Леопольдо Лугонес - Огненный дождь

          В МИНУТУ ПОКОЯ

Затихший мир засыпает.
И тополь зеленой кроной
небесную синь заслоняет.

Он жаждет — ввысь устремленный,
свободный, обретший сознанье —
узреть красоту мирозданья
в лазурном окне небосклона.

                  ЗАСОХШАЯ РОЗА

Засохшая роза среди пожелтевших бумаг,
хранимая бедным влюбленным поистине свято;
должно быть, любовь, что его захватила когда-то,
из памяти не уходила никак.

Наверно, была для него та любовь настоящей,
единственной в жизни, и долгие годы в печали
ласкал он цветок: лепестки под рукою дрожали, —
и розу он видел не мертвой, а спящей.

            ОСЕННЯЯ РОЗА

Грусть навевает осени приход,
но, споря с однотонной полумглою,
сверкая, роза поздняя цветет —
осенним днем прекрасней, чем весною.

От дуновенья ветерка цветок
слегка дрожит и лепестки роняет.
Наступит время без невзгод-тревог,
да, к сожаленью, все не наступает.

Цветок склонился над сырой травой,
и кажется, что слезы он роняет.
Не должен наступить миг роковой,
но он однажды все же наступает.

Счастливая, не ведая тоски
в вечерний час неторопливо нежный,
прекраснейшая роза лепестки
роняет в руки смерти неизбежной.

                СТАКАН ВОДЫ

Стоит стакан — обычный, тонкий, чистый,
и в нем воды серебряный покой;
чиста вода, как свет звезды лучистой,
сверкающей алмазом над землей.

В нем родника прозрачная улыбка,
смех речки, что доныне не исчез;
трепещущая радостно и зыбко
таинственная капелька небес.

И отраженье радуги весенней,
и солнца луч, пронзающий до дна,
и цвет жасмина в белоснежной пене,
и скатерти крахмальной белизна.

Взгляни на мир через стекло стакана,
в котором дремлет чуткая вода,
и мир предстанет, преломленный странно,
прекрасно неземным, как никогда.

         БЕСКОНЕЧНОСТЬ{99}

Сверчок поет. Окрест из шелка
молчанье соткано, и льнет
к далеким звездам тополь колкий,
сверчок меж тем поет, поет…

Махина кружится вселенной
в зловещем зареве колец,
о, где-то здесь самозабвенно
ее сверчком заводит денно
и нощно астроном-творец.

        СЧАСТЛИВАЯ ДУША{100}

За горизонт шло солнце, угасая,
и наступал уже разлуки час.
Прощанье — как всегда… Но в этот раз
я понял ясно, как люблю тебя я.

Ты это поняла, не сознавая…
Настал разлуки миг? Сиянье глаз
твоих опять соединило нас.
Не в силах мы расстаться, дорогая.

Мы оба, удивленные, молчали,
но в наших душах не было печали,
и вздохи были радостно легки.

Твои уста горели жгуче-ало…
Душа твоя в ладонях трепетала,
как умиравшей розы лепестки.

          ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ

Пора настала — опадает снова,
подобно дням, листва в саду моем,
но осенью сильней, чем вешним днем{101},
льют розы аромат в тиши садовой.

Печален ты, душа твоя готова
лишь увядание узреть во всем,
но оглянись же в сумраке сыром:
пылают розы{102} поздние пунцово.

Без страха осень надобно встречать.
Цвет облетел — осталась ветвь живая.
Осталась ветвь — чтобы гнездо создать.

И ты гнездо грядущее не тронь.
Костер из мертвых сучьев разжигая,
припомни роз пылающих огонь.

          УЖЕ…

Вновь осень надсадно
шуршит за окном
лозой виноградной,
горящей огнем

пурпурным. И охрой
каштан окроплен.
Воробышек мокрый
летит на балкон.

Листва под ногами
грустна и мертва.
Все в прошлом. Мы сами —
как эта листва.

Уже наступила
пора вспоминать.
Что было, то было,
не будет опять.

Уже все позднее
рассвет настает,
и все холоднее
блестит небосвод.

Мир ярок — как в призме.
Свет тихий в душе.
И скоро у жизни
ты спросишь: «Уже?»

     ДАМА И РЫЦАРЬ{104}

— Чтоб от любви умирали, —
это не боле чем вздор.
— Вы никого не любили,
наверное, до сих пор.

— Никто от любви не умер
из тех, что влюблялись в меня.
— Ни разу они не познали
истинной страсти огня.

— В меня влюблены вы, конечно…
— Тайну любви своей
похороню я в сердце, —
так будет всего верней.

Печально вздохнула дама,
и тихо сказала она:
— Любви совершенство — в смерти.
Я так понимать должна?

      ЧЕРНЫЕ ОЧИ{105}

Пальмы ствол — ее стан,
гибка и крепка на диво;
волосы — жаркая грива,
взметнувшийся ураган.

И — мгновенье лови
на лезвии черной ночи —
поют роковые очи
о смерти и о любви.

     ВЕСЕННЯЯ ЛУНА

Акация в белом цвету
ветвь над скамьею склоняет,
она твою созерцает
цветущую красоту.

Любовью дышала весна,
и сердце — в сладостной муке.
Ты мне протянула руки —
в них расцветала луна.

          С ОБОЖАНИЕМ

Сверкающая в выси небосклона,
прекрасная в сиянии своем,
звезда ночная знает ли о том,
что смотрится она в морское лоно?

А безмятежное морское лоно
хранит покой, уверенное в том,
что отражает в зеркале своем
звезду, взирающую с небосклона.

Жемчужина, что в раковине зреет,
сверкая потаенной красотой,
осознает ли в глубине морской,
что властью над людьми она владеет?

Но счастием и властью тот владеет,
кто достает из глубины морской
сверкающую тайной красотой
жемчужину, что в раковине зреет.

Вот почему я, от любви страдая,
всегда ищу и верю, что найду,
свою жемчужину, свою звезду
в тебе — одной навеки, дорогая.

             ПАЛЬМА{106}

Когда любовь моя умрет —
так будет, так и прежде было —
то пусть же пальма над могилой,
над глыбой каменной взрастет.

Пройдут поспешно люди мимо,
ведь груз забвенья не тяжел,
 а мне той пальмы стройный ствол
напомнит о моей любимой.

Печальною и нежной кроной
склонится пальма над землей, —
как будто снова надо мной
она склоняется влюбленно.

Пусть ветра вешнего дыханье
цветов приносит аромат,
ведь мне напомнит он стократ
ее духов благоуханье.

И запах буйного цветенья,
что всюду в воздухе разлит, —
мне верить хочется — смягчит
боль моего уединенья.

Чтоб ощутил я в сладкой муке —
как въяве, нет, еще сильней:
в пустыне памяти своей
опять ее целую руки.

И ветру, что шуршит листвой
высокой пальмы в час заката,
шептать я стану виновато
слова своей тоски живой.

Пусть память горькая опять
вечерней птицей обернется,
таинственной, той, что вернется
в гнездо на пальме — ночевать.

              КАСЫДА{107}
                                        Лейле!

О ночь! Ты в чуткой тишине
качаешь люльку звездных снов!
О ночь — прекрасней всех даров,
какие снятся нам во сне!

Луна, когда могла бы ты
прильнуть к ее рукам лучом
и нежных ирисов дождем
упасть с небесной высоты!

Заря, румяня небосклон,
гордишься ты своей красой,
но меркнешь ты в сравненье с той,
чьей красотой я покорен!

И не мечтай, заря, о том,
чтоб красотой сравниться с ней!
А очи у нее синей,
чем цвет небесный ясным днем!

О ангел в выси голубой,
взирающий на смертных нас, —
мне страшно, если ты сейчас
ее любуешься красой!

ПЕСНЯ О ПТИЦЕ И СМЕРТИ

Щебечет певец беспечный,
поет о любви и разлуке,
а в сердце безмолвном те звуки
тоской отзываются вечной.

Так пой, выводи свои трели,
пусть песнь твоя будет звонка,
до самой минуты, пока
все силы твои не сгорели.

Так пой свою песню отчаянья,
пока не настанет конец…
Удел всех отважных сердец —
лишь в смерти молчанье.

ПЕСНЯ О СОКРЫТОМ КЛАДЕ

Коль станут искать когда-то
мною сокрытый клад, —
глаза у всех заблестят:
конечно же, клад мой — из злата.

Лопатою и кайлом
пусть будет земля перерыта…
Куда как надежно сокрыта
любовь твоя в сердце моем!

ПЕСНЯ ОБ ИСТИННОЙ ЛЮБВИ

Как мальчик, верую, Любовь,
в одну тебя во тьме ночей;
от ласки чувственной твоей
я пробуждаюсь вновь и вновь.

Но кто-то хорошо сказал{108}:
сравнить со смертью можно сон.
Так пусть не буду пробужден
от сна, где я Любовь познал!

ПЕСНЯ О ЦВЕТУЩИХ УСТАХ

Садовник розу преподнес
тебе, заметив горделиво:
— Взгляните, как она красива,
на свете нет прекрасней роз.

— Несправедливо мненье ваше! —
воскликнул с пылом я в ответ. —
И аромат хорош, и цвет,
но знаю: есть цветок и краше.

И ты за рыцарский порыв
меня улыбкой наградила.
Садовник прочь побрел уныло,
в молчанье голову склонив.

ПЕСНЯ О НАУКЕ ЛЮБВИ{109}

Еще не изведав любви твоей меда, —
а слаще его в мире, видимо, нет, —
пытался постигнуть я жизни секрет,
ученым мужам не давал я прохода.

Твоей добиваясь любви непрестанно,
желая услышать ответный твой зов,
я спрашивал всех, каких мог, мудрецов:
скажите, в чем смерти великая тайна?

И ныне, любовью жестоко терзаем,
изранен, донельзя измучен душой,
я знаю, как знают и врач, и больной,
зачем мы живем и зачем умираем.

ПЕСНЬ ВО СЛАВУ ЖИЗНИ
        (Фрагменты)

Бодрая заря златая
нас проснуться побуждает
и любовь в нас пробуждает,
словно дева молодая.

Нежен свет лазурноглазый
со звездой в небесном створе, —
но ее сокроют вскоре
кроною густою вязы.

Над землею вновь струится
свет, слепящий красотою,
и молитвою святою
к небесам взлетает птица.

Над поляною тенистой
свет-волшебник проплывает
и алмазами сверкает
в утренней траве росистой.

Свет, наш мир омывший щедро
до морских бровей соленых{110},
песен жаждет он стозвонных
и от птицы, и от ветра.

<…>

Любовь живет победоносно
в цветущей розе, в деве юной,
она весенней ночью лунной
летит посланницею звездной.

Она — идиллия лесная,
где кипарис во всем величье
стоит, как страж надежный, птичье
гнездо ветвями охраняя.

Вина веселье золотое, —
в нем розы нежно расцветают,
в нем клавиши зубов сверкают
улыбкой ярко молодою.

Страсть, побеждающая в каждой
душе преступные желанья.
И в зное бронзовом рычанье
льва, что вконец измучен жаждой.

Сон ткани тюлевой, рожденной
лететь крылато, словно птица.
Глаза любимой — в них лучится
лазурь морей и небосклона.