Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Зато вилял хвостом как кабыздох.
С любовью лечь к твоим ногам стараясь
Когда он лег, то видимо засох
И я засохну скоро, повторяясь
За Пушкиным. Лишь ножки той следок
Лежит в песке пугливо озираясь
Кто из поэтов рядом. Ах, дружок,
Как жаль, что я в следах не разбираюсь —
Могу я перепутать крой, размер,
И вместо Золушки поймать баб ежку
Могу, за музой повернув на стежку,
Столкнуться со страшнейшей из химер
Не твой бы след, я б заплутал и сдох,
Прости, что этот стих был прост, как чох.

За то вилял хвостом как кабызхдох
Травил баланду врал и унижался,
Через себя шагал как через ров
Внизу с рогами кто – то мне казался
И говорил шершаво – будь здоров
И лип ко мне, а я его боялся,
Бил веткой весь в крови от комаров
А он был здесь, и надо всем смеялся,
И развернулся я к нему лицом
И оказался странным пришлецом
В коралловых и жутковатых сгустках.
Разломы их сияли как гранит,
Водой облитый, иль гранат, чей вид
Мулен и руж, эй, как это по – русски,
Никак, я больше с вами не играю.
Я со своим стихом дружа, пера я…

Я со своим стихом дружа, пера я…
Точней пираний, что у страшных птиц
Зовутся перьями, нарвал, рыдая,
И сей букет несу для учениц —
Обжор Орфея. Сердце. Часть вторая
Стихов вторая книга. Аустерлиц
Моих кошмаров, горнами играя,
Сметает с крыш остатки черепиц,
Эстонки пьют. И много пьют эстонцы.
От этого страдает весь народ
Индейцы, говорят, глядят на солнце
И не мигают, лишь откроют рот.
А я, Щукарь, жид, Одиссей, циклоп,
Из птиц надергал, на подушку чтоб.

Из птиц надергал, на подушку чтоб.
Кусачих перьев с мелкими зубами,
Но не сожрут Александрийский столп,
Но не сожрут они заката пламя
Они сожрут лишь жирный горя горб
И будешь ты счастливыми глазами
Смотреть свой сон и будет сон твой добр
И начинен кружащимися снами,
Снежинками волшебных фонарей,
И сколько эти фонари не бей
На смену им другие уж блистают
Есть чудеса, и снеги их не тают.
Чтоб сердцу тайны снега поверяя
Тебе Морфей шептал кругом шныряя.

Тебе Морфей шептал кругом шныряя.
Всю ночь, но утро вышло как рука,
Смахнуло щеткой звезды с верстака
И дерева открылась твердь сырая.
Смотри, Икар, судьбе не доверяя
Взлетая ввысь прожег капрон сачка
И что ж, что жизнь как утро коротка
Зато она нисколько не земная,
Зато она небесная моя,
Как василек, подобен небу с виду,
Растет, а глянь – ка внутрь, где глубь тая
Душа цветка, небесная, Пелиду
Равна, чей слышится Цирцее вздох.
То стих один, то стих другой, прыг-скок.

То стих один, то стих другой, прыг – скок.
В прекрасном платье ты сегодня, Нина,
За что ж с тобой любовник так жесток,
Что яд тебе пророчит окарина?
Банальность рифмы – бытия залог
Или итог. Мой друг с хвостом павлина
Сравнил измены женские (зевок)
Писать корону, в общем – то, рутина.
Ведь надо продохнуть ее насквозь,
Так, чтобы все в груди не порвалось
Венок последний, а сонет лишь пятый.
Свобода, как тринадцать начертаю.
Устал, блин, как сказал мой соглядатай
С тобою проводивши вечера я.

С тобою проводивши вечера я.
Не пил. Я завязал. То был прием
Желал поведать слишком обо всем
И, самому себе не доверяя
Влез в шкуру алкаша, и так вдвоем
Мы с алкашем, друг другу помогая
Вставать и падать, падая, встаем
И падаем опять, Москву ругая,
Так зрелище засело у меня —
По невскому два друга – матросня
В дым пьяные, и света не видали
А все идти друг другу помогали
Так шел и я – да мой двойник продрог
Узнал себя получше: и как дог.

Узнал себя получше: и как дог.
Я горд собой, породистый паскудник,
Поднявши морду вверх, как юный бог,
Что только перестал носить подгузник
Ведь ваша форма – изобилья рог
Научный младший скажет мне сотрудник
Вот написал, и всем доволен лег.
И сам себе играю сон, как грюндик
И бантик сам себе я подарил,
И сам себе Месродий и Кирилл
Придумал буквы заново, как велик
И сам себе наоткрывал америк.
Сам триумфатор, сам себе толпа я
Несу сонеты, гордо выступая.

Несу сонеты, гордо выступая.
То самостью то самопалачем,
А ты вдали трибунная, другая
Знакомишься с веселым циркачем
Так зрелище взахлеб переживая,
Как будто нашу жизнь узнала в нем —
Смотри, лечу я воздух ртом хватая
Все обошлось, смотри, я молодцом.
Расти детей, держи свою ты масть,
А я – я постараюсь не упасть.
Не пасть туда, откуда нет возврата,
И не расслаблюсь – с видом акробата
Я буду громко тявкать вниз, на грязь
И – мраморную шкурою лоснясь.

И – мраморную шкурою лоснясь.
Я буду жаждать шкурку от колбаски —
Хотя на кой бы мне она сдалась
Зато я тайн не передам огласке
Зато душа, планетами искрясь,
Уйдет к себе под занавес отмазки,
Как русской прозы в серебро карась
Стиски цитая дома бев бумазки
Кирпич!!! А цем доказес, коселек?
Мои стихи Жеглов мне не подложит,
Когда ему сам дьявол не поможет,
Чтоб я в матроске скрасил вечерок.
К мальцу в матроске пёс бежит сквозь грязь
И каплею слюны искрясь – искрясь.

И каплею слюны искрясь – искрясь.
Иссякла повесть русского разлива
Да – с, музушка, конечно, говорлива
Но есть предел всему. У слова часть
Значенье – участь. Участь речи – сбыться,
А часть поэт – лежа полениться
И почесаться, помурлыкать – ах
Корону сделал я себе в стихах.
Теперь сижу и тряпочкой шлифую
Мою корону, милую такую,
Конечно, потускнеет красота,
Но внук посмотрит ради интересу,
Как бегать нравилось за дедом бесу,
Следы когтистых лап – мои лета.

Следы когтистых лап – мои лета.
Оттенки синяков – моя палитра,
Дворы – мои любимые места
Спасала от судьбы меня молитва
Просил я, но не пряника, кнута,
И получал. Спина с кнутом – вся битва
Моя, но я не обижался никогда,
А верил в Бога, острого, как бритва
И Бог всегда нас слышит. Мы пьяны,
Нам больно, мы уходим от жены
Мы презираем, любим и немеем,
И высказать не слова не умеем
Бог говорит, давай, давай, вставай – ка.
Куда ты в лужу наступил, зазнайка.

Куда ты в лужу наступил, зазнайка.
Сударыня, свинья найдет говна,
Поверьте мне. Грохочет таратайка,
И едет смерть моя пьяным – пьяна
Из бани аллюмиенивая шайка
У ней подмышкой с дыркой вместо дна
Безлистый веник да махорки пайка.
Вот вся и байка. Банька. На хрена?
То масленница, братцы, нестируха,
Грязнуха да сожжем ее скорей.
У ней от уха вислого до уха
Рот красный, как арбуз, гнилья гнилей
Открылся дорогих гостей встречай-ка
Кричит убийце догу вдруг хозяйка.

Кричит убийце догу вдруг хозяйка.
Фас! Фас! Весны не будет на дворе
Но воробьев взлетит пушистых стайка
И догони их по такой жаре
Их маленьких сердец углей горящих,
Что рассыпают точки и тире
В огромный мир из сирых тел лядащих
И не нуждаются в поводыре.
Поэт родился. И поэт скончался.
Закончен год и новый год начался
И вылез лист и жить на свете стал
Никто его весной великой тою
Не назовет пролезшей лимитою
Я, Оля, пил, конечно не спроста.

Я, Оля, пил, конечно не спроста.
Хотел я умереть, и жить пытался.
Ползла, дрожала, двигалась черта
К моим ногам, а я собой питался
Когда осталось досчитать до ста
И умереть – вот тут я испугался.
Воспользовался благостью Христа
И выбрал жизнь – над чертом надругался
И плюнул в омерзительный пустой
И красный рот его своей слюной
Ну, я пошел. Считаю завершенной
Я исповедь мою луч с небосклона
Пал. Кремль горит. Черт клялся, что он рок
Зато вилял хвостом, как кабыздох.

Зато вилял хвостом, как кабыздох.
Я, со своим стихом дружа, пера я
Из птиц надергал на подушку, чтоб
Тебе Морфей тебе шептал вокруг шныряя
То стих один, то стих другой – прыг – скок
С тобою проводивши вечера, я
Узнал себя получше и, как дог
Несу сонеты гордо выступая
И мраморною шкурою лоснясь,
И каплею слюны искрясь – искрясь.
Следы когтистых лап – мои лета
Куда ты в лужу наступил, зазнайка
Убийце – догу говорит хозяйка.
Я, Оля, пил, конечно, не спроста.

Я, Оля, пил, конечно неспроста
Я до Москвы не пил – хоть рядом пили,
Меня ведь здесь в метро дубинкой били.
И называли, Оля, лимита.

А жил я не за пазухой Христа,
В чужой квартире. Из меня лепили
Мужского Галатея. Те места,
Что отличались, боги сохранили.

И здесь и в Петербурге я чужой.
Как летчик самолета над тайгой,
Как беженец столиц бомж – небожитель.
И вот вхожу к тебе оправив китель

Прости, что этот стих был прост, как чох.
Зато вилял хвостом, как кабыздох.