Евгений Долматовский - Добровольцы

Роман мой подходит к концу понемногу,
А жизнь продолжается, полнясь, как прежде,
Разлуками, встречами, счастьем, дорогой
И грустью непрошенной, близкой к надежде.

Я должен еще рассказать вам о Славе,
Чтоб не был в обиде товарищ военный.
Семейство Уфимцевых в полном составе
Недавно в Москву возвратилось из Вены.

Конечно, мы сразу поехали к Леле:
Традиция — это великое дело.
Ну просто смотреть невозможно без боли,
Как Леля осунулась и похудела.

«Все ездит, мотается мой благоверный,
Меня не берет он на стройку донскую…
Всю жизнь проживем мы в разлуке, наверно».
«Ты очень тоскуешь?»
«Немного тоскую».

«А мы вот с Татьяной, где б ни были — рядом.
Опасно меня оставлять без пригляда!»
«Татьяна работает?»
«Что вы, куда там!
Полковнице это поди неприлично.
До вечера не расстается с халатом,
Сама себе шьет и готовит отлично».

«Вот странное дело! А что будет дальше?» —
Елена с тревогой спросила у Славки.
«А дальше присвоят ей чин генеральши,
А может, и так проживем до отставки».

Потупилась Таня под Лелиным взглядом,
И Слава взглянул на Теплову с опаской.
Им вдруг показалось никчемным нарядом
Тафтовое платье с воланом и баской.

Товарищ Уфимцев, пилот бесшабашный,
Не знал я того, что ты деспот домашний!
Напрасно забыл ты, что очень недавно
Татьяна твоя с Метростроем дружила.
Ты стал в ее жизни событием главным,
Душа ее сжалась, как будто пружина.

Но ты берегись! Развернется однажды —
Тогда устоять ли уютному дому?
И, может случиться, полжизни отдашь ты
За то, чтобы все начинать по-иному.

Но, к счастью для них, тут явился из школы
Полковников тезка. Смотрите, как вырос!
С зачета как раз, возбужденный, веселый.
«Пятерку принес?»
«Нет, четверка случилась!

И папа хватал в Ленинграде четверки,
Хоть был самым старым…
Нет, старшим, студентом».
Мальчишка глазами прирос к гимнастерке,
Где звездочка и разноцветные ленты.

Герой оживился: «Послушайте, други,
В году, как мне помнится, двадцать девятом
Мы у Циолковского были в Калуге
С экскурсией, всем пионерским отрядом.

Великий ученый спросил про отметки,
И мы, представители солнечной эры,
Ответили бойко: „У нас в семилетке,
Конечно, отличники все пионеры“.

Старик опечалился: „Бедные дети!
И Пушкин, и я — мы учились неважно“.
Потом он рассказывал нам о ракете,
О том, что когда-нибудь горстка отважных
Взлетит в голубые просторы вселенной —
На Марс, на Луну, на любую планету.
А нынче могу вам сказать, как военный,
Что в этом особой фантастики нету».

Меня отведя в глубину коридора,
Чтоб Таня не слышала, начал Уфимцев
Шептать мне, что сам собирается скоро
В одно мировейшее дело включиться:

Уже астронавты при аэроклубе
Всерьез занялись подготовкой полета
В ракетном снаряде в небесные глуби.
Вот это задача! Вот это работа!

Подумай! Отсюда Луна недалеко —
Известно, что меньше четыреста тысяч
Всего километров! Взлетевши высоко,
Земли притяжение можно и вычесть —
И мчать, межпланетным пространством владея,
Наращивать скорости с каждой секундой!
«Ты знаешь, отныне без этой идеи
Вся жизнь моя летная кажется скудной.

Среди астронавтов идут разговоры, —
Читал ты, быть может, в статейке газетной? —
Что первой ракетой одни лишь приборы
Отправятся в этот полет межпланетный.

Но это считаю я в корне неверным:
Полет человека особенно важен.
И я на собрании вызвался первым
Лететь на Луну с небольшим экипажем».

Все громче его заговорщицкий шепот:
«Я думаю, хватит уменья и воли.
Все есть у меня: и здоровье и опыт, —
Боюсь лишь, что Таня лететь не позволит…»

Тут пойманы были мы оба с поличным:
Татьяна пришла и сказала сердито,
Что гостю вести себя так неприлично,
Что женское общество нами забыто.

«О чем вы шептались? По взгляду я вижу,
Опять ты полет на Луну затеваешь!
Лети, если хочешь, куда-нибудь ближе.
Ну отговори ты его, как товарищ!

Совсем одержим этой лунною сказкой,
К своим астронавтам он бегает часто.
Уж как я влияла — и плачем, и лаской, —
А он все свое: полечу — да и баста».

Сражен этой женскою логикой странной,
Пилот говорит: «Ты страдаешь напрасно,
На базе научных, проверенных данных
В ракете лететь на Луну безопасно.
Мы лет через пять полетим непременно:
Пора начинать освоенье Вселенной.

А женщины в этих вопросах не правы,
Все ваши тревоги и страхи некстати».
Сияют глазищи у младшего Славы,
Видать по всему, что он тоже мечтатель.

«Возьмете меня, дядя Слава, с собою?»
Конечно, туда полетят наши дети!
Мне хочется крикнуть: «Возьми нас обоих,
Хотя нам не тесно на нашей планете!»

Проплыл я по новому морю степному,
Седому, как пыль, как полынь — голубому.
В день пуска канала меж Волгой и Доном
По трапу танцующему с теплохода
На пристань сошел я в поселке Соленом
И влился в Цимлянское море народа.

Здесь все ликовало, оркестры звенели,
И шло выступленье казачьего хора.
Но путь мой был дальше — туда, где туннели,
Где праздник победы, наверно, не скоро.

Вступило строительство в трудную пору,
Об этом мне Леля в Москве рассказала:
«Проходят щиты сквозь песчаную гору,
За месяц случилось четыре обвала».

Я еду на стройку как частный ходатай.
Хоть мне не давала заданья столица,
Решил я спросить Николая: «Когда ты
Сумеешь в московский свой дом возвратиться?

Ты все атакуешь, воюешь, а скоро
Тебе, мой ровесник, исполнится сорок!
О личном подумать уже не пора ли?
Ведь ты заслужил хоть частичку покоя».
(Но сам не уверен я в этой морали
И только для Лели пошел на такое.)

Автобус попутчиков полон веселых.
Нам ноздри забило пыльцою цветочной.
Вот финские домики, новый поселок,
Как будто Большая Медведица? Точно!

А в центре поселка, высокий, плечистый,
Копер Метростроя, мой старый знакомый.
Степное тяжелое солнце лучится
На тросах лебедки, над верхним балконом.

Политы водою, доставленной с Дона,
Цветут в палисадниках алые маки.
«Скажите, начальник строительства дома?»
«Да вот он — в фуражке и выцветшей майке»,

Мы встретились просто, как будто не годы
Прошли с ленинградской студенческой встречи.
Для верных друзей сантименты не годны,
И с возрастом глубже тепло человечье.

Я в Лелиной маленькой комнате зажил.
(Недавно она погостить приезжала.)
Вся в кратерах, схожая с лунным пейзажем,
Из окон виднеется трасса канала.

Вон скреперы ходят по руслу сухому,
Не сразу привыкнешь к их лязгу и грому.
Кайтанов сказал мне: «Гляди, как шагает
Гигант-экскаватор по краю лощины.
Напрасно в журналах поэтов ругают
За то, что они воспевают машины».

Вконец оглушенный грохочущей сталью,
Решил я не лезть со своею моралью.
Пошли мы на шахту. В толпе молодежи,
В бахилах и робах на смену шагавшей,
Нежданно увидел я дядю Сережу,
Парторга, учителя юности нашей.

Он стал словно меньше, согнулся и высох,
Лицо состоит из морщин и морщинок,
Но взгляд его ясен и дерзок, как вызов,
Со старостью строгий ведет поединок.

Ему проходившие парни кивали,
В ответ находил он для каждого слово.
Я думал, меня он узнает едва ли,
Однако узнал: «Комсомолец, здорово!»

В Медведице прожил я дольше педели.
Кайтанов все время по горло был занят.
Мы с дядей Сережей спускались в туннели,
И он мне устраивал строгий экзамен:

«Скажи, по придумке иль сердцем ты пишешь?
Ответь, с кем воюешь,
Как дружишь, чем дышишь?»
Как только отцу я мечтал бы ответить,
Ему рассказал, чем живу я на свете.

Умеет и добрым он быть, и сердитым,
Тут все его радует либо тревожит.
А кто он — парторг или стал замполитом?
Нет, он просто-напросто дядя Сережа.

К восьмому десятку на пенсию вышел,
Но жить, по привычке, остался на стройке —
Учить уму-разуму новых мальчишек,
Начальству устраивать головомойки.

Одна лишь у дяди Сережи кручина:
Проклятая старость — вот это мученье.
Такому не надо ни званья, ни чина,
Ни выборной должности, ни назначенья.
Лишь именем самым высоким и чистым
Привыкли его величать — коммунистом.

Глядишь на него — и становится стыдно
За дни и недели, прошедшие даром.
Водить с ним знакомство особо обидно,
Наверно, тому, кто был с юности старым.

Мы вместе с двадцатым состаримся веком,
И это не страшно, — но хочется тоже,
Состарясь, остаться таким человеком,
Таким коммунистом, как дядя Сережа.

Об этом беседую я с Николаем
В свободное время — порою ночною,
Когда мы вдвоем за поселком гуляем,
Любуясь еще не обжитой луною.

Луна, совершая свой путь на просторе,
Напомнила мне о дерзаниях Славы.
«Уфимцев туда собирается вскоре».
«Куда?»
«На Луну!»
«Да, он любит забавы».

«Но я говорю совершенно конкретно,
Большие событья творятся на свете,
Он в первый советский полет межпланетный
Решился лететь добровольцем в ракете».

«Серьезно? Тогда это дело другое, —
Промолвил Кайтанов, махнувши рукою. —
А мы, нелетающие человеки,
На нашей планете найдем работенку.
Польются туннелями новые реки,
Они напоят нежилую сторонку.

Мы в Сальские степи в ближайшие годы
Пропустим сквозь гору цимлянские воды.
За то я люблю свою должность кротовью,
Что служит она человеческим целям.
Я мог бы, пожалуй, с такою любовью
Всю землю насквозь пробуравить туннелем!

Построенной мною кратчайшей дорогой
В Америку съездить я очень хотел бы.
Друзей у меня и в Америке много —
Встречались на стройках, а после — у Эльбы.

Великое счастье — вставать на рассвете,
Строительство сделать своею судьбою
И знать, что на нашей суровой планете
Туннель или город воздвигнут тобою,

Что жаркая степь под твоею рукою
Становится садом, колышется нивой.
Есть люди, которые ищут покоя.
Вовек не изведать им жизни счастливой!..»

…О личном не смог провести я беседу,
Не вышло у нас разговора с моралью.
Прости меня, Леля! Коль можешь, не сетуй,
Что близость порой измеряется далью.