Вячеслав Куприянов - Жизнь идет

В век авианосцев
и подводных лодок
медленно
через океан плывут
«Кон-Тики» и «Ра».
Они доказывают,
что наши темные предки
переселялись
с далекого материка
через бездонное море
на материк
на легких плотах и лодках.

В век звездолетов
медленно
полетят в небеса
на бумажных змеях,
склеенных из старых стихов,
написанных на странных языках,
те полетят, кто докажет,
что мы,
их светлые предки,
переселялись
через бездонное небо
с далекой звезды
на звезду
на бумажных змеях

Расцветает Земля
как фиалка
друг от друга все дальше
ее лепестки
Европа
Азия
Африка
Америка
Австралия

А потом они облетят
Люди будут грустить
о прекрасной ушедшей весне
когда их разделяли
только моря
и границы

Солнечная система
это подшипник
утверждал один техник
мы только смазка
между землей и небом

Скользкие мы люди
утверждал техник
если бы мы стояли на своем
солнце
никогда бы не заходило

Почва есть под ногами
чтобы поднять голову
и предсказать по звездам
что среди волн света
мы не одни
над бездной

А ведь говорят
прилетали
темные существа
и про себя говорили
что эту землю
уже много раз
стирали
с лица неба

Из вечности
приходят не вовремя
чтобы уйти безвременно
оставляя нам
время

Бессмертные
они принимают смертельную дозу
жизни

чтоб становилась
более жизненной
жизнь

«Мы будем играть в войну,—
дети сказали,— и ты
будешь фашистом»,— «Нет,
я не хочу быть фашистом!» — «Но это,-
дети сказали,— совсем понарошке».—
«Нет, если уж понарошке,
я лучше буду
Эйнштейном,
таким рассеянным,
что, увлеченный чисткой картошки,
я позабуду
принять участие
в создании атомной бомбы. Или
пусть я буду Пушкиным, и понарошке
убью на дуэли Дантеса, и буду потом
одиноко страдать
среди монументов Дантесу. Или
пусть я буду Бетховеном, и понарошке
я никогда не оглохну, и падение снега
услышу, но никогда —
падение бомб…»
Дети кричали:
«Мы умеем
только
в войну!»

Спи.
Во сне
сквозь сердце твое
пройдет незаметно ночь.

Она унесет с собой
тени рассветных сомнений,
свитки дневных обид,
хлопья вечерней тревоги.

Утром
станет в сердце снова
светло,
можешь снова начать
сомневаться
в свете.

Лей Солнце
лучи лей
наводняй воды
в травы врастай
снегом искрись
доходи
до наших сердец

Когда-нибудь
мы начнем светиться
тебе вослед

Жил на свете
великий волшебник,
самый великий
на свете.

Он мог совершить
невозможное:
жизнь прожить так
незаметно,
что никто его не заметит,
мог незаметно исчезнуть
и не вернуться.

И он исчез незаметно.
Он не вернется.

Помните,
жил волшебник,
самый великий
на свете?

Каждую ночь
мертвец
приподнимает гробовую плиту
и проверяет на ощупь:

не стерлось ли
имя на камне?

Волки
воющие на звезду —
собаки
ждущие своих улетевших хозяев

Собаки
лающие на людей —
волки
не дающие людям
вернуться со звезд

Герой сделал доброе дело —
за ним погоня,-
он бросает гребень —
вырастает лес,
бросает зеркальце —
разливается озеро,
и сказочная природа
сдерживает погоню,
чтобы успел герой
с вызволенной красой-девицей
начать счастливую жизнь
уже вне сказки.

В счастливой жизни вне сказки
порой хочется бросить все,

кабы не лес, не озеро,
кабы не сказки.

Чудеса
не бывают
злыми.
Зло
буднично и рукотворно,
оно доходное ремесло,
не обучиться которому
можно
только чудом.
Чуда
нет
без добра.

Слава тому,
кто выдумал умную сказку,
так давайте позавидуем теперь Емеле,
посмеемся над глупым царем с его ратью,
посетуем, что не мы поймали вещую щуку,-
и все же:
вспомним о бондаре Емелиных ведер,
о печнике его печки,
об оружейнике его дубинки,—
быть может,
не в щучьем веленье сказочное чудо,
а в их
деле.

Вы приглашаетесь
на открытие памятника
неизвестному
трусу.

Памятник выполнен скромно: голый
пьедестал. Сам трус
может смело скрываться
среди приглашенных,
не опасаясь
открытия.

Вы услышите много неизвестного:
поскольку неизвестно,
чего трус боялся,
говорить будут только
о неизвестном.

В речах будет подчеркнуто,
что благодаря трусости неизвестного
известным
вовсе нечего было бояться.

Вы приглашаетесь на открытие
памятника
неизвестному
трусу.

Попробуйте
не прийти!

Огню по душе
быть скульптором дыма
он работает в трудном материале
как он бьется
мечется
он пылает
его постигло
недоступное нам озаренье
и с его языка
срывается слово — дерево
которое в нем сгорело
Памятник мамонтам
Бедные,
бедные мамонты!
Зря мы их истребили.
Шкура их была слишком грубой.
Мясо их было слишком жестким.
Бивни были не так уж красивы.
Просто были мы первобытными,
а теперь мы все осознали,
теперь
мы разыщем всех мамонтов
до последнего
и рядом с древними изваяниями
наивно заблуждавшихся охотников
водрузим дорогие скелеты
на заслуженные
пьедесталы.

Разыскивается групповой памятник
забывчивым людям,
забытый
артелью забывчивых ваятелей
в каких-то домах, автобусах,
кабинетах.
Фигурам забыли
приделать головы,
а кому приделали, тем забыли
изобразить лица,
а кому изобразили, забыли
придать выразительные черты,
а кому придали,
те мучительно держатся за затылок,
стараясь вспомнить —
о собственном происхождении,
о существовании других
наряду с ними,
о забывчивости
благодарных потомков,
забывающих предков тотчас
по воздвижении им памятников.
Разыскивается памятник.
Особые приметы:
памятник производит
неизгладимое
впечатление.
Нашедшего ждет
вечная слава.

Земля — это памятник
неизвестному доброжелателю.
Он тонко нам намекнул,
что если и есть жизнь
в других мирах,
то они от нас далеки.
Он воздвиг неприступные горы
и намекнул,
что наше счастье не за горами.
Земля продрогла от морей,
но он намекал, что за морем
телушка — полушка, дорог перево:
И еще намекал —
хотите — плывите,
хотите — летите,
все равно вернетесь
в исходную точку.
Неизвестный доброжелатель
оставил множество недомолвок.
Закругляюсь! —
твердил он на каждом шагу.—
Закругляюсь!
Земля — это памятник
неизвестному доброжелателю.
Удивительно
обтекаемая форма.