Коллектив авторов - Поляна №4 (6), ноябрь 2013
Но почему все так видится мутно? Это слезы или со зрением нелады?
Странное чувство охватило Гарта: будто он вернулся после смерти. Но как хорошо светит солнце!
Прогони, солнышко, мрачные мысли, верни глазам зоркость, а сердцу радость!
А где же Таймыр?
Куда этот сукин сын запропал?
Где этот прогульщик шляется среди бела дня?
Гарт стал обшаривать глазами горизонт и сразу легонько присвистнул: с пригорка, километрах в двух от зимовья, мчался табунок оленей, голов семь-восемь.
«Та-ак! Ну, и кого же вы, барашки, испугались? “Босого?”»
Через пару минут на пригорке появились три рыжеватых пятна. Большое и два поменьше.
Волки не спешили. Бежали трусцой. Взрослого оленя не догонишь. Но его можно испугать запахом, а в засаде, возле места, где должен пробежать табунок, поставить опытного волка-охотника.
Сначала Сашка подумал, что олени жмутся поближе к избе, чтобы избавиться от погони. Так уже случалось не раз, пока охотник не отбил у волков охоту появляться на его территории. Но проследив за направлением бегства «рогалей», Сашка с удивлением понял, что олени бегут мимо, что бегут они к берегу с очевидным намерением броситься в море и поплыть к следующему острову, спасаясь от хищников.
Олени знали, что зимовье пустует! Но и волки знали, что хозяина нет, иначе бы не появились на расстоянии выстрела из винтовки.
Так! Где тут матерый? Где тот волк, на кого гонят «загонщики» испуганное стадо? Сашка прикинул возможные варианты нападения из-за крупных валунов на берегу, и решил, что волк-перехватчик должен быть где-то рядом.
Осторожно, стараясь не клацать, охотник вынул все еще влажный затвор из карабина. Вытер его полой куртки, загнал патрон в ствол и положил карабин на колени. Теперь приходи, зверюка!
Неслышно, как привидение, появился волк из-за большого валуна в двадцати шагах от Гарта и стал вглядываться в набегающих оленей. Крупное тело его подобралось к броску, уши прижались, хвост струной. Гарт невольно залюбовался литой фигурой, но решил, что стрелять не станет. На загривке волка неряшливо свисали комки свалявшейся шерсти. Зверь вылинял, но старая шерсть не вся еще отошла, новая не до конца отросла и такая шкура не представляет ценности. А убивать животное зря… Мы зимой повстречаемся, волчара!
Гарт стукнул камешком по стволу карабина. Волк повернулся всем корпусом и поднял уши. Зверь и человек встретились глазами.
– А ну, пошел! Ты зачем сюда залез? Я же не тронул твое логово и волчат в июне, зачем ты нарушаешь закон тундры? – Сашка говорил спокойно, но строго, с металлом в голосе.
Матерый чуть пригнул голову, попятился и пропал за валуном. Олени были уже рядом, и Сашка поднял к плечу винтовку.
Упитанный бычок рухнул на бегу, остальные рогали бросились в воду и поплыли к небольшому островку метрах в двухстах от «домашнего».
Освежевав оленя, охотник расчленил тушу на части и прикрыл мясо шкурой от чаек. Прихватив заднюю ляжку, грудинку, и печень, поспешил к зимовью.
42. Таймыр
При взгляде на дверь у Сашки отлегло от сердца: она была подперта палкой, как он ее оставил. Но почему так тяжело в груди?
Глаза остановились на чурбане для колки дров, и Гарт чуть не вскрикнул: топор, как ни в чем не бывало, торчал в колоде!
– Вот он, злодей! – заорал Гарт. – Я его мщу, я его свмщу, я по дну морскому рыщу, а он вступил в преступный сговор с собакой и спрятался в колоде еще до отплытия! А совесть у тебя есть, башка твоя железная?
Топору стало уж-ж-жасно не по себе. Он закачался и упал с колоды кверху лапами. Обе щеки его тут же покраснели от стыда.
– Да ладно, чего уж. Иди ко мне дружок! Я очень рад, что ты остался дома, иначе лежать бы тебе на дне морском веки вечные. А скажи, где пес?
Но топор лишь тяжело вздохнул. Тары-бары не в обычае у топоров. Вот рубить тесать, колоть – это пожалуйста!
Довольный находкой, Гарт стер с топора ржавчину, вогнал его в колоду и снова внимательно осмотрелся: почему необычная тяжесть не уходит из сердца? Неужели пес погиб?
– Таймыр! – крикнул Сашка негромко. И затем уже изо всех сил:
– Таймыр, Таймыр, Таймыр! Иди к ноге, Таймыр!
И услышал слабый скулеж из пристройки. Рванул дверь. Собака лежала в дальнем углу. Подбежал.
– Таймыр! Ну, как ты?
Нос у пса был сухой и горячий. Таймыр заскулил тихонько, с трудом поднял голову и лизнул хозяину руку.
– Оголодал, что ли так? Не пойму, в чем дело. Ну-ка, давай на улку!
Поднимая пса на руки, Гарт заметил глубокую продолговатую яму между его передними лапами. Пес не только голодал, его мучила жажда. Прокопав мерзлоту до ледяной линзы, он грыз лед и, наверное, охлаждал в этой яме пылающую от жара голову.
Охотник осторожно уложил собаку на мох и в ярости сцепил зубы: бока, спина, ляжки и лапы Таймыра были покрыты свежими шрамами, местами шкура и шерсть висели клочьями. Рваная рана на спине между лопатками, куда пес не мог достать языком, все еще кровоточила и сочилась сукровицей. Лишь шея и загривок, опоясанные широким красным ошейником были целы. Дня три прошло, не меньше.
«Пожалел, я тебя, волчара! Ты друга моего не пожалел!»
– Значит, они тебя гнали, как оленя? Трое по тундре, а один в засаде, у избы поджидал?
Таймыр глянул виновато.
– Как же тебе удалось уйти? Дверь же закрыта!
– Гав! (Через катух собачий. Ты же сам доску там отодвинул, когда я еще кутенком был.)
– Так ведь лаз маленький!
– Гав! (Не сразу и пролез… Всю ж… изорвали. Спасибо за ошейник, боятся они красного цвета… Воды бы мне…)
– Ой, прости! Прости, Таймыр! Я мигом!
Гарт сбегал на ручей и принес собаке воды. Пес стал с жадностью лакать. А Гарт сделал раствор марганцовки и обработал псу раны.
– Кости целы, живот цел – заживет как на собаке!
– Гав! – согласился Таймыр.
– А теперь признавайся, сукин сын, почему ты удрал? Боишься опять о выхлопную обжечься или что?
– Гав! (Про выхлопную я забыл давно! А вот мотор скрежещет уж-ж-жасно всеми кишочками своими. Так мозги и сверлит – как железом по стеклу. А я не умею лапами уши затыкать, и от этого звука очень страдаю…)
– А-а-а!… Ну, вот, ясно теперь. Че ж раньше-то не сказал?
– Гав! (Так я лаял тебе в лицо сколько раз, а ты все: «Лежать, Таймыр, да лежать, Таймыр!» Непонятливый ты, хозяин!)
– Не серчай! Щас пировать будем. Свежина. Но без горчицы, уж извини.
– Гав! (Чай, не графья, сойдет!)
Таймыр съел кусочек мяса и отвернул голову: больше не надо!
Сашка отнес собаку в дом и положил ее на оленью шкуру у порога:
– Вот твое законное место. Отдыхай.
Пес уронил голову на лапы и стал наблюдать за хозяином. А Сашке стало тепло на сердце от этого извечного собачьего жеста: мы дома, все в порядке, будем жить!
Вскоре загудела печка, заплясали отсветы огня на стене, прогрелся дом, и вкусно запахло свежими лепешками на соде.
– Погоди ужинать, сначала мясо принеси! – строго заметил Александрос.
– Волки не трогают мяса «испачканного» человеческим запахом. Завтра!
– Завтра без ничего останешься. Это не те волки!
– Пожалуй, ты прав. Уж больно наглые, черти.
– Не наглые. Голод – не тетка. Уже всех оленей на острове сожрали-разогнали, песцов и куропаток подобрали, ждут не дождутся, когда пролив замерзнет, и можно будет на материк уйти.
Гарт в два приема перетащил в избу все мясо, подвесил его к потолочной балке и открыл окно: пусть заветрится. Принес киль от лодки-юкатанки и прибил над косяком, а штурвал от парусника – над килем.
«Ну вот, вроде и все на сегодня. Хорошо, Господи, что создал ты вечер и ночь, иначе бы не догадался отдохнуть человек. А все бы работал, пока не упадет».
Гарт снял с гвоздя бинокль и побрел на берег. Паутинки триангуляционной вышки, увеличенные линзами, приобрели четкие очертания, едва различимая, горбилась треугольником крыша балочка, короткий перст печной трубы указывал в небо.
Был нежилой островок, стал жилой. Был «как все», а стал свой, к сердцу прирос, в кровь перешел. Где там мой «Граф Чернышов», моя нерпа Инга, мои гуси, утки и чайки, заботливый папа-варакушка, черный ворон и лемминг Малыш?
Двадцать шесть дней всего, а жизнь на «до» и «после» разделилась.
«Спасибо тебе, островок, за горе и радость, за солнце и ветер, за науку жить и мысли новые!»
Дымящаяся сковордка с жареной печенью заняла центр стола, рядом встал чайник с отваром золотого корня, Таймыр получил рулончик нутряного оленьего жира.
– Александрос, ты здесь? Присаживайся рядом. Бог троицу любит!
– Спасибо, я у правого плеча твоего. Помолиться не забудь!
– Благослови, Господи, пищу на столе нашем. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Амэн!
После ужина все трое крепко заснули.
Положу-ка и я стило. Что я, рыжий?
43. Полукарпыч
Проснулся Сашка от тихого собачьего скулежа: пес просился на улицу. Выпустив хромающую собаку, он опять плюхнулся на лежанку: спина, плечи и ноги будто онемели от вчерашней работы веслами, даже шея стала как чужая и не хотела поворачивать «макитру» ни тудой, ни сюдой.
