Александр Перфильев - Стихи

Дворец изящной балерины,
Пыль городская на траве,
И цирк с мечетью воедино,
Петровский домик на Неве —

Сумбур, издревле нам присущий,
Нет, мы не Запад, не Восток…
Уже не сдержит «Стерегущий»
В кингстоны хлынувший поток…

Он неуклонен, неизменен,
Никто не избежит его,
С балкона призывает Ленин
К уничтожению всего!

Мост Троицкий, направо крепость,
И сумасшедших дней бедлам…
Смешалась новых дней нелепость
С былым величьем пополам!

Сейчас у нас все тонет в новизне,
Сок старых сказок и преданий выпит,
И ласточки летят, но не в Египет,
Не знаю я, куда летят оне.

Мир стал черствей, скучней и безучастней,
Разжененный на горсть монет.
Счастливый Принц сейчас вдвойне несчастней,
И ласточек, тех прежних, больше нет.

Жар-Птица вспыхнула и улетела.
Ночь окунулась в утра серебро,
И сказка, что продлиться не хотела,
Оставила — а сказке что за дело?
В руках Иван-Царевича перо.

И это все. И надо ль звать любовью
Минуты, заставлявшие мечтать?
Перо дано, чтоб собственною кровью
Последнюю страницу дописать.

Я — Серый Волк. Царевич, сядь скорее,
И в шерсть косматую мне урони слезу,
И я тебя по волчьему жалея,
От обманувшей сказки увезу.

И будет нам в дороге дальней сниться
В полях, в лесах, среди морей и рек —
Тебе — не улетавшая Жар-Птица,
А мне — что я не Волк, а Человек.

Да, мы с тобой, увы, не едем в гости,
Ты не горюй, все это ничего.
Ты взял перо, а я и жалкой кости
Еще не получил… ни от кого!

Нет ничего, а только что-то,
Мерцающее в серой мгле,
И ожидание расчета
За прожитое на земле.

За все, что было счастьем, или
Осыпалось, как пустоцвет,
За всех — кого мы не любили,
Иль зря любили много лет!

Оно уж не такое — Рождество,
В снегах, в сугробах, аромате хвойном,
И свечи, что горят ни для кого,
Как будто бы поминки по покойном.

Мерцающие бледные огни,
Как стали вы сейчас бледны и жалки,
И наша жизнь похожа в эти дни
На Сольвейг, задремавшую у прялки…

Буравит море пароходный винт,
И вал на вал, вскипая, громоздится,
А Сольвейг спит… Ей это море снится,
Где позабывший про нее Пер Гинт,
Который никогда не возвратится…

Всегда со мной — в работе и покое,
На улице, иль в комнате моей,
Певучее и нежное такое,
Созвучие из солнечных лучей.

Всегда во мне, как огненное пламя,
Горящее бессменно — день и ночь,
Поющее в душе моей стихами,
Зовущее все в жизни превозмочь,
И в шепоте, и в шорохе, и в дыме,
В движении, в безмолвии, во сне —
Что может быть прекрасней и любимей,
Чем это гармоническое имя —
Поющее, живущее во мне!

Стихи и розы в нынешние дни
Созвучны сердцу чудаков немногих…
Средь современных радостей убогих
Кто ценит их? Кому нужны они?

Но ваша роза — алые огни —
Протянутая жестом королевы
Поэту, позабытому, в тени, —
Какие в ней волшебные напевы!

И если даже жест был ради жеста,
То красота осталась красотой,
А роза — воплотившейся мечтой,
Которой в жизни не осталось места…
Но этот жест был оценен поэтом,
И роза возвратилась к вам сонетом.

О них — о вас
Невольники судьбы…
Не тех, сейчас
Растущих, как грибы,
Соцреализмом
Запрудив печать…
Хочу… о тех,
Кто вынужден молчать.
Не всяк из них
Синявский, Даниэль…
А кто притих,
Кто сник, забился в щель?
Кто не нашел
Ни капельки тепла?
Кто пишет в стол…
А если… нет стола?

Ввечеру, когда чайник поет,
И плиты накаляется круг,
В мою комнату Диккенс войдет,
Молчаливый, внимательный друг.

Со двора через шторы — лучи,
Там луну обнимает мороз,
И стрекочет сверчок на печи —
Впрочем, нет, не сверчок, а склероз.

Одиноко мое Рождество,
И поет мне морозная мгла:
Ты не жди никого, ничего,
Крошка Доррит у нас умерла…

А май все тот же. Только мы не те.
Спадают вниз лиловые сирени
В своей совсем ненужной красоте
Коротких и обманчивых мгновений.

Она пройдет, сиреневая муть,
Слетит с кустов сияющее пламя,
Нам остается только вниз взглянуть
Холодными, спокойными глазами.

И затоптать лиловую метель,
Как топчем все, что в сердце отзвучало,
Пока еще не убрана панель,
И новое цветенье не настало!

Благодарю за дружескую нежность,
О, если б знали, как она бодрит!
Она смягчает боли неизбежность,
Пред нею все тревожное молчит!

В ней чувствуешь всегда руки пожатье,
Хоть не любимой, но такой родной,
И вспоминаешь цвет и шорох платья,
Как остро может вспоминать больной.

Любви не надо, мы любили много,
И тех и тех, неведомо, за что.
В любви есть ревность, ревность в смерть дорога,
А в нежности все тихо, все от Бога,
И вы нежны, спасибо вам за то!

Еще стреляют где-то вдалеке,
Но погасают фейерверков брызги,
Смолкает шум в соседнем кабаке,
И музыки назойливые визги…

Вот Новый Год пришел из кабака,
И развалился, пьяный, пред рассветом,
Но зря его художника рука
Рисует ангелочком неодетым…

Он не младенец, нет, наоборот,
Опять заплачут матери и вдовы,
Он много горя миру принесет,
Пока ему на смену не придет
Еще старее и страшнее — новый!

Хотя давно к природе мы глухи —
Да и природы голос тих и робок, —
Люблю, когда весною петухи
Поют среди асфальтовых коробок.

Они певцы ветхозаветных дней,
Вражды не знавших и политиканства,
И все, что полагается весне,
Носило отпечаток постоянства.

Но то была не косность, а покой,
К прогрессу не мешавший нам стремиться,
Не лучше ль было в тишине такой
Любить и петь, работать и учиться?

Теперь мы отошли от тишины,
Преодолели все — пространство, космос,
Но в глубине души осуждены
На пустоту, неверие и косность.

И поднимаясь к звездам и луне
При помощи тончайших вычислений,
Не знаем мы рожденных в тишине
Крылатых дум и чистых вдохновений.

И вот теперь, когда весна пришла,
И все вокруг оделося зеленым,
На Пасхе мне звучат колокола
Не радостным, а похоронным звоном.