Юлия Друнина - Стихотворения (1942–1969)

Контур леса выступает резче,
Вечереет.
Начало свежеть.
Запевает девушка-разведчик,
Чтобы не темнело в блиндаже.

Милый!
Может, песня виновата
В том, что я сегодня не усну?..
Словно в песне,
Мне приказ — на запад,
А тебе — в другую сторону.

За траншеей — вечер деревенский.
Звезды и ракеты над рекой…
Я грущу сегодня очень женской,
Очень несолдатскою тоской.

В глазах — углы твоих упрямых скул.

Наш батальон стоит под Терийоки.
Где ты воюешь, на каком снегу?
Дробит виски артиллерийский гул,
Балтийский ветер обжигает щеки.

Где ты воюешь, на каком снегу?

Перед собой отчитываюсь строже:
Тот, кто узнал окопную тоску,
Суровым сердцем изменить не может.

Тот, кто узнал окопную тоску…

Приходит мокрая заря
В клубящемся дыму.
Крадется медленный снаряд
К окопу моему.

Смотрю в усталое лицо.
Опять — железный вой.
Ты заслонил мои глаза
Обветренной рукой.

И даже в криках и в дыму,
Под ливнем и огнем
В окопе тесно одному,
Но хорошо вдвоем.

Мы легли у разбитой ели,
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.

— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она — не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.

Старой кажется:
                            каждый кустик
Беспокойную дочку ждет…
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она — не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг — нежданный приказ:
                                           «Вперед!»
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам,
Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы,
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав.
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.

…Знаешь, Зинка, я — против грусти,
Но сегодня она — не в счет.
Где-то в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый.
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала.

Дышит в лицо
                        молдаванский вечер
Хмелем осенних трав.
Дробно,
              как будто цыганские плечи,
Гибкий дрожит состав.
Мечется степь —
                            узорный,
Желто-зеленый плат.
Пляшут,
               поют платформы,
Пляшет,
               поет штрафбат.
Бледный майор
                          расправляет плечи:
— Хлопцы,
                   пропьем
Свой последний вечер! —
Вечер.
           Дорожный щемящий вечер.
Глух паровозный крик.
Красное небо летит навстречу —
Поезд идет
                   в тупик…

Я смотрю глазами озорными,
Хоть вокруг огонь и бездорожье.
В жаркий ветер брошенное имя
Долго спутник позабыть не сможет.

А потом, с послушными другими,
Будет он насмешливым и строгим,
Потому что слишком звонко имя
Девушки с дымящейся дороги.

От простора хмелея снова,
Мну в руках вещевой мешок
И пишу на клочках листовок
Где-то найденным карандашом.

Обжигает веселой плетью
Острый ветер степных дорог.
Я хочу, чтобы этот ветер
Мой любимый услышать мог.

Чтоб он понял,
                         за что люблю я
Свою молодость фронтовую.

Ко мне в окоп
Сквозь минные разрывы
Незваной гостьей
Забрела любовь.
Не знала я,
Что можно стать счастливой
У дымных сталинградских берегов.

Мои неповторимые рассветы!
Крутой разгон мальчишеских дорог!..
Опять горит обветренное лето,
Опять осколки падают у ног.

По-сталинградски падают осколки,
А я одна, наедине с судьбой.
Порою Вислу называю Волгой,
Но никого не спутаю с тобой!

Кто-то бредит.
Кто-то злобно стонет.
Кто-то очень, очень мало жил.
На мои замерзшие ладони
Голову товарищ положил.

Так спокойны пыльные ресницы.
А вокруг — нерусские края.
Спи, земляк.
Пускай тебе приснится
Город наш и девушка твоя.

Может быть, в землянке,
После боя,
На колени теплые ее
Прилегло усталой головою
Счастье беспокойное мое…

Только что пришла с передовой,
Мокрая, замерзшая и злая,
А в землянке нету никого,
И дымится печка, затухая.

Так устала — руки не поднять,
Не до дров, — согреюсь под шинелью,
Прилегла, но слышу, что опять
По окопам нашим бьют шрапнелью.

Из землянки выбегаю в ночь,
А навстречу мне рванулось пламя,
Мне навстречу — те, кому помочь
Я должна спокойными руками.

И за то, что снова до утра
Смерть ползти со мною будет рядом.
Мимоходом: — Молодец, сестра! —
Крикнут мне товарищи в награду.

Да еще сияющий комбат
Руки мне протянет после боя:
— Старшина, родная, как я рад,
Что опять осталась ты живою!

Замело окопы и воронки.
Мерзнет полумертвый городок.
Бледные, усталые эстонки
Закрывают двери на замок.

За дверями — неуютный вечер.
В этот вечер плохо одному…
Оплывают медленные свечи,
Потолок уходит в полутьму.

Ты на скатерть голову уронишь,
И в графине задрожит вода…
В маленькой измученной Эстонии
Заметает снегом провода.

Снова крик часового:
                                 — Воздух! —
Деловитый, усталый крик.
Кто-то вяло взглянул на звезды
И опять головой поник.

Я готовлю бинты и вату,
Но ребят не тревожу зря.
…Жизнь, спасибо, что так богата
И сурова твоя заря!