Эдуард Асадов - Стихотворения о любви

На старой осине в глуши лесной

Жил леший, глазастый и волосатый.

Для лешего был он еще молодой —

Лет триста, не больше. Совсем незлой,

Задумчивый, тихий и неженатый.

Однажды у Черных болот, в лощине,

Увидел он девушку над ручьем —

Красивую, с полной грибной корзиной

И в ярком платьице городском.

Видать, заблудилась. Стоит и плачет.

И леший вдруг словно затосковал…

Ну как ее выручить? Вот задача!

Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась,

Склонился пред девушкой и сказал:

– Не плачь! Ты меня красотой смутила.

Ты – радость! И я тебе помогу! —

Девушка вздрогнула, отскочила,

Но вслушалась в речи и вдруг решила:

«Ладно. Успею еще! Убегу!»

А тот протянул ей в косматых лапах

Букет из фиалок и хризантем.

И так был прекрасен их свежий запах,

Что страх у девчонки пропал совсем…

Свиданья у девушки в жизни были.

Но если по-честному говорить,

То, в общем, ей редко цветы дарили

И радостей мало преподносили,

Больше надеялись получить.

А леший промолвил: – Таких обаятельных

Глаз я нигде еще не встречал! —

И дальше, смутив уже окончательно,

Тихо ей руку поцеловал.

Из мха и соломки он сплел ей шляпу.

Был ласков, приветливо улыбался.

И хоть и не руки имел, а лапы,

Но даже «облапить» и не пытался.

Донес ей грибы, через лес провожая,

В трудных местах впереди идя,

Каждую веточку отгибая,

Каждую ямочку обходя.

Прощаясь у вырубки обгоревшей,

Он грустно потупился, пряча вздох.

А та вдруг подумала: «Леший, леший,

А вроде, пожалуй, не так и плох!»

И, пряча смущенье в букет, красавица

Вдруг тихо промолвила на ходу:

– Мне лес этот, знаете, очень нравится,

Наверно, я завтра опять приду!

Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает,

Что женщина, с нежной своей душой,

Сто тысяч грехов нам простит порой,

Простит, может, даже ночной разбой!

Но вот невнимания не прощает…

Вернемся же к рыцарству в добрый час

И к ласке, которую мы забыли,

Чтоб милые наши порой от нас

Не начали бегать к нечистой силе!

1973

Шар луны под звездным абажуром

Озарял уснувший городок.

Шли, смеясь, по набережной хмурой

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

Видно, распалясь от разговора,

Парень между прочим рассказал,

Как однажды в бурю ради спора

Он морской залив переплывал.

Как боролся с дьявольским теченьем,

Как швыряла молнии гроза.

И она смотрела с восхищеньем

В смелые горячие глаза…

А потом, вздохнув, сказала тихо:

– Я бы там от страха умерла.

Знаешь, я ужасная трусиха,

Ни за что б в грозу не поплыла!

Парень улыбнулся снисходительно,

Притянул девчонку не спеша

И сказал: – Ты просто восхитительна,

Ах ты, воробьиная душа!

Подбородок пальцем ей приподнял

И поцеловал. Качался мост,

Ветер пел… И для нее сегодня

Мир был сплошь из музыки и звезд!

Так в ночи по набережной хмурой

Шли вдвоем сквозь спящий городок

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – хрупкий стебелек.

А когда, пройдя полоску света,

В тень акаций дремлющих вошли,

Два плечистых темных силуэта

Выросли вдруг как из-под земли.

Первый хрипло буркнул: – Стоп, цыпленки!

Путь закрыт, и никаких гвоздей!

Кольца, серьги, часики, деньжонки —

Все, что есть, на бочку, и живей!

А второй, пуская дым в усы,

Наблюдал, как, от волненья бурый,

Парень со спортивною фигурой

Стал, спеша, отстегивать часы.

И, довольный, видимо, успехом,

Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!

Что надулась?! – и берет со смехом

Натянул девчонке на глаза.

Дальше было все, как взрыв гранаты:

Девушка беретик сорвала

И словами: – Мразь! Фашист проклятый! —

Как огнем, детину обожгла.

– Наглостью пугаешь? Врешь, подонок!

Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —

Голос рвется, яростен и звонок:

– Нож в кармане? Мне плевать на нож!

За убийство «стенка» ожидает.

Ну а коль от раны упаду,

То запомни: выживу, узнаю!

Где б ты ни был – все равно найду!

И глаза в глаза взглянула твердо.

Тот смешался: – Ладно… Тише, гром… —

А второй промямлил: – Ну их к черту! —

И фигуры скрылись за углом.

Лунный диск, на млечную дорогу

Выбравшись, шагал наискосок

И смотрел задумчиво и строго

Сверху вниз на спящий городок.

Где без слов по набережной хмурой

Шли, чуть слышно гравием шурша,

Парень со спортивною фигурой

И девчонка – «слабая натура»,

«Трус» и «воробьиная душа».

1963

Кто знает: где концы и где начала?

И по каким путям еще пройду?

Вот пожил в мире, кажется, немало,

Но до сих пор еще чего-то жду…

8 января 2000 года Красновидово

Как жаль мне, что гордые наши слова

«Держава», «Родина» и «Отчизна»

Порою затерты, звенят едва

В простом словаре повседневной жизни.

Я этой болтливостью не грешил.

Шагая по жизни путем солдата,

Я просто с рожденья тебя любил

Застенчиво, тихо и очень свято.

Какой ты была для меня всегда?

Наверное, в разное время разной.

Да, именно разною, как когда,

Но вечно моей и всегда прекрасной!

В каких-нибудь пять босоногих лет

Мир – это улочка, мяч футбольный,

Сабля, да синий змей треугольный,

Да голубь, вспарывающий рассвет.

И если б тогда у меня примерно

Спросили: какой представляю я

Родину? Я бы сказал, наверно:

– Она такая, как мама моя!

А после я видел тебя иною,

В свисте метельных уральских дней,

Тоненькой, строгой, с большой косою —

Первой учительницей моей.

Жизнь открывалась почти как в сказке,

Где с каждой минутой иная ширь,

Когда я шел за твоей указкой

Все выше и дальше в громадный мир!

Случись, рассержу я тебя порою —

Ты, пожурив, улыбнешься вдруг

И скажешь, мой чуб потрепав рукою:

– Ну ладно. Давай выправляйся, друг!

А помнишь встречу в краю таежном,

Когда, заблудившись, почти без сил,

Я сел на старый сухой валежник

И обреченно глаза прикрыл?

Сочувственно кедры вокруг шумели,

Стрекозы судачили с мошкарой:

– Отстал от ребячьей грибной артели…

Жалко… Совсем еще молодой!

И тут, будто с суриковской картины,

Светясь от собственной красоты,

Шагнула ты, чуть отведя кусты,

С корзинкою, алою от малины.

Взглянула и все уже поняла:

– Ты городской?.. Ну дак что ж, бывает…

У нас и свои-то, глядишь, плутают.

Пойдем-ка! – и руку мне подала.

И, сев на разъезде в гремящий поезд,

Хмельной от хлеба и молока,

Я долго видел издалека

Тебя, стоящей в заре по пояс…

Кто ты, пришедшая мне помочь?

Мне и теперь разобраться сложно:

Была ты и впрямь лесникова дочь

Или «хозяйка» лесов таежных?

А впрочем, в каком бы я ни был краю

И как бы ни жил и сейчас, и прежде,

Я всюду, я сразу тебя узнаю —

Голос твой, руки, улыбку твою,

В какой ни явилась бы ты одежде!

Помню тебя и совсем иной.

В дымное время, в лихие грозы,

Когда завыли над головой

Чужие черные бомбовозы!

О, как же был горестен и суров

Твой образ, высоким гневом объятый,

Когда ты смотрела на нас с плакатов

С винтовкой и флагом в дыму боев!

И, встав против самого злого зла,

Я шел, ощущая двойную силу:

Отвагу, которую ты дала,

И веру, которую ты вселила.

А помнишь, как встретились мы с тобой,

Солдатской матерью, чуть усталой,

Холодным вечером подо Мгой,

Где в поле солому ты скирдовала.

Смуглая, в желтой сухой пыли,

Ты, распрямившись, на миг застыла,

Затем поклонилась до самой земли

И тихо наш поезд перекрестила…

О, сколько же, сколько ты мне потом

Встречалась в селах и городищах —

Вдовой, угощавшей ржаным ломтем,

Крестьянкой, застывшей над пепелищем…

Я голос твой слышал средь всех тревог,

В затишье и в самом разгаре боя.

И что бы я вынес? И что бы смог?

Когда бы не ты за моей спиною!

А в час, когда, вскинут столбом огня,

Упал я на грани весны и лета,

Ты сразу пришла. Ты нашла меня.

Даже в бреду я почуял это…

И тут, у гибели на краю,

Ты тихо шинелью меня укрыла

И на колени к себе положила

Голову раненую мою.

Давно это было или вчера?

Как звали тебя: Антонида? Алла?

Имени нету. Оно пропало.