Людвиг Тик - Странствия Франца Штернбальда
— Мне очень нравится эта песня, — сказал Франц, — потому что она написана с детски-наивной интонацией, и мне самому при звуках шалмея приходили в голову подобные мысли.
— Ведь правда же, — сказал Рудольф, — нас часто хватает за сердце звук почтового рожка. Вот слушай, что я написал в печальную минуту путешествия.
Почтовый рожокПрочь, прочь, прочь, прочь!
Страданья лишь бы превозмочь.
Поспешать бы мне лесами
То туда,
То сюда;
То по соседству с небесами,
То в безднах, где реки прыгают, воя,
Искать покоя.
Ветер, свисти
Вечно в пути;
Коней все быстрее ты в чащу гони.
Чтоб не ведали мгновенья
Отдохновенья,
Унося дурные дни.
Где встречусь я с нею?
На кручах гор?
Под буком успею
Поймать ее взор?
Сменяется тенью
Заманчивый свет;
Конец наважденью!
Спешим к запустенью,
Спасения нет!
Ах, дальше, дальше в полете туч
Туда, где поток ревет,
Где доносится с мшистых круч
Гул срывающихся вод;
Где ходят волнами
Над лесом туманы,
Где ночь наносит раны
Сердцу черными снами.
Скитальца весь век
Эхо громко привечает;
Путник неприкаянный не чает,
Как бы кончить этот мрачный бег.
Отыскать бы невзначай
В неизведанной стране
Благодатный дивный край;
Только все знакомо мне,
Словно в смертном приговоре:
Одиночество во взоре;
Мне давно знакомо горе,
Горе, горе!
— И тут, — сказал Рудольф, — одинокий рожок замирает в воздухе, звук обрывается так же внезапно, как и возник, и слышно только немелодичное дребезжанье кареты. Эту песню я написал в минуты, когда страх с силой теснил мне душу. А теперь представь себе прекрасный густой лес, и там своим глубоким голосом говорит лесной рог, и песня изливается потоком, полноводным, но спокойным.
Песнь лесного рожкаСлышишь песнь в лесной тени?
Лес поет
С шумом вод:
Приходи и отдохни!
В чаще леса сердце слышит,
Что любимая верна;
Ветер ветви здесь колышет,
Эхо здесь и тишина.
Верь мелодиям беспечным,
В дол цветущий ты вглядись
И своим страданьем вечным
Словно счастьем насладись!
Затеряйся в зеленой лесной ночи,
От мирских треволнений вдали, вдали;
Знай, разбудят ее скоро дневные лучи,
Ее восторги раздели, раздели!
Трара! Пускается песнь в полет,
Над зелеными склонами гор кружа;
Разве гордая слава тебя не влечет,
Пока в сердце твоем любовь свежа?
Обещала, что до гроба
Будет ждать она тебя;
Чем плоха такая проба,
Что ты сетуешь, скорбя?
Пересилишь ты разлуку,
И сладчайшие уста
Исцелят немую муку,
Если жизнь твоя чиста.
Рудольф продолжал:
— Ты, верно, слышал когда-нибудь альпийский рожок швейцарских пастухов. Говорят, есть такая песня, при звуках которой любого швейцарца на чужбине охватывает невыразимая тоска по родине; и нидерландцы так же любят свою родину. Так вот, недавно я состряпал такую швейцарскую песню:
Песнь альпийского рожка Куда ты забрел, верный швейцарец?
Забыл ты свой родимый край?
Свой родимый край!
Знакомые горы? Зеленые луговины?
На чужбине ты бродишь?
Кто тебе скажет здесь, как дома: «Здравствуй»?
Отважишься ли ты осмотреться?
Где снеговые вершины?
Слышится ли где-нибудь веселый рог?
Где ты земляка увидишь?
Ввысь ты стремишься всей душою,
Туда, где привычный привет услышишь,
Туда, где Альпы,
Где хижина пастушья,
Где озеро широкое голубое
И высокие вольные горы.
Ступай, благородный отпрыск Телля,
Рожденный на воле,
В свои мирные долины,
Где любовь к отчизне —
Лучшая приправа для трапезы скромной.
Кого ищешь ты здесь?
Возлюбленную? Друга?
Здесь тебе не ответит швейцарское сердце.
Рудольф встал.
— Прощай, — сказал он. — Слишком холодно сидеть; мне еще далеко идти, та девушка ждет меня, потому что по дороге в Англию я обещал ей заехать на обратном пути. Прощай, свидимся в Антверпене.
Он быстро удалился, а Франц продолжал путь к городу. Но поскольку дни стали уже коротки, ему пришлось заночевать в одной деревне неподалеку от Антверпена. Когда во всем великолепии встало солнце, он сел и записал в свой альбом следующие строфы:
Поэт и голос П о э т
Багряный луч, улыбчивый восход,
Сиянием ты душу затопи!
Убей докучный рой моих забот,
И я на золотой твоей цепи.
Г о л о с
Как ни прекрасен утренний багрянец,
Его затмит однажды твой румянец.
П о э т
О горе мне! Мое томленье длится,
Недостижим целительный покой;
Средь облаков я вижу лица, лица,
И все мне улыбаются с тоской.
Скорей бы миновал мой день тоскливый,
Вернулся бы мой вечер молчаливый;
Быть может, исцелят меня от муки
В уединенье сумрачные буки.
Г о л о с
О нет! Помогут сумерки едва ли,
Когда душа полна печали.
П о э т
Тогда меня вы, струны, пожалейте,
И пусть вам вторит звучный рог,
Чтобы, вверяя душу нежной флейте.
Мелодиями скорбь я превозмог.
Г о л о с
Но и тогда я в каждом звуке буду,
Являя тени милые повсюду.
П о э т
Спасет меня, быть может, сон отрадный,
И присмиреет призрак беспощадный?
Г о л о с
А разве ты не знаешь сновидений,
Которые тебе являют
Как бы приметы мнимых наслаждений,
Но голода не утоляют?
Я при тебе вседневно и всечасно,
И от меня ты прочь бежишь напрасно.
П о э т
Но кто же ты тогда, ворожея?
Приговорен тобою к смерти я?
Г о л о с
Меня ты знаешь, я Воспоминанье;
Да, было счастье, но оно в изгнанье.
П о э т
Зачем же гонишь ты меня всегда,
Как самая жестокая вражда?
Когда ты мне всегда враждебно,
Что в жизни для меня целебно?
Г о л о с
Когда при встрече с ней
Ты запылаешь, как восход,
И станет жизнь ясней
Без тягостных невзгод,
Тогда ты назовешь
Своею милую твою,
Ты убедишься, что хорош
Закат, как песнь, в земном раю,
И землю в чаянье счастливом
Ты предпочтешь небесным нивам.
Глава четвертая
