Саша Соколов - Между собакой и волком
15. Журнал запойного
Записка XXVIII.
Воробьиная ночь
Воробьиная ночь. Не сомну
Ни подушки, ни в целом постели.
Полюбуйтесь, опять налетели
В помещение нетопыри.
Улетайте. Уж будет терзать.
Что вам проку в охотнике бедном.
Ведь и так на челе его бледном
Очевидна мучений печать.
Улетели. Какая печаль.
И тревога. И все, что угодно.
Рукомойник. Лопата. Челнок.
Перелаз. Одуванчик. Седло.
Занавеска. Иголка в стогу.
Сам с усам у кота во глазу.
Мотылек и лягушка. Жасмин.
Совершенно сухое гребло.
Неизвестен событий исход.
Так и будет сверкать бестолково,
Или грянет пророково слово?
Или только покаплет слегка?
Окарина. Телега. Стакан.
Чучела. Чистотел. Таракан.
Перемет. Носогрейка. И жбан.
Ради воздуха линь или сиг
Сиганет из постылого плеса,
Сиганет и зависнет на миг.
Знаком крика.
Иль знаком вопроса?
Мотылек и улитка. И гвоздь.
И берданка на этом гвозде.
Борона. И застреха. Грязло.
Колобок. Стеклотара. Кобел.
Банка с коломазью. Осташи.
И стрижи под застрехой.
Сидят.
Совершенно другое гребло.
Кто же взвоет в отчаяньи? Портной,
Потерявший наперсток стальной?
Или Царь, отдавая в мешке
За хромую кобылу полцарства?
Иль гусар, палашом по башке
Сам себя хватанув из гусарства?
Острова. Или тень стрекозы.
Или смерти речная коса.
Прозябание дальней лозы.
Шкура вепря. И сала кусок.
И кресало. И ржавый конек.
Гребень. Ступа. И помело.
И записка: ушла по грибы.
Октября позапрошлого года.
И подкова от лошади:
Слепок с ее же губы.
Или выспренно лопнет струной
Во саду гитарист записной?
Или Мамы-Марии улыбка.
Повторение. Жаба. Жасмин.
Рукомойник. И лужа под ним.
Чу: на том берегу, одинок,
Захихикал рыбарь-одноног.
Озарения. Запах озона.
Записка XXIX.
Рассказы заводского охотника
Inter canem et lupum,
Меж волком и псом,
Оттопыренным ухом
Месяц плыл, невесом.
Мы гуляли в отаве,
Под каким-то кустом,
В отдаленьи составы
Бормотали мостом.
И жужжал в отдаленьи
Лесопильный завод,
Дерева на поленья
Он распиливал вот.
Наша общая кружка
Пахла воблой слегка,
Пахла ворванью, стружкой
И струилась река.
И заводский охотник
Нам рассказывал, что
Он – заводский охотник,
Он рассказывал, что.
И по мере того, как
Убиралось вино,
Зорче делалось око,
Очевиднее дно.
Но недоброй ухмылкой
Озарились уста,
Когда стала бутылка
Уж и третья пуста.
Но зеленой кобылкой,
Сушеной такой,
Проживала бобылка
Не зря за рекой.
Та бобылка-кобылка
Для гуляк, вроде нас,
Берегла то бутылку,
То жбан про запас.
Был, как ухо над лугом,
Наш челнок невесом,
И, труня друг над другом,Заплескали веслом.
Записка XXX
За Жар-птицей
Мимо побегов, побегов осоки,
Скорый не столько идет, сколько мчится.
В нем и в ботинках, в ботинках высоких
Мчится охотник один за жар-птицей.
Строг проводник относительно чаю:
Чаю? не чайте, весь вышел давно.
Строг и буфетчик: не отвечая,
Вышел куда-то и тоже давно.
Н-да-с, размышляет высоких-высоких
Этих владелец ботинок-ботинок,
Глядя на: Пейте фруктовые соки! –
Высший указ, помещенный в простенок.
Сумерки, насморки, вот и граница.
И по вагонам, сверяя листы,
Горных, речных и болотных полиций
Бродят с проверкой ботинок посты.
Ваши ботинки. Ботинки? извольте,
Только учтите, что левая жмет.
Вы арестованы! Впрочем, позвольте,
Недразуменье, Федот да не тот.
Станция. Сцепщики. Циклю иль скобель
В сторону стрелки протащит столяр,
Смазчик пошутит со смазчиком, шнобель
Свой сизокрылый кривя, как фигляр.
Нечисть перронная, некто сопатый,
Партпапирос свой откупорив, кос,
Артикулируя, как логопаты,
Даст чаровнице пяток папирос.
Снова бежит. А тебе все не спится.
Ночь и лоснится, и пахнет, как толь.
Трепетно, жарко, стреноженной птицей
Брыжжет по жилам твоим алкоголь.
Записка XXXI.
Эпитафии Быдогощенского погоста
Заброшена церквушка,
Былье пустилось в рост,
По сумеркам кукушка
Слетает на погост.
Кого она считает,
Кого она зовет?
Пропащих урекает
Иль просто так поет?
Придут об эту пору,
Короче говоря,
Сюда, на эту гору,
Гуляки-егеря.
Немедленно – по двести,
И сразу – по второй.
Привык ты с ними вместе
Поужинать, друг мой.
И любишь ты, хоть тресни,
Послушать их тогда,
Историй интересней
Не слышал никогда.
Откинувшись, весь тощий,
На безымянный холм,
Скажи: о, Быдогоще,
Странноприимный дом.
И мы, скажи, погоста
Забвения хлебнем,
Ну, а покуда – гости,
Хозяев помянем.
+++
Тут похоронен Петр
По прозвищу Багор,
Его все звали Федор,
А он себя – Егор.
Он был хороший егерь,
Но спорщик был и вор,
На краденой на слеге
Повесился на спор.
Кто спорил с ним – живите,
Да с вами благодать,
Его к себе не ждите,
А он вас будет ждать.
+++
Там – перевозчик Павел.
Жестокая судьба:
Он чаял, что избавит
Могила от горба.
Пошел и утопился.
Никто найти не мог.
Сам после объявился –
Раздутый, без сапог.
Семнадцатого мая
Препроводили в гроб.
Могила ты сырая,
Твой холм – не краше горб.
+++
Иван был стекольщик,
Хрусталь не любил,
Поэтому больше
Из горлышка пил.
Любил он толченым
Стеклом зажевать,
Но вдруг подавился –
И вот не узнать.
Любовь – это счастье,
А счастье – стекло,
Стеклянному счастью
Разбиться легко.
+++
Жил одиноко – один да один,
Шит был, хотя, и не лыком:
Дудки вырезывать из бредин
Мастером слыл великим.
Дуть ли в сиповку иль в ус не дуть,
Байки ли гнуть, подковы ль,
Все это, право, не важно суть,
Был бы гуляка толковый.
Бредит улыбчиво ветра мотив
В горьких губах осокоря,
Гурий-Охотник, берданку пропив,
Взял да и помер от горя.
+++
Здесь лежит рыбак хороший,
Рыбу он скупал,
А потом себе дороже
Продавал.
Позавидовали Коле
Горе-рыбаки,
Встретили с дрекольем
У реки.
Спи, Николка, Волга плещет,
Блещет огонек,
Пусть тебе приснится лещик
И линек.
Записка XXXII.
Эклога
И вот, не отужинав толком,
Поношенный пыльник надел,
Сорвал со гвоздя одностволку
И быстро ее осмотрел.
И вышел из дому. Собака
За мной увязалась одна.
Бездомной считалась, однако,
Казалась довольно жирна.
Но это меня не касалось:
Казалась, считалась – все вздор,
Мне главное – чтоб не кусалась.
Я вышел. Вот это простор.
Из дому я вышел. Дорога
Под скрежет вилась дергача,
Вилась и пылила. Эклога
Слагалась сама. Бормоча,
Достигнул поленовской риги,
К саврасовской роще свернул
И там, как в тургеневской книге,
Аксаковских уток вспугнул.
Навскидку я выстрелил. Эхо
Лишь стало добычей моей,
И дым цвета лешего меха
Витал утешеньем очей.
Какой-то листок оторвался
От ветки родимой меж тем.
Зачем? – я понять все пытался.
Все было напрасно. Затем,
Домой возвращаясь деревней,
Приветствовал группу крестьян,
Плясавших под сенью деревьев
Под старый и хриплый баян.
Но месяц был молод и ясен,
Как волка веселого клык.
Привет вам, родные свояси,
Поклон тебе, русский язык.
Записка XXXIII.
Возвращение
Охотник выстрелил – ружье дало осечку.
Прохаркала ворона невпопад,
И граммофон наяривал за речкой,
И пахло репами, как жизнь тому назад.
Чего спешим, бездумно тратя силы,
Торопимся вдоль пашен и крушин.
Вернемся ведь – а в доме все, как было,
И в зеркале – все тот же гражданин.
Записка XXXIV.
Стрелецкая
Я пил накануне один до собаки и волка,
А после до мрака с матерым я пил вожаком.
И плакал о чем-то, шагая тернистой и колкой
Тропою в деревню, где слыл пропалым мужиком.
Мне снилось – я умер. И сверху полуночный кто-то,
Чьего я не мог рассмотреть, хоть старался, лица,
Направил: Запойный, вставай и ступай на работу:
Подымешься в небо, послужишь созвездьем Стрельца.
Во Вшивом бору, там где вепри особенно дики,
У тех ли полян, где жируют оленьи стада,
В купинах седых, осиянных луной, куманики
Нашел я начало дороги отсюда – туда.
Она была млечной. Не рос подорожник зеленый,
Не слышался в клевере сладкий умеренный гуд,
Не сыпались, как им положено, желуди с клена,
И времени мельники не алкали вино у запруд.
Мне было назначено следовать за Скорпионом.
Пернатые мальчики выдали лук и колчан,
Ягдташ золотой и коробку цветных лампионов,
Стрелецкой отборной вручили полведерный жбан.
Стреляю и пью. Но заволжской гнилухи бутылку
