Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Чтоб ни германоговорящий гад…
Наш вересковый мед доить не взялся
Я побеседовать с тобою рад
Вот я на голову твою и взялся
Ты видишь, не совсем аристократ,
Но и не с улицы, не навязался
Не привязался, да, немного гад,
Но был свиньей. Был, был, а не казался,
А не казался-зался, был свиньей,
А НЕ КАЗАЛСЯ. Но болтун какой.
Слилась Москва, туманно вечерея
С блондинкою, вдовой полу-еврея
В эпоху, когда чуть отец родной
Не вполз на Невский, с гусениц ордой.

Не вполз на Невский, с гусениц ордой.
Полк саранчи зеленой, серой, дерзкой,
Иисус не тронул ангела рукой,
А может быть и цел остался Невский,
И наводненье схлынуло долой,
И я узнаю очертанья детской,
И Летний сад. Холодною рукой
Лба в жаре бог коснется Бельведерский.
Быть может до сих пор течет Нева
Аквамаринова Васильевского стрелка,
И до сих пор ломается как целка
Весною лед, ударит ветр едва
И льдины прут искрясь, я искры видел.
Шепчу, посадку, Китеж, мне дадите-ль?

Шепчу, посадку, Китеж, мне дадите-ль?
И гермошлем снимаю на ходу.
Нет, я не тот АС, я другой, иду,
В далекую иду свою обитель
И слез я для разлуки, как хотите,
Окаменев от горя не найду.
Моя княгиня, Вы меня простите,
Что к вам пришел справлять свою беду,
У вас ведь и своих хватает, верно?
Для нас двоих чужое эфемерно,
Вы видитель – Вдова с тремя детьми,
А я, я, я – пьянчуга, черт возьми,
Очей я ваших мутноглазый зритель,
Как беженец столиц, бомж – небожитель.

Как беженец столиц, бомж – небожитель.
Я по земле ступаю дураком
И захожу, болтливый сочинитель
К вам, чтоб побаловаться кофейком.
Бывает вкусен он, и вспомнишь Питер,
К которому уж вряд ли и влеком,
Бывает растворим, что ж, губы вытер
Сидишь, да и болтаешь языком,
Закинув ногу на ногу, для свойства,
Спросив, не причинил ли беспокойства
Жестикулируя одной рукой,
Другая рефлекторно ищет рюмку
Вот мчится крыша, назло недоумку,
Как летчик самолета над тайгой.

Как летчик самолета над тайгой.
Когда динамик хрюкнет, что твой боров,
Испортит связь, оглушен, знашь, вьюгой,
Являюсь я лишь зрителем приборов
Мне облачность закрыла видовой,
Простор. Погода выказала норов,
Куда летишь ты, самолетик мой,
Какой тебя, сиротка, примет город?
Ни Китеж – град ли, прошлый Ленинград,
Сокрывшийся под Ладожской водою,
Чтоб не германо – говорящий гад
Не вполз на Невский с гусениц ордою
Шепчу, посадки, Китеж, мне дадите ль?
Как беженец столиц, бомж – небожитель.

Как беженец столиц, бомж – небожитель.
Я откровенно плюнул в потолок
Поэзии. Упало, морду вытер
Плевок, паденье, как же мир жесток!
И едок спирт, как пятновыводитель,
И мыльный, отвратительный снурок
На коем вздернут Достоевский, злыдень
Суди сама, ну закусь ли сырок?
Ну закусь ли, суди сама «Виола»,
Причем не вся, а долька от нее
Ох, луковое горюшко мое
Жжет воздух, щас вот лопнет альвеола
Свисает с потолка сопливый сок,
Алкивиад, собака, взял венок.

Алкивиад, собака, взял венок.
Надел его, и вертит попой, во как,
За что ему любой бы, если б мог
На зад бы натянул бы оба ока
И стал бы мотоциклом наш вьюнок
Наш вьюноша, обиженный глубоко
И создавал движеньем ветерок
Хорошего и свеженького рока
И рок звучал бы, и под рок-н-ролл
Сократ Алкивиада бы порол
Как девку в металлических заклепках
А я бы время проводил в подъебках,
Как Диоген. Нашел, помыл, подвытер,
Венок померив снял, другой увидел.

Венок померив снял, другой увидел.
Зевнул и лег, циничен и сонлив
Чуть Александра шуткой не обидел,
И вытер нос, поскольку нос соплив,
Продрал глаза, айдес устроил гниде
Сожрал инжир и мятый чернослив
И, тупо наблюдал, как берег вытер
От человеческих следов отлив,
И дрых, и просыпался, и ругался
На представителей противных школ
И дрых, и в грезах самопостигался,
Крича во сне, вот до чего дошел.
Надел рукав, собака ест хот дог,
Второй надел. И он нам не помог.

Второй надел. И он нам не помог.
Башмак, И взором окатил ворону
И ненавидя прикурил «Дымок»
Не «Бело мор», дешевле, и к «Сайгону»
С утра, с утра потребен кофеек
М-2.Рассвет малинового звону
Ай, полька, я твой малый фитилек
Ой, поле, колосок, каюк Кобзону
Каюта жизни в черепе моем
А в ней кают – компания лихая
Культяпкой Сильвер гладит попугая
И королева карт, по ноздре в свите
Джон Дон, и шутовской колпак на ем
Корону мне померить разрешите?

Корону мне померить разрешите?
Блок флейту разрешите прикурить,
Я Гельдерод де, звать Мишель, фьюить —
Я Брейгель Петр, стирающий в корыте
Я принц Пиф-Паф, я старший пуп в синклите,
Я вам не разрешаю говорить,
Граф Сен-Жермен. Свечу и блюдце, битте,
Нашел заначку, можно покурить.
Вы кто такой, какого хера двое,
На кой мне хой поэма без героя,
Я сам себя оставил без порток,
Чтоб припевать, что мир жесток, жесток,
Жан Беранже, давай свой котелок,
Да отчего ж не спробовать, сынок.

Да отчего ж не спробовать, сынок.
Как яблочко румян и пьян всегда я
Хотя в стекле лишь воздуха глоток,
Зато на Брайтон не умчалась Рая,
И здесь ее еврейский говорок
И грудь в халате кофе наливая,
Как сцеживаясь, на вот сосунок,
Кто скажет мне сейчас? Земля сырая?
Кто мне заменит шарф мой и берет,
Кто вставит зуб назад на склоне лет,
Кто скажет мне таинственное слово
Как днем осенним памятник Крылова?
Труп Листьева мне скажет, извините,
Ворона любит блеск, и вы любите.

Ворона любит блеск, и вы любите.
Друзья мои, яд яблок наливной
И к слову битте добавляют дритте,
Чтоб вместо смысла вышел звук смешной.
Простил и не кручинюсь об обиде,
Моя лучина, болью головной
Трещит многоголосо, свет не взвидя,
Как извела она меня тоской.
Моя лучина. Догорай, весталка,
За половой контакт заточена
В Российский погреб. Холодно и жалко.
Хлеб съеден, молока кувшин до дна.
Не сравнивай меня с собой, щенок,
Сказал мне чей-то тихий шепоток.

Сказал мне чей-то тихий шепоток.
Что Рим четвертый обречен, и задник
В конце спектакля вспыхнет, уголек
На кончике жезла подержит всадник,
И тронется, поскольку путь далек,
Ловить безумца, век считая за день.
Увы, пылает Царского восток
Так, что попробуй, помолись на складень
Глаза горят и лопнула кора
На дубе в Невском устье, сок востока
Немую пустошь оросил жестоко
Благословив унылые утра,
Осыпав ветром полну ростр колону
И вот я, Ольга, пробую корону.

И вот я, Ольга, пробую корону.
Бутылочными стеклами убран
Мой светлый лоб бордово и зелено
И весело, и козлоног, как пан
Скачу за проводницей по вагону
В бюстгальтер лезу ей, как наркоман,
И шепчет нимфа мне, опять обман,
Никто не позвонит по телефону.
И падает ей челка на глаза,
И вымя подставляет мне, коза.,
Кося зрачком, чей луч так невозможен,
Как будто в нем летит Гермес зеленый
И с любопытством нос коснулся кожи,
Напоминая сам себе ворону.

Напоминая сам себе ворону
Фонетики, чей клюв, как постовой
Присутствуя, из черной мостовой
Вдруг высек огнь малинового звону
Я не врублюсь кто мертвый, кто живой
И кто как будет проклят по канону
Могил, чей сын, чья дочь умрут от той
Чумы, что пращур бабе впрыснул в лоно,
Чью черный камень нынче смерть зовет
Чью душу черной речки черный лед
Затягивает, руки чьи до локтя
Как струйки меда льются в реку дегтя
В пух пьяная ворона скажет «Кря»
Кря, клювом папиросочку куря.

И клювом папиросочку куря
Эрнст Теодор, на чьих полах известка
В морозе самом центре ноября
Возник, Листающий альбомы Босха
Вдруг на меловке, вдруг не упыря
Лицо открылось, а с крестом из воска
Рука, желта, как слиток янтаря
И корабельный лазарет, и жестко
Свеча сияла, белое лицо
Озарено. И грязная тельняшка,
И вены в руку влитые свинцом,
Что на кресте. Звенит от качки чашка
Какая – то пустая, слух деря
А лето, что ж, дойдет до января.

А лето, что ж, дойдет до января.
Чтоб Токсово, где снеги воссияли,
Крутило в воздухе холмистом дали
В кружащихся соснах задор беря
Звук пристального циркуля печали,
Березка с висельником, повторя
Отечество нам царское, настали
Другие времена, до фонаря,
До фонаря, от фонаря досюда
Брожу, и жду свидания с тобой
Ночь, что была, бела, моей судьбой
Теперь, увы, лишь(ах!)моя причуда
Уедет вон, во мглу, последний житель.
Покроет снег древа, как победитель.