Константин Ваншенкин - Сборник стихов

ремонтируешь ветер, потом возвращаешься в twitter
клон по имени Петер звонит пригласить тебя в Питер
направляешься в спальню… обняв биоробота Лену
опускаешься в кресло, сажаешь её на колено
дальше следует то, что пытается следовать дальше…
(так доходят до точки — ларька биоробота Даши)
просыпаешься утром на том ли, на этом ли свете:
без пятнадцати восемь, пора ремонтировать ветер

он вонзает иголку в фигурку врага
усмехается собственным мыслям
за окошком — река и её берега
точно женские груди, обвисли
а над этой рекою парит особняк
островерхий, в готическом стиле
там сидит у камина изысканный враг
и листает Легенду о Тиле
погоди, не нуди — и увидишь кино:
колдовская отслужена месса
завещанья составлены, всё решено
и назначены время и место
бутафорское небо окрасят огни
и на самой его верхотуре
на астральной дуэли сойдутся они
голливудские звёзды в натуре

кто на первом уровне был грудным
а на пятом уровне с печки встал
на последнем уровне, пьяный в дым
запряжёт буланого
видишь, там
где чужими мыслями лог порос
где резные идолы бдят во мху
едет добрый молодец смерд отброс
показать горынычу who is who
у него калашников на плече
он берет, смотрите-ка, заломил
а за ним кто в ватнике, кто в плаще
эскадрон биндюжников, цепь громил
а горыныч спит себе, дым столбом
он на добрых молодцев положил…
рыщут волки в ельнике голубом
да под ряской булькает старожил
долго сказку сказывать, легче спеть
а и петь не хочется, я не бард
за последним уровнем только смерть
на delete роняющий лапу гад

никак не вспомню… в грудь вошёл стилет
а дальше — Лета, здравствуй, сколько лет
вернее, зим, по изморози судя
на чёрных крыльях… впрочем, всё равно
а там и девки, музыка, вино
смех нелюди: да мы свои же люди

и не Вергилий, а сатир в трико
подносит ожерелье из клыков
с блаженною улыбкою дебила
земную жизнь проверив на излом
в конечном счёте, свяжешься с козлом
он и расскажет что с тобою было

тьфу на Геенну, Суд et cetera —
всё выдумки — гудели до утра
ах, дарлинг, дарлинг, с нас и взятки гладки
здесь я не помню… в грудь вошел стилет…
очнулся — Лета, здравствуй, сколько лет
прими штрафную и айда на блядки

капельмейстер дождя в сюртуке водяном
мокрый увалень в чёрном цилиндре
то стучит по стеклу, то рисует на нём
экзотических птиц и цилиней
а поднимешься с левой — озирис в гробу
над церквушкой пустой нависает
прижимает к губам выхлопную трубу
музыкант из рассеянных самых
и не вспомнишь, какое сегодня число —
так шумит за спиною нагая
орлеанская дева с воздетым веслом
убираться тебе предлагая

Открывается сердце на собственный стук,
из темницы выходит бочком.
Надвигается ветер и гонит листву
подзатыльником лёгким, тычком.
Эти красные листья бульварам к лицу,
эти жёлтые льются в зрачки.
Поднимаются статуи к Богу-Отцу:
пионеры, пловчихи, качки
в шлемофонах, ушанках ли — не разберёшь
после стольких-то лет… И летит
под воинственный марш, мимо каменных рож
бронепоезд в парижский бутик.

Счастье будет, любовь не кончится — что враги ей и что друзья!
В ресторанном пустом вагончике буду ехать всё я да я.
В бутербродном и винно-водочном, — Каберне моё, Каберне! —
В колыбельном, качальном, лодочном, где графины звенят по мне.
На конечной неблизкой станции выйду молча в небытиё.
Никогда не проси: остаться бы. Не твоё это. Не твоё.

Мы ехали читинским, в прицепном, храпел сосед, и плакала соседка.
По Кальдерону, жизнь казалась сном, — но ведь была, — и улыбалась едко.
Мы квасили с ковбоем с боковой — лихим парнягой в «стетсоне» и коже.
И мерк вагонный свет над головой, и за окном созвездья меркли тоже.
И вновь листва летела на перрон, бессонница терзала до рассвета,
И мне никто — ни Бог, ни Кальдерон — не объяснял, зачем со мной всё это.

Какие наши годы, рядовой! Мы все давно убиты под Москвой,
На этой безымянной высоте, на подступах к любви и красоте.
И наши души лёгкие парят, и видят рай они, и видят ад,
Светло скорбят и славят Самого, и им не нужно больше ничего.

Глянь, на шторе — бражник с хоботком, можно сбить его одним щелчком,
Слепенький, и носик — как вопрос, скрученный, слонячий, глупый нос,
И на лапках серых — бахрома. Ах, не бойся, не сходи с ума,
Он совсем недолго проживёт, он, ещё чуть-чуть, и сам умрёт,
Но пускай — у нас, в тепле, в добре, дома, в конце света, в сентябре.

Я устала от вас, вы жестоки, вы волки, вы стая,
Всё бы вам налетать и терзать, вырывая куски, —
В чём ещё ваша радость, моя сволота дорогая,
Потаскушки-подружки, врали записные — дружки?
Выскребают изнанку души сентябри и простуда —
До светла, добела, до горчащих кленовых стихов.
Если б только понять, для чего тянет губы Иуда,
И простить отреченье — до первых ещё петухов…

Ах ты, Русь-матушка, степь полынная,
Дорога длинная, гарь бензиновая,
Водка палёная, слеза солёная,
Драка кабацкая, гибель дурацкая,
Крест на дальнем погосте, белые кости,
Смертушка ранняя, подоконье гераневое
У мамки, у бабки, ломайте шапки,
Да — в ноги им, в ноги! Катафалки, дроги,
Не уйти от судьбы, выносите гробы —
Крепкие полотенца… В новое оденься,
Не жил счастливым — помрёшь красивым,
Жизнь провороним — дак хоть похороним!
Девки, ревите, вот он, ваш Витя,
Санька, Серёжа, Ванечка, Алёша,
Был живой, грешный, — лежит, сердечный,
Холодный, белый: мамка ль не успела
Беду отнять, в шифоньер прибрать,
В глаза ей смотреть, первой помереть,
Бабка ли продремала — поперёк не встала,
Не заступила горю пути, не сговорилась наперёд уйти, —
А что теперь! Костлявая в дверь,
А лучше б сума, чума да тюрьма,
Вместе б выхаживали, беду вылаживали,
Дачки таскали, у запретки стояли,
Кланялись до земли, кровиночку сберегли,
Всё до нитки отдали, сытно не едали,
Папиросы россыпью, рюкзаки под насыпью,
Охранников матюги, Господи, помоги!

Один человек (он глуп, но не так уж плох) пишет погибшему другу стихи — на смерть,
Естественно. Мол, прости, я тебя не спас, — плачет, конечно, и бьёт себя пяткой в грудь.
В год — по два стишка: в день рожденья и похорон. Общество одобряет такую скорбь.
Семья усопшего за поминальным столом всегда отдаёт поэту лучший кусок.
Он даже известен в определённых кругах как близкий к N.N., почти что его вдовец,
Почти что апостол и даже евангелист — он слышал, как тот говорил, а вы уже нет.

Огонь умеет течь. Учись гореть, вода, и трепетать — земля, и воздух — таять.
Мне голову кружит весёлая вражда, стремительная, злая, молодая.
Пляши в моих глазах, свирепая искра. Душа, как ни терзай, неопалима —
До пепла не избыть. Холодного костра в ней отсвет, голубой и негасимый.