Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

Снова Тень, и снова Дьявол, снова Тень, и снова боги,
Снова тягость перекрестков, и несчетные дороги.
Будет, будет. Надоело. Есть же мера наконец.
Если жалкую повторность ты не видишь, ты — глупец.

Или нужно в самом деле нам вздыхать, бледнеть всечасно?
Даже глупая ищейка устает искать напрасно.
И тогда ее хозяин прочь с собой ведет домой:
И не скажет: «Псу — усталость!» И не скажет: «Отдых — мой!»

Нет, собаку холит, кормит — кто идет за красной дичью.
Это только справедливость, тут и места нет величью.
Мы же, люди, кто мы? Что мы? — Кто не слеп, тот сам суди: —
Мы — охотник, мы — собака, или — зверь с копьем в груди?

Выбирайте. Только, братья, раз хотите вы лохмотий,
Я вам больше не товарищ, здесь, на этом повороте.
Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор,
Витцлипохтли, маски, маски, это все сплошной позор.

В лабиринтах ли Индийских, или в бешеной Валгалле,
На уступах пирамидных Мексиканских теокалли,
Всюду — Демону в угоду — истязание умов,
Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный ров.

Жертва, жертва, нож вонзенный, ужас взора, кровь из груди,
Растоптанье, оскверненье, одураченные люди.
Прочь, кошмары, Ночь провальна, прочь, Дракон, и прочь, Змея,
Я люблю одну бездонность, это — Воля, это — Я.

Вера в Тени это только — мозговая паутина,
Призрак Дьявола — попутчик Привиденья-Исполина.
Против этих двух Бактерий прибегаю я к Лучу: —
Нет их больше! Нет их больше! Больше Чудищ не хочу!

Когда я думаю, как много есть Вселенных,
Как много было их, и будет вновь и вновь, —
Мне Небо кажется тюрьмой несчетных пленных,
Где свет закатности есть жертвенная кровь.

Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,
Все связи рушатся, — и снова будет Тьма,
Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,
Циклон незримостей, стихийная Чума.

И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный,
Звено упорное сложившихся планет,
И странной музыкой, безгласной и печальной,
В эфирных пропастях польется звездный свет.

И как в былые дни, чтоб прочным было зданье,
Под основание бывал живой зарыт,
В блестящих звездностях есть бешенство страданья,
Лучист Дворец Небес, но он из тяжких плит.

Мучительная слитность
Волны с волной, волны с волной, в туманной неразрывности.
Томленье, беззащитность
Всех наших дум, всем наших снов, во всей их страшной дивности.

Волна волной быть хочет,
Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя в Безбрежности.
И сердцу ум пророчит,
Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск Безнадежности.

Волны морей, безпредельно — пустынно — шумящие,
Бог Океан, многогласно — печально — взывающий,
Пенные ткани, бесцельно — воздушно — летящие,
Брызги с воздушностью, призрачно — сказочно — тающей.

Горькие воды, туманно — холодно — безбрежные,
Долгий напев, бесконечно — томительно — длительный.
Волны морей, бесконца — бесконца — безнадежные,
Бог Океан, неоглядно — темно — утомительный.

Изначально горенье Желанья,
А из пламени — волны повторные,
И рождаются в Небе сиянья,
И горят их сплетенья узорные.

Неоглядны просторы морские,
Незнакомы с уютом и с жалостью,
Каждый миг эти воды — другие,
Полны тьмою, лазурностью, алостью.

Им лишь этим и можно упиться,
Красотою оттенков различия,
Загораться, носиться, кружиться,
И взметаться, и жаждать величия.

Если ж волны предельны, усталы,
В безднах Мира, стеной онемелою,
Возникают высокие скалы,
Чтоб разбиться им пеною белою.

Мудрецы говорят: описать нам Его невозможно,
Трижды темная Тайна, хоть Он — ослепительный Свет.

Лишь скажи утвержденье, — оно уж наверное ложно,
Все реченья о Нем начинаются с возгласа: «Нет».

Нет в Нем скорби, ни жизни, ни смерти, ни снов, ни движенья,
Но, скорбя со скорбящим, с живущим живет Он как брат.

И повсюду, во всем, ты увидишь Его отраженья,
Он в зрачках у тебя, Он твой первый, последний твой взгляд.

Не терзайся, душа, если речь рассказать неспособна
То, что, будучи Словом, бежит от несчетности слов.

Капля каждая — видишь — играет и искрится дробно,
И не капле явить Океан, без теснин берегов.

Мудрецы — говорят. Но не медли, душа, с мудрецами,
Если хочешь побыть с тем, Кто в каждой песчинке пустынь.

Видишь — горы горят снеговыми своими венцами?
Их молчанье — с душой, их молчанье есть область святынь.

Лишь вступи в этот мир, или пенью внимай Океана, —
Ты вздохнешь и поймешь, что беседует Кто-то с тобой,

И закроется в сердце глубокая алая рана,
И утонет душа в Белизне, в глубине голубой.

Далеко идут — идут пути.
Ждут ли нас, в конце их, за горами?
Есть ли Бог? Он сжалится ль над нами?
Есть ли Бог, и как Его найти?

Затаив невыраженный вздох,
Я прошел несчетные дороги.
Мозг болит, болят глаза и ноги.
Я не знаю, братья, есть ли Бог.

Все устали в тягостном пути.
Вот, теперь последняя дорога.
Если даже здесь не встретим Бога,
Больше негде Бога нам найти.

Страшный путь. Уступы. Скудный мох.
Западнями — всюду щели, срывы.
Будем ли в конце концов счастливы?
Как узнать! Как знать, какой Он, — Бог!

Не обвиняй, не обвиняй. Быть может он неправ.
Но он в тюрьме твоей забыл пучок душистых трав.
И он в тюрьме твоей забыл замуровать окно.
И Мир Ночной, и Мир Дневной идут к тебе на дно.

Ты потонул. Ты здесь уснул. И встать не можешь ты.
Но вот в тюрьме глядят, растут, и царствуют цветы.
На месте том, где ты лежишь, как труп ты должен быть.
Но сердце знает, что нельзя созвездья не любить.

Не обвиняй, не обвиняй — хотя бы потому,
Что обвиненьем все равно не повредишь ему,
А только сделаешь свой взор тяжелым и больным.
И, если вправду он неправ, сравняешься ты с ним.

А если то не случай был, что он забыл цветы?
А если то не случай был, что Небо видишь ты?
Как взглянешь ты, когда он вдруг в тюрьме откроет дверь,
Отворит дверь, что заперта, закована теперь?

Я знаю, больно ждать того, что только может быть.
Но счастлив тот, кто даже боль сумеет полюбить.
Я знаю все. Мне жаль тебя. Но чу! Цветы цветут.
Мой брат, я — дух того, кто был — в твоей тюрьме — вот тут.

В недвижности, в безгласной летаргии
Прибрежных скал, молчащих над водой, —
Молчащих век, века, еще, другие,
Молчащих в безглагольной летаргии, —
Есть смысл — какой? — не уловить мечтой,
Но только вечный, благостный, святой,
Сильней, чем все напевности морские.

Запад и Север объяты
Пламенем вечера сонного.
Краски печально — богаты
Дня безвозвратно — сожженного.

Ветер шумит, не смолкая,
Между листов опадающих.
С криком проносится стая
Птиц, далеко улетающих.

Счастлив, кто мудро наполнил
Хлебом амбары укромные.
Горе, кто труд не исполнил,
Горе вам, мыслями темные!