Владимир Высоцкий - Я не верю судьбе

   Там у соседа — пир горой,
   И гость — солидный, налитой,
   Ну а хозяйка — хвост трубой —
     Идет к подвалам, —
   В замок врезаются ключи,
   И вынимаются харчи;
   И с тягой ладится в печи,
     И с поддувалом.

А у меня — сплошные передряги:
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щекý на сторону ведет.

   Там у соседа мясо в щах —
   На всю деревню хруст в хрящах,
   И дочь — невеста, вся в прыщах, —
     Дозрела, значит.
   Смотрины, стало быть, у них —
   На сто рублей гостей одних,
   И даже тощенький жених
     Поет и скачет.

А у меня цепные псы взбесились —
Средь ночи с лая перешли на вой,
Да на ногах моих мозоли прохудились
От топотни по комнате пустой.

   Ох, у соседа быстро пьют!
   А что не пить, когда дают?
   А что не петь, когда уют
     И не накладно?
   А тут, вон, баба на сносях,
   Гусей некормленных косяк…
   Да дело даже не в гусях, —
     А все неладно.

Тут у меня постены появились,
Я их гоню и так и сяк — они опять,
Да в неудобном месте чирей вылез —
Пора пахать, а тут — ни сесть ни встать.

   Сосед малёночка прислал —
   Он от щедрот меня позвал, —
   Ну, я, понятно, отказал,
     А он — сначала.
   Должно, литровую огрел —
   Ну и, конечно, подобрел…
   И я пошел — попил, поел, —
     Не полегчало.

И посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху —
И жениха как будто ветром сдуло, —
Невеста, вон, рыдает наверху.

   Сосед орет, что он — народ,
   Что основной закон блюдет:
   Что — кто не ест, тот и не пьет, —
     И выпил, кстати.
   Все сразу повскакали с мест,
   Но тут малец с поправкой влез:
   «Кто не работает — не ест, —
     Ты спутал, батя!»

А я сидел с засаленною трешкой,
Чтоб завтра гнать похмелие мое,
В обнимочку с обшарпанной гармошкой —
Меня и пригласили за нее.

   Сосед другую литру съел —
   И осовел, и опсовел.
   Он захотел, чтоб я попел, —
     Зря, что ль, поили?!
   Меня схватили за бока
   Два здоровенных мужика:
   «Играй, паскуда, пой, пока
     Не удавили!»

Уже дошло веселие до точки,
Уже невесту тискали тайком —
И я запел про светлые денечки,
«Когда служил на почте ямщиком».

   Потом у них была уха
   И заливные потроха,
   Потом поймали жениха
     И долго били,
   Потом пошли плясать в избе,
   Потом, дрались не по злобé —
   И всё хорошее в себе
     Доистребили.

А я стонал в углу болотной выпью,
Набычась, а потом и подбочась, —
И думал я: а с кем я завтра выпью
Из тех, с которыми я пью сейчас?!

   Наутро там всегда покой,
   И хлебный мякиш за щекой,
   И без похмелья перепой,
     Еды навалом,
   Никто не лается в сердцах,
     Собачка мается в сенцах,
   И печка — в синих изразцах
     И с поддувалом.

А у меня — и в ясную погоду
Хмарь на душе, которая горит, —
Хлебаю я колодезную воду,
Чиню гармошку, и жена корит.

Штормит весь вечер, и пока
Заплаты пенные латают
Разорванные швы песка —
Я наблюдаю свысока,
Как волны головы ломают.

И я сочувствую слегка
Погибшим — но издалека.

Я слышу хрип, и смертный стон,
И ярость, что не уцелели, —
Еще бы — взять такой разгон,
Набраться сил, пробить заслон —
И голову сломать у цели!..

И я сочувствую слегка
Погибшим — но издалека.

А ветер снова в гребни бьет
И гривы пенные ерошит.
Волна барьера не возьмет, —
Ей кто-то ноги подсечет —
И рухнет взмыленная лошадь.

И посочувствуют слегка
Погибшей ей, — издалека.

Придет и мой черед вослед:
Мне дуют в спину, гонят к краю.
В душе — предчувствие как бред, —
Что надломлю себе хребет —
И тоже голову сломаю.

Мне посочувствуют слегка —
Погибшему, — издалека.

Так многие сидят в веках
На берегах — и наблюдают
Внимательно и зорко, как
Другие рядом на камнях
Хребты и головы ломают.

Они сочувствуют слегка
Погибшим — но издалека.

Полководец — с шеею короткой
Должен быть в любые времена:
Чтобы грудь — почти от подбородка,
От затылка — сразу чтоб спина.

На короткой незаметной шее
Голове удобнее сидеть, —
И душить значительно труднее,
И арканом не за что задеть.

   А они вытягивают шеи
   И встают на кончики носков:
   Чтобы видеть дальше и вернее —
   Нужно посмотреть поверх голов.

Все, теперь ты — темная лошадка,
Даже если видел свет вдали, —
Поза — неустойчива и шатка,
И открыта шея для петли.

И любая подлая ехидна
Сосчитает позвонки на ней, —
Дальше видно, но — недальновидно
Жить с открытой шеей меж людей.

   Вот какую притчу о Востоке
   Рассказал мне старый аксакал.
   «Даже сказки здесь — и те жестоки»,
   Думал я — и шею измерял.

   Мы все живем как будто, но
   Не будоражат нас давно
   Ни паровозные свистки,
   Ни пароходные гудки.
   Иные — те, кому дано, —
   Стремятся вглубь — и видят дно, —
   Но — как навозные жуки
   И мелководные мальки…

А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто — в могиле, кто — в почете.

   А мы — так не заметили
   И просто увернулись, —
   Нарочно, по примете ли —
   На правую споткнулись.

  Средь суеты и кутерьмы —
  Ах, как давно мы не прямы! —
  То гнемся бить поклоны впрок,
  А то — завязывать шнурок…
  Стремимся вдаль проникнуть мы, —
  Но даже светлые умы
  Всё размещают между строк —
  У них расчет на долгий срок…

  Стремимся мы подняться ввысь —
  Ведь думы наши поднялись, —
  И там царят они, легки,
  Свободны, вечны, высоки.
  И так нам захотелось ввысь,
  Что мы вчера перепились —
  И горьким думам вопреки
  Мы ели сладкие куски…

  Открытым взломом, без ключа,
  Навзрыд об ужасах крича,
  Мы вскрыть хотим подвал чумной —
  Рискуя даже головой.
  И трезво, а не сгоряча
  Мы рубим прошлое с плеча, —
  Но бьем расслабленной рукой,
  Холодной, дряблой — никакой.

  Приятно сбросить гору с плеч —
  И все на божий суд извлечь,
  И руку выпростать, дрожа,
  И показать — в ней нет ножа, —
  Не опасаясь, что картечь
  И безоружных будет сечь.
  Но нас, железных, точит ржа —
  И психология ужа…

А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто — в могиле, кто — в почете.

   А мы — так не заметили
   И просто увернулись, —
   Нарочно, по примете ли —
   На правую споткнулись.

   Сначала было Слово печали и тоски,
   Рождалась в муках творчества планета, —
   Рвались от суши в никуда огромные куски
   И островами становились где-то.

И, странствуя по свету без фрахта и без флага
Сквозь миллионолетья, эпохи и века,
Менял свой облик остров, отшельник и бродяга.
Но сохранял природу и дух материка.

   Сначала было Слово, но кончились слова.
   Уже матросы Землю населяли, —
   И ринулись они по сходням вверх
   ==на острова.
   Для красоты назвав их кораблями.

Но цепко держит берег — надежней мертвой хватки.
И острова вернутся назад наверняка.
На них царят морские — особые порядки.
На них хранят законы и честь материка.

   Простит ли нас наука за эту параллель,
   За вольность в толковании теорий, —
   Но если уж сначала было слово на Земле,
   То это, безусловно, — слово «море»!