Альфред Теннисон - Королевские идиллии
Ибо во сне они друг друга видят.
Скачите, и да будет сниться вам
Смертельный сон, какой мне и не снился.[135]
Скачите и смотрите сны, пока
Я вас не разбужу! Ну а затем,
Болван-король и тесный двор, прощайте!
Но будет добр к крысенку Ланселот,
А мудрая Гиньевра, коль узнает,
Что знаю все, меня возненавидит
И будет презирать, но и бояться,
Но и заискивать передо мной».
А те пока скакали по равнине
И разговор о соколе вели,
Про сложное искусство обученья,
Про пищу, про смыканье глаз, про путы,
Про привязи и разные приманки.
Сказал он: «Птица слишком благородна,
И крошки подбирать – не для нее».
Тут, как бы походя, она спросила:
«Известна ли вам эта незнакомка?»
«Что до нее нам!» – молвил Ланселот
И, сняв накидку с сокола-красавца,
Пустил его в полет. Тот в небо взмыл
И закричал пронзительно и резко.
И подняли они с восторгом лица,
И удивились храбрости и силе,
И царственному рыцарству красавца,
Который, пав, как камень, на добычу,
Ее убил. И долго, как когда-то,
Как встарь, они среди цветов скакали…
Вивьен, почти забытая Гиньеврой,
Средь дев ее сидела, вышивая,
К речам прислушивалась, наблюдала,
Шептала… Всем, по мирному двору
Крадясь, шептала… Как Артур в любом
Все лучшее старался пробудить,
Так и Вивьен – все худшее. Она,
Явившись в замок тихою порой,
Когда у ног Артуровых лежали
Язычники, и не было походов,
А были только игры да турниры,
Дурные слухи всюду распускала,
Но двор, внимая ей, хранил молчанье.
Ну а потом, как враг, что отравил
Живой родник, коварная Вивьен
Тайком покинула Артуров замок.
Все рыцари ей были ненавистны.
Не забывалось ей, что при одном
Упоминанье имени ее
Они язвить тотчас же принимались
И вот из-за чего. Когда Артур[136]
Однажды в одиночестве бродил,
Переживая из-за слухов, ею
Распущенных, то встретил вдруг ее
И поздоровался тепло. Вивьен
Лукавая развеять попыталась
Его печаль благоговейным взглядом,
Притворной в коем преданность была,
И голосом дрожащим, и своим
Восторгом показным, и, наконец,
Намеками прозрачными, что есть
Здесь некто, больше ценящий его,
Чем та, что больше всех должна ценить.
Король на деву пристально взглянул
И удалился, не сказав ни слова.
Но у того, кто видел эту встречу,
Слова нашлись. Поэтому к полудню
Уже весь двор смеялся над Вивьен,
Безгрешного Артура соблазнявшей.
Тогда Вивьен решила покорить
Того, кто был в то время больше всех
Известен: Мерлина, который знал
Весь круг наук и Королю построил
И гавани, и корабли, и замки.
Еще был бардом он и звездочетом
И средь людей волшебником считался.
К нему Вивьен сначала подступила
С шутливым, немудреным разговором,
И живо улыбалась, и слегка
Яд выпускала клеветы своей,
Тут бросив быстрый взгляд, там уколов.
Поддавшись чувству доброму, пророк
За девою стал наблюдать – за всеми
Капризами и играми ее
Даже тогда, когда они казались
Непривлекательными, и смеялся,
Как человек, следящий за котенком…
И становился постепенно он
Все снисходительней к тому, что прежде
Наполовину презирал. Увидев,
Что вроде бы ее не отвергают,
Вивьен игру серьезней повела.
Краснела иль бледнела, с ним встречаясь,
Вздыхала и в молчании глядела
С такою преданностью на него,
Что старец, хоть и жило в нем сомненье,
Лесть принимал и даже временами
Себя надеждой тешил, что, хоть стар он, —
Кто знает? – еще может быть любим,
И верил ей отчасти. В общем, жил
В сомнениях. А дева к старцу льнула,
Упорно добиваясь своего.
Так проходило время.
Как-то раз
Нашла на старца странная тоска.
И, грезя, в темноте он увидал
Судьбу, всегда стремящуюся к смерти,
Сраженье, голосящее в тумане,
Войну вселенскую живого с мертвым,
Смерть в каждой жизни, ложь в любой любви,
Власть наинизшего над наивысшим
И идеал, подточенный червем.
Тогда, покинув королевский замок,
Пошел на берег он, нашел там лодку
И сел в нее. А следом – и Вивьен.
Но девы он, признаться, не заметил…
Он правил парусом, она – кормилом.
Могучий ветер лодку по волнам
Пригнал в Бретань, к пескам ее, где оба
На брег ступили. А потом Вивьен
Все шла за Мерлином, пока пред ними
Не встал дремучий лес Броселиандский.
А дело в том, что Мерлин как-то раз
Поведал ей о некоем заклятье,
Свершаемом при помощи особых
Запутанных шагов и взмахов рук.
Подвергнутый заклятию, как будто
Оказывался заточенным в башню,
Из коей не сбежать уже вовек
И где не отыскать его вовек.
Там видел он пред взором лишь того,
Кем околдован был. Там он лежал,
Как мертвый, и потерянный для жизни,
Для подвигов, для славы и трудов.
С тех самых пор Вивьен заклятье это
На Мерлина мечтала наложить.
Ей думалось: чем более велик
Тот человек, кого она погубит,
Тем более прославится она.
Итак, Вивьен у ног его простерлась
И целовала их с влюбленным видом.
Златой шнурок блестел в ее власах.
Бесценный шелковый наряд, скорее
Ее показывавший, чем скрывавший,
Обтягивал девичий стройный стан
И схож был цветом с блещуще-атласной
Листвою ивы ветряной весной.
Целуя ноги, дева повторяла:
«Топчите меня, ноги дорогие,
За коими я шла по белу свету,
А я вам поклоненьем заплачу.
Меня вы попирайте. И за это
Вас буду целовать!» Но нем был Мерлин.
Тяжелое предчувствие рождалось
В его душе. Так в темный, хмурый день
Во впадине морской волна слепая
Все дали океана ощущает
В безмолвии. Вот почему, когда
Вивьен с мольбой печальной подняла
Глаза на старца и сказала: «Мерлин,
Меня вы любите? – и снова: – Мерлин,
Меня вы любите? – и вслед за тем:
– Великий Мастер, любите ль меня вы?» —
Он нем остался. И тогда она
Легко скользнула к Мерлину поближе,
К нему уселась на колени, ловко
Ногами обхватив его лодыжки,
Руками обняла его за шею
И, как змея, прильнула к старику.
Покуда левая ее рука
Лежала на плече его могучем
Листу подобно, правою рукой,
Как гребнем перламутровым, она
Расчесывала пепельные пряди
С годами поседевшей бороды.
И молвил Мерлин, глядя на Вивьен:
«Тот мудр в любви, кто всей душою любит,
Молча об этом». А Вивьен в ответ:
«Видала крошку-эльфа я слепого[137]
В шпалерном зале замка в Камелоте.
Безглазый, безъязыкий. Глупый мальчик!
И все же мудры вы, сказавший это.
Впредь буду знать я, что молчанье – мудрость.
Засим я умолкаю. Все, молчу,
И больше не прошу о поцелуе».
Затем, спустя мгновение, прибавив:
«Вот, облекаюсь мудростью», укрылась
Его густой косматой бородой,
Как мантией, от шеи до колен
И назвала себя златою мушкой,
Попавшей в сеть тирана-паука,
Который пожелал без лишних слов
Бедняжку съесть. Так назвала Вивьен
Себя, хотя была, скорей, похожа
На яркую зловещую звезду,
Сокрытую в тумане серебристом.
На это Мерлин грустно улыбнулся:
«Прелестные дурачества твои
И хитрости, скажи, Вивьен, – вступленье
К тому, наверняка, чтоб попросить
Какой-нибудь подарок необычный?
И все ж за них тебя благодарю.
Сумела ты печаль мою развеять!»
В ответ Вивьен заулыбалась дерзко:
«Вы вновь, учитель, голос обрели?
Приветствую его. А вам – спасибо!
Вчера ни разу губ вы не разжали,
Ну разве чтоб попить. А так как чаши
Не отыскалось, я в свои ладони,
Которые сложила, словно чашу,
Водицы родниковой набрала,
Сочащейся по каплям из скалы,
И вам ее дала, встав на колени.
И жажду утолили вы, при этом
И жалкого не вымолвив словечка.
Что ж, так вот и козел благодарит,
Который в знак признательности может
Лишь бородой трясти. Ну, а когда
Достигли мы другого родника,
И я едва ли не лишалась чувств,
А вы легли в траву, и ваши ноги
Цветочною пыльцою золотились
Лугов широких, встреченных в пути,
Не знали разве вы, что ваши ноги
Вивьен омыла раньше, чем свои?
Но и тогда «спасибо» не сказали,
А лишь теперь по утренней заре
В густом лесу, когда я вас ласкала…
Подарок, вы сказали? Да, прошу
У вас подарок, но не странный вовсе.
Чем вас обидела я? Вы, конечно,
Мудрец. И все ж в молчании таком
Видна скорее мудрость, чем сердечность…»
Взяв за руку ее, промолвил Мерлин:
«Случалось ли тебе когда-нибудь
Лежать на берегу и наблюдать
За белою кудрявою волною,
Поднявшейся над глянцевым песком
Пред тем, как на него упасть? Так вот,
В течение трех дней последних я
Видал такую же волну, но только
Не столь приятную. Она казалась
