Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

Такая милая, такая милая,
Как первый лучик вешних дней,
Как детский глаз, видавший рай.
В снегу забытая, во льду застылая,
Чуть слышен звук: «Огней, огней,
Хочу играть!» — «Так на, играй!

Вот видишь: красненький, зеленый, аленький,
И все горят, дрожат, живут».
«А где же солнце? Дай его!»
«И солнце дам, и месяц маленький:
Они мои. Неволи ждут.
Вон смотрят с неба своего».

Чтобы больше, больше, больше
Падал, падал белый снег,
Лился, вился снежный сон;
Чтоб слышнее, глубже, дольше
Задыхался тихий бег,
Колыхался белый звон.

Чтоб под этой сетью снежной,
Опускаемой с небес,
Долетевшей до земли,
Белизною безмятежной
Заволакивался лес,
Горы белые росли.

Прощай, прости, как я прощаю.
Весна зовет меня в поля,
Где тают рыхлые снега,
Одной сырой земле вещаю:
«Я твой, я твой, и ты моя,
Прольюсь дождем в твои луга».

Прощай. Зачем ты не с землею,
Зачем не слышишь звона льдин,
Не дышишь смолью чернозема?
И я в веселье ледолома
Такой весной зачем один,
А не с тобой, а не с тобою!

Так и останется, так и останется
В глухую топь сырой земли
Тобой зарытое Люблю.
И все останется. Опять обманется
Весенним запахом земли
Другое, вешнее Люблю.

Несется водами и веет воздухом,
Смуглеет кров сырой земли
И дышит силою Люблю.
И воздыхает тяжким воздыхом
Под гнетом тающей земли
Тобой зарытое Люблю.

Любуются богатые
Пустыми красотами,
Блуждая взором любящим
По заревам затрат.

А нищие подслеповатые
С разъеденными ртами
Шевелятся под рубищем
У мраморных палат.

Белокаменны палаты,
Стопудовая краса.
Мчатся сани-самокаты,
Не жалей коню овса!

Почерневшая избенка,
В лёжку праздники идут.
Пухнут десны у ребенка.
Что же хлеба не везут?

В дупле трясучей конки
Старушки, старички,
Старинные иконки,
Вчерашние сморчки.

Задумались, мечтают
О сказках прожитых.
Любовно вспоминают
Покойников родных.

Краснеют густо щечки,
Беззубый рот дрожит.
На голые височки
Седая прядь бежит.

«Давно ли, ах, давно ли —
Забыть я не могу —
Дарил розаны Оле
На бархатном лугу».

«Совсем, совсем недавно —
Ах, время-лицемер! —
Вручала Жану славный
Из липы табакер.

И вот уж на гробницу
Бессмертники везу,
Взирая на столицу
Сквозь стекла и слезу».

Ползет уныло конка,
Скрипит дверной крючок.
Храпит у двери звонко
Ослабший старичок.

Вспоминаю: весна начинается,
На постели болезная мать.
Сердце бьется, душа порывается
За ворота пойти постоять.

Каждый день он проходит, торопится,
Надвигает на лоб козырек.
Ах, когда ж на меня оборотится,
Пригласит провести вечерок?

Дождалася денечка туманного:
На кладбище гуляем вдвоем.
Как смешно завились у желанного
Рыжеватые кудри кругом!

Вспоминаю: дожди проливаются,
Не дожди, мои слезы текут.
Под воротами стены качаются,
Мои ноги дверей не найдут.

Все равно теперь, кто ни попросится,
Все равно, кто теперь ни возьмет.
Далеко мое сердце уносится,
Когда горе любовь продает.

Каждый вечер под ласками новыми
Опуская глаза, я молчу
И мечтами горючими, вдовыми
На кладбище пустое лечу.

Обезумела в уличном грохоте,
Винным паром себя отуманила,
У забора, качаяся в хохоте,
Зазывала, сулила, дурманила:

«Полюби меня, миленький, маленький!
Я крупичата баба, раздольная.
Полюбился ты, цветик мне аленький,
Будет жисть тебе нынче привольная.

Беднота одолела подвальная!
Нешто б путалась в праздник, беспутая?
Эх ты, радость моя беспечальная!
Прибегай, душегреей окутаю».

Ты пришла с лицом веселым,
Розы — щеки, бровь — стрела.
И под небом-нёбом голым
В пасти улицы пошла.

Продалась, кому хотела.
И вернулась. На щеках
Пудра пятнами белела,
Волос липнул на висках.

И опять под желтым взором
В тень угла отведена,
Торопливым договором
Целовать осуждена.

Сонно логовище стынет.
Не моя ли череда?
Пастью улица не двинет,
Спала цепкая узда.

В отдаленье тротуаров,
Наволакивая свет,
Без шагов и без ударов
Придвигается рассвет.

Ты склонилась из тумана.
Холодеет на руке
Капля, стершая румяна
На обугленной щеке.

Алы розы одеяла.
Кожа тонкая бела.
Ты меня вчера искала,
Поутру меня нашла.

Темной ночью по улице шумной
Пробегала с надеждой безумной

Увидать в очертаниях встречных
Отражение обликов вечных.

И желанье в зрачках обнажала.
И искала, искала, искала.

Возвращалась по лестнице черной
И звонила с отвагой притворной.

Но за дверью звонок оборвался
И упал, и звенел, извинялся.

Отворила старуха, шатаясь,
Мертвецом в зеркалах отражаясь.

И ударила руганью четкой,
Замахнулась костлявою плеткой.

И по комнатам шаркала глухо
И огнем колыхала старуха.

И смотрела на нежное тело,
И бурчала: «Поймать не умела!»

А на улицах стало темнее,
У прохожих на сердце смутнее.

Зарождались желанья и вяли.
Огоньки в фонарях потухали.

Я помню близкое навеки
Твое вечернее лицо,
И полуспущенные веки,
И брови нежное кольцо.

И в каждом взоре незнакомом
Ищу утраченный огонь,
И лег мой путь кривым изломом
По вехам чающих погонь.

И, настигая, счастлив снова:
О, не блеснет ли старый взгляд!
Но безнадежно и сурово
Бичи прошедшего казнят.

В зиянье пьяного убранства,
Кивая веками, встает
Лицо, опухшее от пьянства,
И всё еще несытый рот.