Ярослав Астахов - Шестоднев

Поглотит медленная Лета
Звон колокольный, звон оков…
Храни Господь, храни поэта,
Храни хранителя веков!

Не вместны в мертвенную меру
Миры сердец, зарницы крыл —
Перекроит любую веру
Угрюмый Антигавриил,

Посланник ада, чтобы славить
Царей числа, спешащих в мир.
Кромсают рвущиеся править
Сердца, кроя иной кумир…

Лишь ты, поэт, хранишь величье
Сораспинаемых Царю.
Ты плачешь, глядя сквозь обличья.
Ты пьешь
Грядущую Зарю.

Рассказ написан
как икона.
В какой души иконостас
– В ее оклад преображенный —
Врастет, средь ликов лик, рассказ?

Укажет путь к каким вселенным?
Искать – какой небесный град?
И лик окажется затменным
Живым огнем
каких лампад?

С годами масло оскудеет
И предпоследний ляжет блик,
И вдруг – в печали – просветлеет
Под взглядом чьим
неясный лик?

…Под взглядом чьим?
Я взгляд узнаю
В моем бесплотном сне немом.
И ныне я
благословляю
Тебя, душа,
моим письмом.

Обрываются нити времен,
Но становятся краше преданья.
Недосмотренный праведней сон,
Ибо образы множит гаданье.

Среди тысячи лиц пустоты,
Среди тысячи звуков молчанья —
Полумиг —
чуть очутишься Ты
И растаешь, оставив бренчанье

Неслучайных, но мутных имен…
И в колонны построятся маски.
И состарится холст – заклеймен
Полуправдой несбывшейся краски.

Век одиночества высокий
Поет над жалкою землей,
И белый, сумрачный, глубокий
Клонится полдень надо мной.

И в облаках бегущих —
башен
Читаю тонкие черты,
И каждый шепот мой
вчерашен
Безмолвьем этой высоты!

…Обнажена, легка, бездонна,
Бесчеловечна чистота!
В нее роняет мне Мадонна
Как будто крылья —
два листа.

Летят, и чудится, что жребий
И веку пал…
И с высоты:

– Твой век – живым уже – на небе,
Коль одиноки все, как ты.

Ты
не отыщешь мэтра,
Единственный на планете.

Ты лучше
учись у ветра —
Он чутче, чем даже дети.

Ты лучше
учись у моря
Свободе его
и ритму.

Бог дышит…
Твори, не споря,
Дыхание, как молитву.

Бог– плачет.
И ты не бойся
Слезинки
в глазах Ответа.

Лети.
Но в душе покойся.
Покойся
стрелою света.

Вот и я – белоснежное пламя,
Бело-хладное, как века.
Что ты скажешь мне, горный камень,
В чьих изломах
журчит вьюга?

Ты тяжелый, а я беспечный.
Ты надежный, а я – ничей.

Но союз наш священен вечный:
Песня в камне – то звон Ключей!

Сломится усталое весло.
Белый свет источит стремена.
Янтаря нарядно ли тепло?
Серых ветров дивна ли струна?

Бог течет мерцающей рекой.
В-ней-под-ней и Солнце, и Луна.
Темный свет… Играющий покой…
Где ты, сокровенная страна?
31 ноября 1995

Весь день истерзанные тени
Не в силах солнце превозмочь.
Но грянет час, и на ступени —
Ступени дня – ложится ночь.

И нет ни пыли, ни проклятий
Ни толп на улицах;
один
Играет ветер восприятий
Средь ограненных, темных льдин

И размывает снами
лица
И контерфорсы суеты.
И замирают в небе птицы.
И распускаются
мечты.

Вот он, великий всадник —
Белой дорогой роз.
Вот он, кипящий страдник —
Зной да полет стрекоз…

Белого ль было мало?
Серп ли устанет сечь?
Вечного – не скрывала
Буден густая речь…

Выехав в чисто поле
Ты
снизошел с седла
К людям…

Их нету боле! —
Кровь
Шестерни
И мгла!

Огонь ли гонит города ручьи
По напряженным нитям капилляров
Мы выполним желания ничьи
Под мерный гром скрежещущих кошмаров

Мы не поднимем выколотых глаз
Взглянуть в глаза безличья со слезами
Кошмары бьют двенадцатый рассказ
И раны раскрываются глазами

Это звон колокольный ли, клекот копыт —
По дороге домой?
Это ветер ли вольной, узорной судьбы
Опалило бедой?

Ни дороги, ни зги, ни строки, ни угла —
В новый каменный век.
И живем позабыв, что сгорели дотла,
И согреет лишь снег.

Наменяли мы стен, наломали мы вех —
Рай распродан и ад.
Лишь по кромке воронки мерцающий смех…

Вот уж это РАСПАД!

Отразились глаза в воде:
– Разве это страна твоя?
Как же рано ты поседел
Меж тяжелых царей жнивья!…

Сколько может гореть и ждать
Бесполезный и острый меч?
Если все равно умирать,
Лечь сегодня – что завтра лечь.

…Дунул ветер, и рябь пошла.
И мигнули глаза в воде:
– Нам ли ведать Его дела,
Нам, читающим по звезде?

Нам ли ведать… Но как забыть
Лжесмиренство того раба?
В землю ль белый клинок зарыть,
Если – слышишь? – Его труба

Созывает среди тревог
Молодую, седую рать…
Это просит распятый Бог
Не уйти – до конца стоять.

Он скачет отравленным раем
Плакучих и диких ночей,
Но красная радость играет
В беспечных глубинах очей!

Нигде не умея укрыться,
Не веруя правде хлебов,
Гарцует Андреевский рыцарь,
Смешной, как хмельная любовь!

Он предан безумному бегу,
Предавшему тысячу раз,
А смерть запрягает в телегу
Храпящий Двенадцатый Час,

А степи кроваво дыханье
На русском лице храбреца,
Но грозное белое Знанье
Блеснуло во стали венца,

Но стремя над грязью дороги
Играет… И тысяча лет,
Как самые первые боги
Доверчиво смотрят вослед!