Бах Ахмедов - Стихи

Грозя спокойным отчужденьем,
Пришла привычная зима.
Посеребрила ночи тени
и все уснувшие дома.

А в глубине пустых объятий
таилась призрачная боль.
И звезды сыпались на платье,
И не кончался алкоголь.

Ветер ноябрьский кружил по городу,
Завывая не в такт осенним распевам.
Трепал у бомжа рваную бороду,
И кусал лицо ему колючим снегом..

А старик щурил глаза слезящиеся,
Запахнув телогрейку со следами боли.
И думал: «Да простятся меня стыдящиеся,
А меня ненавидящие — тем более».

А когда снегопад обезглавил время
И ночь засверкала зеркалом льда,
Старик ушел, белизной немея,
Чистый по чистому,
не оставив следа.

забвение
пробелы в тексте
медленное движение сквозь пустоту
к начертанию нового имени
ощущение спирального времени
и нежное — в тишину — любишь ли ты меня?
забвение
ощущение чистой белой бумаги
и красоты молчания
И возвращение
тонкой радости узнавания
когда, как бабочка на острие шпаги,
душа замерла, отдыхая от прошлого знания
и Вечность дует на прозрачные крылышки
и шепчет ей нежно:
до свидания, душа, до свидания…

Завтра будет музыка другая.
Завтра я не буду понимать
То, что я сегодня понимаю
И пытаюсь вечности отдать.

Завтра я приму таблетку смысла.
Боль утихнет и слова умрут.
Ведь портрет судьбы не мной написан,
А меня художником зовут.

Развязка давно наступила,
А мы все глядим на экран.
Судьба улыбается мило
И ставит на полку роман.

Прочитан, прокурен, проверен.
Заметки на белых полях.
Закроются старые двери,
И чуть повернется Земля.

И город луною окутан,
Плывет над землею сквозь ночь.
И снова не спится кому-то,
И что ему сможет помочь?.

Не книжка — в ней все неизменно.
Не время — в нем много тоски.
Но снова синеют как вены,
Две рваных и нервных строки.

Пусть в них отразится надежда
И отблеск непрожитых дней.
А утром ослепшая нежность
Уйдет в пустоту площадей.

Иероглиф судьбы черной тушью на тонкой бумаге…
И прозрачный пейзаж, где гора, и тропинка петляет.
И глядишь, и как будто бы слышишь журчание влаги.
И как будто бы видишь, как старый монах у ручья отдыхает.

И подумаешь грустно: какое по счету рожденье?
Через сколько еще предстоит мне пройти умираний?
В этом мире, где каждый сражается с собственной тенью.
В поднебесной, где спрятана где-то ошибка страданий.

Иероглиф судьбы, но прозрачна картина, как воздух,
Чтобы свет нам дарить, и тропинкой вести на вершину,
Где ладони щекочут большие колючие звезды,
И монах, улыбаясь, глядит на ночную долину.

К пустоте привыкаешь, становишься с нею на «ты».
Отдаешь ей спокойно названия станций и улиц.
Привыкаешь спускаться с холодной ее высоты,
Там, где мысли кустами к земле каменистой пригнулись

С пустотой начинаешь как будто по-новому жить.
Как бы видеть иначе, прозрачно, без всякой печали.
Пахнет мятой из сада и стрелкам не нужно кружить
На часах, что когда-то едва за тобой успевали.

Ибо время, что раньше готовилось сделать свой шах,
Забывает ходы, и фигуры сметает со смехом.
И от легкости этой пьянеет немного душа,
И летит сквозь пространство свободным и тающим эхом.

Как странно, что слова идут вразброд…
У каждого свой угол отчужденья.
Но каждое о нежности поет
в мучительной попытке воплощенья.

В стремительном потоке бытия
мелькают листья, образы, недели.
А мы с тобой опять, любовь моя,
наш вечер на любовь и память делим.

Каким веселым бредом
ворвался ты в мой мир?
Ты учишься победам,
гуляка и кумир.

А я учусь смеяться
и падать в пустоту.
Сюжетом повторяться,
И горечью во рту.

Топор — твоя работа.
Моя — тончайший стиль.
Тебе — до поворота,
мне до конца, сквозь пыль.

Через пустыню боли
в мой город-изумруд,
где не играют роли
и никогда не врут.

Безумие — это пушистый котенок,
прячущий коготки.
Усталость — черный квадрат, в котором
затеряна точка тоски.
Надежда — это старое дерево,
с одним зеленым листком.
Оно понимает ребенка
и шепчется со стариком.
Отчаянье — ящик черный
с тем самым котенком внутри.
Он станет котом ученым,
коль выдержит до зари.

Белеет парус — символ одинокий,
А шторм бушует, так же, как тогда,
Хоть и свободой полон слог высокий.

Алтарь души ждет жертвенности слова,
Хотя и слово — не всегда основа.
Молчанием — наимудрейшим знаком
Если б начать главу из книги новой…
Дождь — капли, убегающие в море.
Он же — плывущий сквозь года и время,
Вечным скитальцем — парусом белеет…

Примешь словно награду
остановленный миг.
И сбежишь, как из ада,
из прочитанных книг.
Шелухою словесной
не прикрыть наготы.
А повиснешь над бездной
и поймешь, что кранты.
Что иссякли чернила,
но к любви не пришел.
И душа, как тетрадка,
ляжет к Богу на стол.
Вся в ошибках да кляксах,
от грехов тяжела.
То ли плохо училась,
то ли просто спала.

     Когда мы встретим Рождество,
     Когда зажжём свечу простую,
     Мы вспомним Жизни торжество
     И мира ипостась иную.

     В поющих небесах звезда
     Укажет путь уставшим душам.
     И сотворится вновь вода,
     И воздух, и моря, и суша.

      И ангел воспоёт хвалу,
     И чудо радости свершится.
     И вечер позовёт к столу,
     Чтоб с ликованьем этим слиться.

     Как свет играет в хрустале!
     Как полнятся вином бокалы!
     И Бог родился на Земле,
     И как звезда она сверкала.

На краю книги сидит птица.
На краю жизни сидит время.
На краю неба сидит ангел.
На краю грусти радость сидит.

Эти весы будут вечно качаться
И равновесие длится лишь миг.
Мы возвращаемся в небо, как птицы,
Или слова — в тишину своих книг.

Каждый из нас — непонятное слово
Несуществующего языка.
На краю строки точка возникла
И растворилась в небе строка.

Ты создаешь меня из боли.
Я создаю тебя из ветра.
И в нас движение любое —
Есть ожидание рассвета.

Ты создаешь меня из звука.
А я — из листьев, ставших дымом.
Но для чего такая мука
Нам для любви необходима?

И для чего мы ждем устало
Той пустоты, что так пугает.
Когда нас вдруг согреет жалость,
До безнадежности чужая.

Когда и ночь устанет верить
В сближенье, полное тревоги.
И в тишине откроют двери
Тоской отравленные боги.