Бенедикт Лившиц - Полутораглазый стрелец

Еще я вижу див морских свеченье
На самой бессловесной глубине,
Еще я жду развязки приключенья,
Начавшегося только что во сне.

А памяти моей не напрягая
И лишь замедлив маятник часов,
Меня зовет обратно жизнь другая,
Уже не запертая на засов.

Она со мною говорит, как с ровней,
С проспекта Руставели вся видна,
И ничего нет в мире полнокровней
И соблазнительнее, чем она.

Зачем же пленником в дадианури
Дианы я отыскиваю след,
Поверх Мтацминды тонущий в лазури?
Иль та, иль эта. Середины нет.

Для всех раскрылась зеленая библия,
Зеленая книга весны, —
А я не знаю… не знаю, погиб ли я,
Иль это лишь призрак, лишь сны…

Синеет небо сквозь зыбкие листики…
Простор… суета… голоса…
А я опутан лианами мистики,
Чужда мне дневная краса…

В сверкающем солнце страшное чудится,
Мне выжжет глаза синева,
И в злом просторе утонут, заблудятся
Рожденные смертью слова.

Фальшивый звук средь согласной певучести,
Тень смерти на празднике всех,
Порочный, далекий от общей участи,
Я проклял веселье и смех…

Погибший, я жажду всеобщей гибели,
И к смерти — молитва моя:
«Румяные лица той краской выбели,
Которой отмечен лишь я!»

И только на миг, когда укоризненно
Из прошлого кто-то глядит,
Поблекшие губы шепчут безжизненно
(А сердце не верит и спит):

«О, если бы в час торжества несказанного
Весна пощадила меня!
О, если б начать было можно мне заново
Великую оргию дня!»

Ты слышишь? звон!.. ползут… хоронят…
Мелькают факелы и креп…
О, как согласно нами понят
Призыв, проникший в наш вертеп!..

Ты медлишь? Ты? Опомнись: разве
Не мне с тобою эта песнь?
Иль я в твоей смертельной язве
Не разглядел свою болезнь?

Иль, овладев твоею кровью,
Тебя пьянит надежда, весть?
Иль грозной смерти лепту вдовью
Ты не осмелишься принесть?..

О, нет — мучительным недугом
Мы оба ей обречены,
И ни обманам, ни испугам
Нет места в царстве тишины.

Но губ твоих, покрытых сыпью,
Не хочет мой предсмертный взгляд.
Туши ж огонь. Теперь я выпью
Едва не выплеснутый яд…

…Как ты прекрасна, Беатриче!
Как я люблю!.. Как вновь и вновь
Хочу в молитве, в песне, в кличе
Тебе отдать свою любовь!

Плывут и гаснут ожерелья,
Венки из ярких, странных звезд…
Нас ждут на празднике веселья,
Нас, беглецов из черных гнезд.

Упал бокал!.. На что он, если
На миг забыться мы могли
И в этот миг для нас воскресли
Больные радости земли?

Вдвоем, бежав урочной жатвы,
Мы, жизнь, к тебе — топчи, язви:
Твои рабы исполнят клятвы
Еще неслыханной любви!

О легкие розы, кто к нам
Бросает вас в сон дневной?
— Октябрь прислонился к окнам
Широкой серой спиной…

Мы знаем: вы ниоткуда!
Мы знаем: вы от Христа!
— Крылатые розы чуда
Горят, как его уста…

Уста неземные, к ним бы
Прильнуть, Любимый Жених!..
— И вот расцветают нимбы,
И Он — меж невест своих…

О сестры, сегодня каждой
Дано потерять Христа!
— И каждая с грешной жаждой
Целует его в уста.

Безрадостным сумеречным пеплом
Осыпана комната твоя.
Вакханка, накинувшая пеплум,
Ты лжешь, призывая и тая.

Последнего слова не докончив,
Вечернего счастья не раскрыв,
Грустишь, — и загадочно уклончив —
Не знаю — отказ или призыв…

Молчишь. Отвернулась. Ты сердита?
Ах, нет! выпрямляешься, дразня:
Все тело почти гермафродита
В конвульсиях серого огня.

И снова безжизненно поникла,
Как лилия на сказочной реке…
Восторги изысканного цикла!
Красивые замки… на песке!

Отбежали… Вышел чинно.
Жмешь мне руку, не любя:
Сколько розовых снежинок
На ладони у тебя!

Те четыре — словно крысы.
Вот и красный. Ждет с копьем.
Есть еще! Ну что же, высыпь…
Дальний запах раны пьем.

Это в шутку, иль опасно?
Замирают веера…
Он за красным! Он за красным!
Браво, браво, браво, бра…
А!..

Не вея ветром, в часе золотом
Родиться князем изумрудных рифов
Иль псалмопевцем, в чьем венке простом
Не роза — нет! — но перья мертвых грифов,

Еще трепещущие от истом.
Раздвинув куст, увидев за кустом
Недвижный рай и кончив труд сизифов,
Уснуть навеки, ни одним листом
Не вея…

О, мудрость ранняя в саду пустом!
О, ветр Гилеи, вдохновитель скифов!
О, веер каменный, о, тлен лекифов!
Забудусь ли, забуду ли о том,
Что говорю, безумный хризостом,
Неве я?

И снова — четырехконечный —
Невеста неневестных звезд,
О Русь, приемлешь ты заплечный
Степных широт суровый крест.

И снова в поле, польском поле,
Возведена на пламена,
Сокровищница тайной воли
И четырех ветров страна.

Ты видишь: на зверином стержне
Вращающийся небосвод?
Ты слышишь, слышишь: безудержней
Плескания балтийских вод?

Не на Царьград и не на Вавель —
На Торн ведет твой торный путь:
В болотный мох, в лесную завяль
Тебе ли плеч не окунуть?

И не тебя ль, на диком взъезде,
Прошедшую свинцеворот
Бичей, и вихрей, и созвездий,
Десница всадника влечет?

В закат, где плещет плащаница
Тебе завещанных зыбей,
Где легче слова водрузится
Суровый знак степных скорбей?

Когда бы бриттом или галлом
Мне объявиться на Неве,
Спокойно бы по всем кварталам
Бродил я с кольтом в рукаве.

Но не один лишь облак синий, —
На мутное упавши дно,
Шпилем стремительным Трезини
Пронзил мне сердце заодно.

И днесь, когда пятиугольный
У льва из лапы выбит щит,
Твоих скорбей участник вольный
С тобою казни предстоит.

Не удержать в раскрытом горле
Распятой птицы смертный крик,
Не отвечать на клекот орлий
Иною речью, чем привык.

В угаре тяжком пьяных стогнов,
С безумной жизнию вразлад,
Пред чернию пою, не дрогнув,
Императóрский Петроград.

Все тем же величавым ладом
Свои струи ведет Нева,
Все тем же легким веет хладом
Кронштадтский ветр на острова.

Все так же сладостна дремота
Пресветлой ночи — и гранит,
Неуязвимый, не хранит
И признака переворота.

И, все еще возглавлена
Моей Медузою, доныне
Ея взыскует благостыни
На смертном гноище страна.

Как будто эта над Невою
Не всуе замершая длань
Плеснет отсель водой живою
И медный глас раздастся: встань!