Василий Жуковский - Том 1. Стихотворения

   «Ты драму, Фефил, написал?» —
«Да! как же удалась! как сыграна! не чаешь!
Хотя бы кто-нибудь для смеха просвистал!» —
«И! Фефил, Фефил! как свистать, когда зеваешь?»

Здесь кончил век Памфил, без толку од певец!
Сей грешный человек — прости ему творец! —
    По смерти жить сбирался,
    Но заживо скончался!

С повязкой на глазах за шалости Фемида! —
Уж наказание! уж подлинно обида!
Когда вам хочется проказницу унять,
    Так руки ей связать.

«Приятель, отчего присел?» —
«Злодей* корону на меня надел!» —
  «Что ж, я не вижу в этом зла!» —
   «Ох, тяжела!»

Не знаю почему, по дружбе или так,
Папуре вздумалось меня визитом мучить;
   Папура истинный чудак,
   Скучает сам, чтоб мне наскучить!

Для Клима все как дважды два!
Гораций, Ксенофонт, Бова,
Лаланд и Гершель астрономы,
И Мирамонд[47] и Мушенброк
Ему, как нос его, знакомы.
О всем кричит, во всем знаток!
Судить о музыке начните:
Наш Клим первейший музыкант!
О торге речь с ним заведите:
Он вмиг торгаш и фабрикант!
Чeгo в нем нет? Он метафизик,
Платоник, коновал, маляр,
Статистик, журналист, бочар,
Хирургус, проповедник, физик,
Поэт, каретник, то и то,
Клим, словом, все! И Клим — ничто!

Трим счастия искал ползком и тихомолком;
Нашел — и грудь вперед, нос вздернул, весь иной!
    Кто втерся в чин лисой,
    Тот в чине будет волком.

Румян французских штукатура,
Шатер — не шляпа на плечах;
Под шалью тощая фигура,
Вихры на лбу и на щеках,
Одежды легкой подозренье;
На перстне в десять крат алмаз —
Все это, смертным в удивленье,
По свету возят напоказ
В карете модно золоченой
И называют — Альцидоной!

Сей камень над моей возлюбленной женой!
    Ей там, мне здесь покой!

Едва лишь что сказать удастся мне счастливо,
Как Древность заворчит с досадой: «Что за диво!
Я то же до тебя сказала, и давно!»
   Смешна беззубая! Вольно
   Ей после не прийти к невежде!
   Тогда б сказал я то же прежде.

Барма, нашед Фому чуть жива, на отходе,
«Скорее! — закричал, — изволь мне долг платить!
Уж завтраков теперь не будешь мне сулить!» —
«Ох! брат, хоть умереть ты дай мне на свободе!» —
«Вот, право, хорошо: хочу я посмотреть,
Как ты, не заплатив, изволишь умереть!»

Ты сердишься за то, приятель мой Гарпас,
Что сын твой по ночам сундук твой посещает!
И философия издревле учит нас,
   Что скупость воровство рождает.

О непостижное злоречие уму!
    Поверю ли тому,
Чтобы, Морковкина, ты волосы чернила?
Я знаю сам, что ты их черные купила.

«Скажи, чтоб там потише были! —
Кричал повытчику судья. —
Уже с десяток дел решили,
А ни единого из них не слышал я!»

У нас в провинции нарядней нет Любови!
   По моде с ног до головы:
Наколки, цвет лица, помаду, зубы, брови —
   Все получает из Москвы!

   Дубрава шумит;
   Сбираются тучи;
   На берег зыбучий
   Склонившись, сидит
В слезах, пригорюнясь, девица-краса;
И полночь и буря мрачат небеса;
И черные волны, вздымаясь, бушуют;
И тяжкие вздохи грудь белу волнуют.

   «Душа отцвела;
   Природа уныла;
   Любовь изменила,
   Любовь унесла
Надежду, надежду — мой сладкий удел.
Куда ты, мой ангел, куда улетел?
Ах, полно! я счастьем мирским насладилась:
Жила, и любила… и друга лишилась.

   Теките струей
   Вы, слезы горючи;
   Дубравы дремучи,
   Тоскуйте со мной.
Уж боле не встретить мне радостных дней;
Простилась, простилась я с жизнью моей:
Мой друг не воскреснет; что было, не будет…
И бывшего сердце вовек не забудет.

   Ах! скоро ль пройдут
   Унылые годы?
   С весною — природы
   Красы расцветут…
Но сладкое счастье не дважды цветет.
Пускай же драгое в слезах оживет;
Любовь, ты погибла; ты, радость, умчалась;
Одна о минувшем тоска мне осталась».

Где ты, далекий друг? Когда прервем разлуку?
Когда прострешь ко мне ласкающую руку?
Когда мне встретить твой душе понятный взгляд
И сердцем отвечать на дружбы глас священный?..
Где вы, дни радостей? Придешь ли ты назад,
О время прежнее, о время незабвенно?
Или веселие навеки отцвело
И счастие мое с протекшим протекло?..
Как часто о часах минувших я мечтаю!
Но чаще с сладостью конец воображаю,
  Конец всему — души покой,
Конец желаниям, конец воспоминаньям,
Конец борению и с жизнью и с собой…
Ах! время, Филалет, свершиться ожиданьям.
Не знаю… но, мой друг, кончины сладкий час
Моей любимою мечтою станови́тся;
Унылость тихая в душе моей хранится;
Во всем внимаю я знакомый смерти глас.
Зовет меня… зовет… куда зовет?.. не знаю;
Но я зовущему с волнением внимаю;
Я сердцем сопряжен с сей тайною страной,
Куда нас всех влачит судьба неодолима;
Томящейся душе невидимая зрима —
Повсюду вестники могилы предо мной.
Смотрю ли, как заря с закатом угасает, —
Так, мнится, юноша цветущий исчезает;
Внимаю ли рогам пастушьим за горой,
Иль ветра горного в дубраве трепетанью,
Иль тихому ручья в кустарнике журчанью,
Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,
К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю —
Во всем печальных дней конец воображаю.
Иль предвещание в унынии моем?
Или судил мне рок в весенни жизни годы,
  Сокрывшись в мраке гробовом,
Покинуть и поля, и отческие воды,
И мир, где жизнь моя бесплодно расцвела?..
Скажу ль?.. Мне ужасов могила не являет;
И сердце с горестным желаньем ожидает,
Чтоб промысла рука обратно то взяла,
Чем я безрадостно в сем мире бременился,
Ту жизнь, в которой я столь мало насладился,
Которую давно надежда не златит.
К младенчеству ль душа прискорбная летит,
Считаю ль радости минувшего — как мало!
Нет! счастье к бытию меня не приучало;
Мой юношеский цвет без запаха отцвел.
Едва в душе своей для дружбы я созрел —
И что же!.. предо мной увядшего могила;
Душа, не воспылав, свой пламень угасила.
Любовь… но я в любви нашел одну мечту,
Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья
И невозвратное надежд уничтоженье.
Иссякшия души наполню ль пустоту?
Какое счастие мне в будущем известно?
Грядущее для нас протекшим лишь прелестно.
Мой друг, о нежный друг, когда нам не дано
В сем мире жить для тех, кем жизнь для нас священна,
Кем добродетель нам и слава драгоценна,
Почто ж, увы! почто судьбой запрещено
За счастье их отдать нам жизнь сию бесплодну?
Почто (дерзну ль спросить?) отъял у нас творец
Им жертвовать собой свободу превосходну?
С каким бы торжеством я встретил мой конец,
Когда б всех благ земных, всей жизни приношеньем
Я мог — о сладкий сон! — той счастье искупить,
С кем жребий не судил мне жизнь мою делить!..
Когда б стократными и скорбью и мученьем
За каждый миг ее блаженства я платил:
Тогда б, мой друг, я рай в сем мире находил
И дня, как дара, ждал, к страданью пробуждаясь;
Тогда, надеждою отрадною питаясь,
Что каждый жизни миг погибшия моей
Есть жертва тайная для блага милых дней,
Я б смерти звать не смел, страшился бы могилы.
О незабвенная, друг милый, вечно милый!
Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,
Почто, лобзая их горящими устами,
От сердца не могу воскликнуть к небесам:
«Все в жертву за нее! вся жизнь моя пред вами!»
Почто и небеса не могут внять мольбам?
О безрассудного напрасное моленье!
Где тот, кому дано святое наслажденье
За милых слезы лить, страдать и погибать?
Ах, если б мы могли в сей области изгнанья
Столь восхитительно презренну жизнь кончать —
Кто б небо оскорбил безумием роптанья!