкой я приставил гвоздь.
Ты стукнул молотком по шляпке ржавой,
И вникло острие, не тронув кость.

Мы о хитоне спорили с тобою,
В сторонке сидя, у костра, вдвоем…
Не на тебя ль попала кровь с водою,
Когда ударил я Его копьем?

И не с тобою ли у двери гроба
Мы тело сторожили по ночам?
Вчера, и завтра, и до века, оба —
Мы повторяем казнь – Ему и нам.

Да, быстро, тотчас я хочу
Сказать тебе одно:
Тебе я предан, как лучу,
Как предан тот навек мечу,
Кому быть сильным суждено.

Я силен был, пока любил
Тебя, мой лучший сон.
К тебе остыв, я жизнь забыл,
Себя своей рукой убил,
Но снова я в мечту влюблен.

Я позабыл, что я солдат,
Я бросил острый меч.
Но твой холодный гневный взгляд
Меня к себе вернул назад,
Для жизни вместе – не для встреч.

И я люблю, и я живу,
Навек я снова – я.
С тобой все путы я порву,
Со смехом в пасть взгляну я льву, —
О, свет, о, счастье лезвия!

Кто верит в свое вдохновение,
Тот должен любить лишь себя.
Я в том виноват, что мгновение
Разбил, на секунды дробя.
И в этих секундах томительных,
Как между незримых вещей,
Я – в нитях, я в цепкостях длительных,
И больше не свой, хоть ничей.
Но вот я устал от ничтожества,
Порвал паутину свою.
И больше не будет убожества,
Я твой, я с тобой, я пою.

По ночам, когда в тумане
звезды в небе время ткут,
я ловлю разрывы ткани
в вечном кружеве минут…
Я ловлю в мгновенья эти,
Как свевается покров
со всего, что в формах, цвете,
со всего, что в звуке слов.
Да! я помню мир иной
Полустертый… непохожий…
В вашей жизни – я прохожий,
близкий всем, всему чужой.
Ряд случайных сочетаний
мировых путей и сил
в этот мир замкнутых граней
влил меня и воплотил.
Как ядро прикован к телу
шар земной. Свершая путь,
вниз на звезды заглянуть
я решаюсь лишь несмело.
Мир отрывочен и пуст…
Необычно мне сознанье
знать весь мир как сочетанье
лишь пяти отдельных чувств.
Что одни зовут звериным…
что одни зовут людским…
Мне, который был единым,
стать отдельным и мужским!
Вечность с жгучей пустотою
неразгаданных чудес
скрыта близкой синевою
примиряющих небес…
Мне так радостно и ново
все обычное для вас…
Я люблю обманность слова
и прозрачность ваших глаз;
ваши детские понятья
смерти, зла, любви, грехов —
мир души, одетый в платье
из священных, лживых слов:
гармонично и поблекло
в них мерцает мир вещей,
как узорчатые стекла
в мгле готических церквей.
В вечных поисках истоков
я люблю в себе следить
жутких мыслей и пороков
нас связующую нить. —

Когда ж уйду я в вечность снова,
и мне раскроется она,
так ослепительно ясна,
так беспощадна, так сурова…
И звездным ужасом полна!

Прервав сны вещего безумья,
Ты вспомнил, наконец, о нас
И кинул миру плод раздумья,
Как отчеканенный алмаз.

Похитив радужные краски
У неба, моря и лучей,
Ты нам живописуешь сказки
Таинственных грядущих дней.

Зовешь нас к радостной свободе,
К блаженству вечному души,
Провидя тайны в звездном ходе
И в сумраке лесной глуши.

В решеньи пламенных вопросов
Любви, рождения, конца
В тебе задумчивый философ
Сменяет вещего певца.

Все, что сказать мы не умели,
Ты, одинокий человек,
Обрел в заоблачном пределе
И воплотил в стихе навек.

Не в силах мысль, огнем объята,
Восторгов удержать своих… —
Прими от младшего собрата
Из сердца вырвавшийся стих!

Тебе привет мой, скорбный гений,
Глашатай нового пути:
В мир одиноких вдохновений
Ты пособил мне перейти.

Я жду, молясь и пламенея,
Душою я разорвался:
Я пред собой увидел Фею,
К которой отроком рвался…

За мной – обманы, жизнь пустая,
Следы унылых, тяжких лет,
А впереди – сиянье Рая
И данный Истине обет.

И твердо верю я отныне,
Что светлой молодости сны
Я унесу с собой в пустыню,
Как ликование весны.

О, если б мог я бесконечно
Отдаться Тайне всей душой
И слиться с Истиной предвечной,
Как звезды робкие с зарей!..

Как разлюбить Ассаргадона?
Пусть он, порой, людского стона
Не слышит, опьянен собой.
Что стоит гений! В нем быть вечность,
Замрет в нем, вспыхнув, быстротечность,
Но быстрый миг поймет любой, —
А кто поймет миров бездонность,
Их длительность, их непреклонность,
Их бури в бездне голубой?
Один лишь он, кто – вне закона,
Кто мерит дали небосклона
Своей душою, лишь собой!

Здесь вал, мутясь, непокоривой
У ног мятежится тоской,
А там на мыс – уж белогривый
Высоко прянул конь морской.

Тебе несу подснежник ранний
Я с воскресающих полей,
А ты мне: «Милый, чу, в тумане —
Перекликанье журавлей».

Твой правый стих, твой стих победный,
Как неуклонный наш язык,
Облекся наготою медной,
Незыблем, как латинский зык!

В нем слышу клект орлов на кручах
И ночи шелестный Аверн,
И зов мятежный мачт скрипучих,
И молвь Субурр, и хрип таверн.

Взлетит и прянет зверь крылатый,
Как оный идол медяной
Пред венетийскою палатой —
Лик благовестия земной.

Твой зорок стих, как око рыси,
И сам ты – духа страж, Линкей,
Елену уследивший с выси,
Мир расточающий пред ней.

Ты – мышц восторг и вызов буйный,
Языкова прозябший хмель.
Своей отравы огнеструйной
Ты сам не разгадал досель.

Твоя тоска, твое взыванье —
Свист тирса, – тирсоносца ж нет…
Тебе в Иакхе целованье
И в Дионисе мой привет.

О сильный Лиры! Ты, чьи сны необычайны,
Верь – одарил тебя не светлый Аполлон,
Но зодчий Лиры сам, Гермес – с ключами тайны,
Струнами властных чар, чьим звоном Амфион
Плоть глыб одушевлял и содвигались живы
Основы градные седмизатворной Фивы.

Уж я топчу верховный снег
Алмазной, девственной пустыни
Под синью траурной святыни:
Ты, в знойной мгле, где дух полыни, —
Сбираешь яды горьких нег.

В бесплотный облак и в эфир
Глубокий мир внизу истаял…
А ты – себя еще не чаял,
И вещей пыткой не изваял
Свой окончательный кумир.

Как День, ты новой мукой молод;
Как Ночь, стара моя печаль…
И я изведал горна голод,
И на меня свергался молото,
Пред тем как в отрешенный холод
Крестилась дышащая сталь.

И я был раб в узлах змеи,
И в корчах звал клеймо укуса;
Но огнь последнего искуса
Заклял, и солнцем Эммауса
Озолотились дни мои.

Дуга страдальной Красоты
Тебя ведет чрез преступленье.
Еще, еще преодоленье,
Еще смертельное томленье, —
И вот – из бездн восходишь ты!

Ты над ущельем, демон горный,
Взмахнул крылом и застил свет.
И в туче черной, враг упорный,
Стоял. Я знал: пощады нет —

И длань воздел – и облак белый
В лазурь меня – в лазурь унес…
Опять в эфирах, вольный, смелый,
Омытый ласковостью рос,

Ты несся ввысь со мною рядом,
Подобный дикому орлу.
Но, опрокинут тяжким градом,
Ты пал, бессильный, на скалу.

Ты пылью встал. Но пыль, но копоть
Спалит огонь, рассеет гром.
Нет, не взлетишь: бесцельно хлопать
Своим растрепанным крылом.

Моя броня горит пожаром.
Копье мне – молнья. Солнце – щит.
Не приближайся: в гневе яром
Тебя гроза испепелит.