Ион Деген - Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)
Это условия оказалось непростым. Вся территория, на которой проводились учения, была забита войсками. Наконец, мы нашли безлюдное место.
Метрах в восьмистах от болотистой поймы, у края которой остановился танк, торчали телеграфные столбы. Перед одним из них куст с опавшей листвой был избран мной в качестве мишени. Но сперва приказал отвернуть башню чуть ли не девяносто градусов, чтобы куст не был в поле зрения стреляющего. А затем подал команду.
Первым же снарядом Загиддуллин снес телеграфный столб над самым кустом.
Весь экипаж, не исключая меня, был уверен в том, что это случайное попадание. Но вторым выстрелом Захарья перебил телеграфный столб метрах в пятидесяти от первого. И третьим снарядом он снес телеграфный столб.
- Тебе, я вижу, даже не нужен снаряд для пристрелки? - Спросил я.
- Не нужен. Нулевые линии выверены. А расстояние до цели я могу определить на глазок очень точно.
- Но ведь стрелку прицела ты видишь более толстой, чем телеграфный столб? Да и ветер.
Захарья неопределенно приподнял плечи. Я больше не задавал вопросов, понимая, что мне достался необыкновенный стреляющий.
Еще раз мы выехали на ученья в конце декабря. Сейчас нам не представилась возможность стрелять. Но Загиддуллин отличился и в этот выезд.
Тема учений - танки в обороне при возможном наступлении противника.
Как и обычно, прибыв на место, мы не получили ни четкой команды, ни объяснения того, что собирается нам преподнести начальство.
Танки стояли посреди заснеженного поля - отличные мишени для немецкой авиации. Благо, уже несколько дней мы не видели самолетов противника.
Захарья по большой нужде забрался в неглубокий окопчик. Именно в этот момент почти вплотную к моему танку подкатила кавалькада "виллисов".
Никогда еще мне не приходилось видеть одновременно такого количества генералов.
Командующий фронтом генерал армии Черняховский едва успел произнести первую фразу, как из окопчика раздался рокочущий баритон Загиддуллина:
- Эй, славяне, дайте закурить.
И тут же появилась круглая багрово-синяя физиономия с танкошлемом на макушке, а вслед за ней над относительно мелким окопом выросла вся нелепая медведеподобная фигура Захарьи со спущенными ватными штанами.
Увидев Черняховского со всей свитой, Загиддуллин смутился, по-моему, впервые в жизни. Он приложил ладонь к дуге танкошлема и замер по стойке смирно.
Взрыв неудержимого хохота прогремел над замерзшим полем.
Черняховский указательным пальцем смахивал слезы. Хохотали генералы и старшие офицеры. Хохотали солдаты роты охранения. Хохотал я, высунувшись по пояс из башни. И только Загиддуллин оставался серьезным, застыв по стойке смирно со спущенными штанами.
Черняховский открыл пачку "Казбека" и протянул ее Захарье. Тот деликатно взял папиросу.
- Спасибо, товарищ генерал армии. Разрешите еще одну для моего командира?
Черняховский, продолжая хохотать, закрыл коробку и вручил ее Загиддуллину.
Захарья снова поблагодарил, застегнул штаны и выбрался из окопчика.
Стреляющий уже угощал нас папиросами, а генералы все еще смеялись, продолжая реагировать на уникальную сцену.
Почти в течение двух месяцев знакомства с Загиддуллином я впервые увидел его не в своей тарелке.
А еще несколько раз - серьезным. Это когда он говорил о Коране, о мусульманстве, об исламе.
Захарья был очень удивлен, узнав, что я еврей. В Аткарске, уже перейдя в десятый класс, он впервые увидел эвакуированных евреев. Оказалось, что это обычные люди. Но он был наслышан, что евреи не воюют. Правда, среди эвакуированных евреев почему-то почти не было мужчин призывного возраста. Но ведь говорили.
И вдруг выяснилось, что его непосредственный командир, занимавший самую опасную должность в самом опасном батальоне самой опасной бригады, - еврей.
На первых порах Захарья не скрывал своего удивления.
К сожалению, я не мог ничего рассказать ему ни о нашей религии, ни о нашей истории. Увы, я не знал.
А Захарья рассказывал о Мухаммеде, о Коране, о величии мусульман, об их империи от Гибралтара до Индии. Как правило, завершал он беседу неопределенной фразой: "Вот вернусь я в Аткарск с Золотой звездой Героя...". Почти такой же фразой он завершал шутовские рассказы о выдуманных снах. Но как по-разному они звучали!
Тринадцатого января 1945 года мы вступили в бой. У меня был очень хороший экипаж. Но о командире орудия гвардии старшем сержанте Загиддуллине можно было говорить только в превосходной степени. Спокойствие в самой сложной обстановке. Мгновенная реакция на мою команду. Абсолютно точная стрельба - поражение цели с первого снаряда.
На шестой день наступления четыре уцелевших танка нашей роты спрятались за длинным кирпичным строением. В полукилометре на запад от него перед жидкой посадкой молодых елей нагло, не маскируясь, стоял "тигр". Что могли сделать наши снаряды мощной лобовой броне этого танка? А он мог прошить нас насквозь. Поэтому мы и носа не смели высунуть из-за строения.
Четыре офицера тщательно изучали карту. Мы выискивали хоть какую-нибудь возможность незаметно зайти "тигру" в тыл, или хотя бы во фланг.
В этот миг мы вдруг услышали моторы тридцатьчетверок. Трудно было поверить своим глазам. Слева от нас, подставив беззащитные бока под болванки, на юг колонной, словно на параде, шли десять новеньких тридцатьчетверок.
Я выбежал из-за укрытия, пытаясь привлечь внимание несчастных танкистов, пытаясь увести танки в укрытие. Вспыхнула головная машина. Вторая. Третья.
Я метался по заснеженному полю, забыв об опасности. Я чуть не плакал. Что же они делают?
Наконец, меня заметили и поняли, что я не просто так размахиваю руками, а подаю команду.
В укрытие мне удалось увести четыре оставшихся танка. Юные офицеры, испуганные, подавленные, рассказали, что это машины Первого Балтийского корпуса, что свежее пополнение, только что из маршевой роты, понятия не имело о реальной обстановке, что какой-то идиот или мерзавец приказал им выйти на исходную позицию, где они получат приказ на атаку. Они были поражены, узнав, что эта позиция расположена далеко в немецком тылу.
Вероятно, отдавший приказ был мерзавцем, а не идиотом. Вероятно, он надеялся на то, что необстрелянные младшие лейтенанты, не понимая, на что идут, проскочат на шоссе. Но какого черта надо было пересекать полосу наступления нашего батальона?
Я размышлял над тем, как использовать дымы шести пылающих тридцатьчетверок, чтобы пробраться мимо "тигра", в котором сейчас наверно, ликуют по поводу легкой победы. Нет, никаких шансов. И тут мне в голову пришла идея.
Справа от строения, за которым мы скрывались, небольшой яблоневый сад был отгорожен от поля высоким забором, увитым лозой дикого винограда. И сад и забор оголены и заснежены. Но сюда можно незаметно выкатить машину. Я позвал Загиддуллина и показал ему позицию.
- Единственный шанс - попасть в пушку "тигра" первым же снарядом. Если ты не попадешь, нам крышка.
Захарья долго разглядывал "тигр" в бинокль.
- Давай, лейтенант. Аллах милостив.
Механик-водитель осторожно выехал на намеченное мною место.
Мне показалось, что Загиддуллин выстрелил слишком поспешно. Но когда рассеялся дым, мы увидели "тигр" с отсеченной пушкой.
Четыре танка выскочили из-за укрытия и понеслись к посадке. А вслед за нами пошли четыре уцелевших танка Первого Балтийского корпуса.
Попасть в орудие танка на расстоянии пятисот метров с первого выстрела! Только Загиддуллин был способен на это.
Мои командиры – все до командира бригады - не скрывали восторга.
Прошло еще два дня и три ночи. Мы были уже на пределе. Единственное желание - спать. Я не представляю себе, где мы черпали силы на очередную атаку или даже на непродолжительный марш.
Из остатков машин нашей бригады, тяжелотанкового полка и полка стопятидесятидвухмиллиметровых самоходок соорудили сводную роту, и я в награду удостоился чести командовать этим неуправляемым подразделением. Так на один день стал командиром роты не из десяти, а из двенадцати машин, из всего, что осталось на нашем участке фронта.
Утром 21 января получил приказ на атаку. Еще не рассвело, До того, когда я влез в свою машину. Экипаж ждал меня с завтраком. Мы стали разливать водку. Захарья накрыл свою кружку ладонью.
- Я мусульманин. Перед смертью пить не буду.
Никто ничего не сказал. Мы чувствовали, мы знали, что на сей раз он не шутит.
Загиддуллин подбил немецкий артштурм в тот самый миг, когда артштурм выпустил болванку по нашей машине. Не знаю, были ли еще на войне подобные случаи. К счастью, наш танк не загорелся.
Раненый в голову и в лицо, я почти не реагировал на происходившее. Может быть, так продолжал бы сидеть, глотая кровь, противно пахнущую водкой. Но к действию, как выяснилось потом, к неразумному действию, меня пробудил едва слышный голос моего стреляющего:
