Антология - Европейские поэты Возрождения

Тревога, страха нашего мерило,
Который столь непросто отмести,
Ты лед несешь для охлажденья пыла,
Стремясь разлад в союз любви внести;

Ты горечью своею мне претила,
Оставь меня, забудь ко мне пути,
Вернись в Аид, где без того уныло,
И хоть навечно корни там пусти.

Не отдыхая днем, не спя ночами,
Там утоляй неутолимый глад
Немнимыми и мнимыми страстями.

Ступай. Зачем, разлив по венам яд,
Страшней, чем прежде, с новыми тенями
Ты, ревность, возвращаешься назад?

Красавец в клетке, пилигрим зеленый,
В заморский этот завезенный край,
Прислушивайся к звукам, постигай
Из уст мадонны наш язык мудреный.

Но берегись, уроком поглощенный,
Ее очей горящих, попугай,
Не то, как я, погибнешь невзначай,
Затем что жа́ра ни ручей студеный,

Ни ливень не погасят, ни зима,
Тогда как ей, холодной, все едино —
Сгоришь ли ты иль не сгоришь дотла.

Так набирайся поскорей ума,
Чтоб ей сказать: «Безжалостных, Квирина,
Не жаловала никогда хвала».

О Сон, дитя покойной, и туманной,
И влажной ночи, о забвенье зла
Для тех, кого природа обрекла
Тревоге и печали постоянной, —

Опомниться от боли несказанной
Дай наконец, что сердце извела,
Приди и, черные свои крыла
Расправя, неги дай вкусить желанной.

Где тишина? Ведь свет уже потух.
Где легкий рой пугливых сновидений?
Ты снова, Сон, к моим призывам глух.

Напрасно о твоей мечтаю сени.
Под головою камни, а не пух.
О, эти ночи, полные мучений!

О лес пустынный, друг моей печали,
Сейчас, когда пора недолгих дней
Стоит, и с воем ледяной Борей
Завесой снежной застилает дали,

И кудри древних крон седыми стали,
Не отличаясь от моих кудрей,
И на опушке снег лежит твоей,
Где взор цветы не так давно ласкали,

О мрачном этом и коротком дне,
К закату близком, размышляю я,
Который душу леденит и члены,

Но холодней твоей зима моя,
И беспощадней злобный Евр ко мне,
И дальше ночь моя от перемены.

О души мудрые и непростые,
Стремящиеся в гору, к вышней дали, —
Как если бы до вас не пролагали
Туда следов паломники иные, —

Для вас родятся лавры золотые;
Вы по морским пространствам разбросали
Передо мною паруса большие;
Вы имя сладостное в них вписали

Божественного моего Сеньора, —
Ведь сей сюжет минует ухищренья
И сам собой достигнет неба вскоре…

Лишь мой напев, исполненный смиренья,
О Господин, дойдет к тебе не скоро;
Он слишком тих, он глохнет в общем хоре.

Звезда моя сурова. Но, признаться,
Мой граф — суровей. От меня всечасно
Бежит он прочь. Когда ж другие тщатся
Меня пленить, мне это не опасно.

Проклятие — в меня влюбленным страстно!
Я пред надменным жажду преклоняться,
Смиренна — с не желающим смиряться.
Люблю того, кто смотрит безучастно.

В негодованье он меня приводит!
Другие — мир, довольство мне готовят,
Но лишь за ним душа моя стремится.

И все в любви навыворот выходит:
Бесчестье — чести гордо прекословит,
Смиренный — плачет, злобный — веселится.

Не диво ль? — Счастье было мне подвластно,
Когда меня то боль, то нега ждали,
То мрак, то свет передо мной вставали,
И было небо то черно, то ясно.

(Ведь луг любви, цветущий сладострастно, —
Что́ мог бы он узнать об идеале,
Когда бы в счастье не было печали
Любовным несуразицам согласно!)

А нынче здесь — раздолье травам сорным,
Шипам да сучьям мертвенно-проворным,
Где вьются гады, злы и ядовиты…

Пришло безверье, радость изменила,
Мечту о счастье — скорбь искоренила.
И все причины в этом сердце скрыты.

Тоскующая, плача о злосчастных
Грехах моих, о праздности сердечной,
О жизни суетной и быстротечной,
Прошедшей в ослепленьях сладострастных,

К Тебе, кто терпит небу непричастных,
Кто снег дыханьем растопляет вечный,
В пух обращает груз бесчеловечный
И в каждом теплит искру сфер прекрасных, —

Взываю: низойди, подай мне руку!
Из бездны выведи, откуда тщетно
Хочу подняться! — Ибо за кого же,

Как не за нас, ты принял крест и муку!
О сладостный, любимый беззаветно, —
Не дай погибнуть мне, великий боже!

В слезах меня ласкала,
А смеясь — отвергала.
В горе — тепло дарила,
В радости — зло творила.
Радость — дитя страданья,
Скорбь — от веселья. Знайте,
Любящие! Питайте
Страхами упованья.

Звезда в лазури ясной
Не так светло в ночной тиши сияет,
Как тот цветок прекрасный,
Дар Флоры. А вокруг него пылает
Костер зеленых трав, смеется, льется
С волной и дуновеньем.
И, как дождем, дол напоен томленьем,
И Купидон клянется,
Что всех прелестней твой цветок медвяный
У ног его в лучах зари румяной.

Амур крыла мне дал. И вот, крылат,
Так воспарил я мыслью, прежде пленной,
Что мнится мне: рукою дерзновенной
Стучаться буду у небесных врат.

Но я дрожу, лишь оглянусь назад,
А он вослед пророчит мне, надменный,
Что упаду, что будет смерть мгновенной, —
Но что за дерзость славой наградят.

Икар, что прежде к небесам проник,
Когда смягчили воск лучи светила,
Дал имя морю в свой последний миг.

Но обо мне б молва провозгласила:
«Взалкавший звезд, он цели не достиг.
Не мужества, но жизни не хватило».

Глаза, как вас назвать?
Глаза? Пожалуй, бледно. Как иначе?
В словах высоких поискать удачи?
Сравню со звездами — солгу безбожно?
В них нет огня, и красота их ложна.

И с солнцем не сравню: огонь светила
Шальная ваша красота затмила —
Я говорю по праву очевидца.
К тому ж не вы, а солнце туч боится.
Где слов былая сила?
Виновны сами вы, что все сравненья
Ничуть мне не по нраву:
Для красоты — словесной нет оправы.