Сабир Термези - Родник жемчужин: Персидско-таджикская классическая поэзия

Я сказал: «Только три поцелуя, солнце прелести, мне подари».
Отвечала: «От царственных гурий поцелуев не жди на земле».
Я сказал: «Иль расстаться мне с миром, чтоб вкусить поцелуи
твои?»
Отвечала: «Бесплатного рая не добудешь, рожденный во зле».
Я сказал: «Что же, гурия рая, все скрываешь свой лик от
меня?»
Отвечала: «В обычае гурий укрываться, как искра в золе».
Я сказал: «Но тебя невозможно увидать, молодая луна!»
Отвечала: «Луна своенравна, но ее ли предашь ты хуле?»
Я сказал: «Укажи мне, кого же расспросить о приметах твоих?»
Отвечала: «Узнается солнце, не имея примет на челе!»
Я сказал: «Видишь, как меня сгорбил стан твой стройный,
подруга моя?»
Отвечала: «Отныне подобен будешь луку, мой друг, – не
стреле».
Я сказал: «Неужели нельзя мне каждый день любоваться
тобой?»
Отвечала: «Снижаются ль звезды, если небо исчезло во мгле?»
Я сказал: «Нет звезды, о подруга, – только слезы остались в
очах».
Отвечала: «Слеза не нужна мне, как цветочная влага пчеле».
Я сказал: «Ты лицом посвежеешь от ручьев, что из глаз я
пролью».
Отвечала: «То сад расцветает от воды, что таится в скале».
Я сказал: «Дай, лицо я приближу к молодому лицу твоему».
Отвечала: «Приблизь, ведь тоскует и шафран о весеннем тепле».

Я видел блеск Самарканда, луга, потоки, сады,
Я видел дивные блага, что он рассыпал кругом.
Но сердце ковер скатало, покинув площадь надежд, –
Как быть, коль нет ни дирхема в моем кармане пустом!
Хоть райских садов и восемь[21], в раю лишь один ковсар –
От мудрых в городе каждом услышишь рассказ о том.
Садов здесь тысяча тысяч, ковсары здесь без числа, –
Что пользы? Жаждой томимый, вернусь я назад в свой дом.
Смотреть на блага земные, когда в руке ни гроша, –
Отрубленной головою на блюде лечь золотом!

Не трать на низкого хвалебных
слов —
Кто ожерелья тратит на ослов?
О суетном печешься ты напрасно,
Ведь царство двух миров тебе
подвластно.
И сам себя стыду ты предаешь,
Когда твой рот твердит повсюду ложь,
Когда ты хвалишь низкое деянье –
Честь предаешь свою на поруганье.
Твой о «великом» шаха просит стих.
Позор для разума в словах твоих.
Не восхваляй, не оскорбляй при этом
Умы, что проникают в мрак за светом.
Как те поэты, ты не пустословь –
Честь потеряв, вернуть не сможешь вновь.
Ни назиданьем их стихотворенья,
Ни мудростью не радовали зренье.
Стремится к золоту такой поэт,
Душа слепая не увидит свет.
Чего желают эти пустомели,
Ослов одевши блеском ожерелий?
Эмиром слова быть – певца удел.
Пусть бог хранит его от этих дел.

В горьких раздумьях моих вся истомилась душа.
Тщетно я людям внимал, мудрых возжаждав речей.
Лгал мне и тот и другой, лгали глупец и слепец,
Стал у пророка искать я указанья путей, –
Но про корана стихи тщетно я спрашивал всех,
Молвить кому бы я смог: душу мне знаньем согрей!
Дом я покинул тогда; бросил, в скитанья спеша,
Сад, где пестрели цветы, тканей узорных пестрей.
Лгал мне и тюрк, и араб, некто из Синда, индус,
Старый румиец, и лгал так же мне сын твой, о Рей!
Спрошен был мною в пути тот, кем не чтится творец,
И манихей, и сабей, спрошен был мною еврей.
Часто, на камни ложась, из облаков свой шатер
Я мастерил и в глуши спал наподобье зверей.
Я по горам проходил выше высокой луны,
Спутником рыб по волнам несся я ветра быстрей.
То я блуждал по пескам жарче горячей золы,
То по стране, где зимой мрамора тверже ручей.
То между осыпей шел, то вдоль потоков седых,
То в бездорожье, в горах старого мира старей.
То пред верблюдами брел, тяжко веревку влача,
То, словно вьючная тварь, с ношею – мимо дверей,
В город из города шел, всюду людей вопрошал,
К берегу дальних земель плыл я по шири морей.

Вот взмыл орел с высоких скал. Он, по обычаю орла,
Добычу свежую искал, раскрыв два царственных крыла.
Он хвастал крыльев прямизной, их необъятной шириной:
«Весь мир под крыльями держу. Кто потягается со мной?
Ну, кто в полете так высок? Пускай поднимется сюда!
Кто? – ястреб, или голубок, или стервятник? Никогда!
Поднявшись, вижу волосок на дне морском: так взгляд остер.
Дрожь крыльев мухи над кустом мой зоркий различает взор».
Так хвастал, рока не боясь, – и что же вышло из. того?
Стрелок, в засаде притаясь, из лука целился в него.
Прошла под крыльями стрела… так было роком суждено, —
И мигом сбросила орла с высоких облаков на дно.
Упав, орел затрепетал, как рыба на сухом песке,
Он участь рыбы испытал, и огляделся он в тоске.
И удивился: до чего железка с палочкой просты, –
Однако сбросили его с недостижимой высоты.
И понял, почему стрела, догнав, унизила орла:
Его же собственным пером она оперена была.
Так изгони же, о Худжат[22], гордыню из главы своей, —
Взгляни на падшего орла и притчи смысл уразумей!

В тени чинары тыква подросла,
Плетей раскинула на воле без числа,
Чинару оплела и через двадцать дней
Сама, представь себе, возвысилась над ней.
«Который день тебе? И старше кто из нас?» —
Стал овощ дерево испытывать тотчас.
Чинара скромно молвила в ответ:
«Мне – двести… но не дней, а лет!»
Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день,
Я – выше!.. А тебе расти, как видно, лень?..»
«О тыква! – дерево ответило, – с тобой
Сегодня рано мне тягаться, но постой,
Вот ветер осени нагонит холода, —
Кто низок, кто высок – узнаем мы тогда!»

Роза – дар прекрасный рая, людям посланный
на благо.
Станет сердцем благородней тот, кто розу
в дом принес.
Продавец, зачем на деньги обменять ты
хочешь розы?
Что дороже розы купишь ты на выручку
от роз?

Разве я кладу румяна и черню седые кудри
Для того, чтоб молодиться? Нет, не гневайся, дружок!
Дело в том, что у седого ищут мудрости обычно,
А ведь я, сама ты знаешь, так от мудрости далек!

Обитатель шатра, время вьючить
шатер –
Ведь глава каравана скатал свой
ковер,
Загремел барабан, и верблюды
встают,
И погонщики гасят ненужный костер.
Близко время молитвы, и солнце с луной
На одной высоте замечает мой взор.
Но восходит луна, солнце клонится вниз,
За грядой вавилонских скрывается гор.
И расходятся чаши весов золотых,
Разрешается света и сумрака спор.
Я не знал, о моя серебристая ель,
Что так скоро померкнет небесный простор.
Солнце путь не прервет в голубой высоте,
Но нежданно прервать мы должны разговор.
О красавица, движется время-хитрец,
Всем влюбленным желаниям наперекор,
И рожденная ныне разлуки тоска
Зрела в чреве судьбы с незапамятных пор.
Увидала любимая горе мое,
И ресницы надели жемчужный убор,
И ко мне подошла, припадая к земле, —
Словно к раненой птице я руки простер.
Обвились ее руки вкруг шеи моей,
И со щек ее нежных я слезы отер.
Мне сказала: «О злой угнетатель, клянусь,
Ты как недруг в жестоких решениях скор!
Верю я, что придут караваны назад,
Но вернешься ли ты, сердце выкравший вор?
Ты во всем заслужил от меня похвалу,
Но в любви заслужил ты лишь горький укор!»

Твоя золотая душа дрожит над твоей головой[23],
Душою питаем мы плоть, ты плоть поглощаешь душой,
И с каждым мгновеньем на часть твоя уменьшается плоть,
Как будто бы тело душа все время сливает с собой.
Коль ты не звезда, то зачем лишь ночью являешься ты?
А если не любишь, зачем роняешь слезу за слезой?
Хоть ты – золотая звезда, из воска твои небеса,
Хоть бьешься в тенётах любви, подсвечник – возлюбленный
твой.
Твое одеянье – в тебе, но всех одевает оно.
Покровы скрывают тела, но ты остаешься нагой.
Когда умираешь, скорбя, тебя оживляет огонь,
И голову рубят тебе, чтоб ты не угасла больной.
Ты – идол, ты – идола жрец, влюбленные – он и она.
Смеешься и слезы ты льешь. О, в чем твоя тайна, открой!
Безглазая, слезы ты льешь, смеешься, лишенная рта,
Весной не всегда ты цветешь и вянешь не только зимой.
Со мною ты сходна во всем, во всем я подобен тебе.
Враги мы с тобою себе, веселье мы любим с тобой.
Мы оба сжигаем себя, чтоб счастливы были друзья,
Себе мы приносим печаль, а им мы приносим покой.
Мы оба в слезах и желты, мы оба одни и горим,
Мы оба сгораем дотла, измучены общей бедой.
И скрытое в сердце моем блестит на твоей голове,
И блеск на твоей голове горит в моем сердце звездой.
И слезы мои, как листва, что осенью сбросил жасмин,
Как золото, слезы твои струятся на круг золотой.
Ты знаешь все тайны мои, подруга бессонных ночей,
И в горести, общей для нас, я – твой утешитель, ты – мой.
Лицо твое – как шамбалид, расцветший на ранней заре,
Лицо мое – как шамбалид, увядший вечерней порой.
В обычае – спать по ночам, но так я тебя полюбил,
Что ночь провожу я без сна и в сон погружаюсь с зарей.
За то, что с тобой разлучен, на солнце я гневаюсь днем,
Соблазнам сдаюсь по ночам, – ты этому также виной.
Друзей я своих испытал, и знатных и самых простых:
Не верен из них ни один и полон коварства любой.
При свете дрожащем твоем тебе я читаю диван,
С любовью читаю, пока рассвет не придет голубой.
Его начертала рука затмившего всех Унсури,
Чье сердце и вера тверды и славны своей чистотой.
Стихи и природа его в своем совершенстве просты,
Природа его и стихи приятной полны красотой.
Слова, что роняет мудрец, нам райские блага дарят,
И «клад, что ветра[24] принесли» за них был бы низкой ценой.
Читаешь касыды его – и сладостью полнится рот,
А бейты его – как жасмин, весенней одетый листвой.