Александр Артёмов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Ты, запев мой, гневный и горячий,
До поры скрывавшийся во мгле,
Дождались и мы такой удачи,
Чтоб идти свободно по земле.

Не терял я твердости и воли,
Загнанный, как зверь, в одну из нор,
Мог писать я только лишь в подполье,
Но писал — врагам наперекор.

А когда война зловещей тенью
К нам пришла и принесла беду,
Я украдкой слов своих плетенье
Закопал под вербою в саду.

Пусть шумят паны, пока не сгинут,
Для меня их злоба не нова.
И тогда своей жене и сыну
Завещал сберечь я те слова.

«Вы не лейте слез, — сказал я глухо, —
Я прошу вас песню сохранить.
Пусть меня убьют они, но духа,
Что остался в песне, не убить!»

…И опять я с волею простился,
И опять я брошен был во мглу,
И опять в Березе очутился
На холодном каменном полу.

Тысячи людей сухих, как жерди,
Согнанных тюремщиком в ряды,
Шли неотвратимо в лапы смерти
Под плетьми, без хлеба и воды.

Наконец однажды среди ночи,
Сквозь горячку голода и тьмы,
Услыхали голоса рабочих
За колючей проволокой мы.

Это рухнул строй гнилой державы,
Это старый мир исчез, как сон.
А с востока, вся в сияньи славы,
К нам свобода шла через кордон.

Полицаи в дебрях укрывались,
Их душили ненависть и страх, —
Но уже победно развевались
Красные знамена на домах.

Двадцать лет судьбы моей суровой —
Двадцать книг, загубленных в огне.
Но уже слова поэмы новой
Возникали радостно во мне.

Люди улыбались нам сквозь слезы.
Мы в толпе, как призраки, брели.
И когда настал конец Березы,
Я достал тетрадку из земли:

С командиром Армии Червонной
Песни мной на свет извлечены
В день моей надежды воплощенной,
В осень, что милей любой весны,

Ты бурлил взволнованной толпою,
Морем стягов и людских голов,
В час, когда я встретился с тобою,
Милый мой, освобожденный Львов.

Поднимайся, песня, на свободе!
Ты жива, ты долго будешь жить,
Чтоб прикончить панское отродье
И могильным камнем привалить.

Я во вражье сердце это слово
Будто кол осиновый всадил,
Чтоб не смел видением былого
Панский дух являться из могил.

Важа любил крутые волны эти
И подарил бессмертные стихи
Речным водоворотам,
                         где, как дети,
Ныряют корни легкие ольхи.
О добрая вода — приют форели,
Река —
            купальня эйлаговых гор,
В твои глаза прохожие смотрели,
Здесь пастухи купались с давних пор.
Ты точишь скалы тонкими ножами
И валуны шлифуешь не спеша.
Как яро ты вскипаешь под дождями,
Стирая тропы и мосты круша!
Как грозно твой поток
                              в ущельях мчится,
Расталкивая камни по пути,
И трепетная лань, придя напиться,
К тебе боится близко подойти!

Когда луна посеребрит просторы
И звезды вспыхнут высоко над ней,
На каждый шорох вздрагивают горы,
Во тьме пугаясь собственных теней.
В воде блестят серебряные руды,
Луна плывет с карниза на карниз,
А на обрывах каменные груды
Лишь ветра ждут,
                           чтоб покатиться вниз.
Скажи, река, о чем порою поздней
Лепечет ветер, прилетев с полей?
Скажи, какие сказки ночью звездной
Рассказывают листья тополей?

Я был мальчишкой озорным и звонким,
И по утрам
                с бузиновым ружьем,
Как взрослый, пояском затянут тонким,
Я с другом прибегал сюда.
И небеса над нами голубели,
И плыли облака издалека,
И ты была мне вместо колыбели,
Моя Иори,
                   горная река.
Но годы…
              годы резвые промчались —
Желтели и ломались тростники,
Потом к деревьям листья возвращались,
И шел апрель по берегам реки…
Иори, здравствуй!
                              Вновь пришел к тебе я,
За мною детство ходит по пятам.
О щедрости своей не сожалея,
Ты даришь воду травам и цветам.
Твой голос слышен зрячим и незрячим,
Тебе привычно чувство высоты…
Хочу и я
                  дождем стихов горячим
Омыть сердца, и листья, и цветы.
Я по душам беседую с тобою,
Дай руку мне
                        и сердце дай навек.
И, веришь ли,
                    мне кажется порою,
Что ты, Иори,
                       тоже человек.
Не зря Важа прославил волны эти —
Тебе, горянке, подарил стихи
О тех водоворотах,
                                   где, как дети,
Ныряют корни легкие ольхи.

Холодный ветер в скалы бьет с разбегу,
И скалы стонут у него в плену…
Куда ты в эту ночь идешь, Шавлего,
Оставив в сакле мать совсем одну?
Куда спешишь от теплого ночлега?
От очага зачем уходишь прочь?
Ведь чоха черная твоя, Шавлего,
Светлей, чем эта бешеная ночь.
За крайней саклей — сразу царство мрака;
Твой путь, Шавлего,
                                    и далек и крут.
«Ва-ва, — скулит голодная собака,—
Луну сегодня ночью украдут».
И стынет ночь, потерянная богом,
Метелью с неба звезды сметены,
И смельчаку в пути его далеком
Не видно ни дороги, ни луны.
За ворот рвется бесноватый ветер —
Согреться хочет на его груди.
О, холодно!
Как холодно на свете,
И только мрак и вихри впереди…

Не ходи, бичо Шавлего, не ходи,
Может быть, всего до смерти два шага,
Лучше мать свою седую пощади,
Со старухой посиди у очага.
Сердце матери ты зря не беспокой:
Злые вьюги на пути тебе грозят,
И над узкою неверною тропой
Скалы ржавые тяжелые висят.
Потеряешься, заблудишься в глуши,
И никто тебя не сыщет между гор.
Не спеши, бичо Шавлего, не спеши,
В эту ночь назад вернуться не позор!

Но путника ведет тропинка волчья —
Петляет так, хоть дьявола зови,
Красивая чоха порвалась в клочья,
Кричи, зови,
                      но кто придет на помощь?
Плывет, как вечность,
                                 время до утра,
В лицо швыряет горсти снега полночь —
Февраль, февраль,
                                     бездомные ветра!
И там, где слабых остановит робость,
Где солнце зажигает новый день,
С короткого разбега через пропасть
Метнулась человеческая тень.

…Стихает ветер.
                               Вьюга замирает.
Вершины гор всё четче и белей.
А под скалою парень умирает,
И шорох губ всё глуше и слабей:
«Ах, ветер, ветер,
                              я ослаб от боли,
Мне не прожить сегодняшнего дня,
Ты отыщи отряд в мухранском поле,
Скажи Арсену, чтоб не ждал меня.
Скажи, что не упало слез ни капли
В селенье, где родился я и рос,
И мать по сыну не рыдает в сакле,
И девушка не распустила кос.
Скажи, что мне уже не нужен лекарь,
Что не сдержал я слова своего,
Что умер между скал бичо Шавлего
И лишь орлы оплакали его».