Альфред Теннисон - Королевские идиллии
Ему в лицо, однако втихомолку,
Во время дружеских рукопожатий,
Посматривал одним глазком на Энид,
Сидящую в печали и забвенье.
Меж тем Герейнт потребовал вина
И яств различных, чтобы угостить
Гостей незваных, и по широте
Души – его обычай был таков —
Велел хозяину позвать на пир
В честь графа всех домашних и друзей:
«Не думай о расходах. Я плачу».
Им принесли и яства, и вино.
И граф Лиморс, чуть выпив, стал шутить,
Фривольными историями сыпать
И все играл двусмысленно словами.
Когда вино и братия хмельная
Его воспламеняли, речь его
Вдруг становилась яркой и искристой,
Как драгоценный камень многогранный.
Герейнта он заставил рассмеяться,
Своих товарищей – рукоплескать.
Когда развеселился принц, Лиморс
Спросил: «Мой господин, не разрешите ль
Поговорить с девицей вашей милой,
Которая грустит там, в уголке?»
«Пожалуйста, – сказал Герейнт, – коль вы
Ее разговорите. А со мной
Она не говорит». Тогда Лиморс
Поднялся и, себе под ноги глядя,
Как по непрочному мосту идущий,
К ней подошел, и поднял взор влюбленный,
И, поклонившись низко, прошептал:
«Ты, Энид, – путеводная звезда
Моей несчастной, одинокой жизни!
Тебя одну любил я и люблю,
И, потеряв тебя, я обезумел.
Уж не судьба ль тебя сюда послала?
Ну наконец! Теперь в моей ты власти!
Но не пугайся. Хоть и называю
Себя безумцем я, но сохранил
В опустошенном, одичавшем сердце
Еще чуть-чуть учтивости наивной.
Я думаю, когда бы твой отец
В те дни далекие не стал меж нами,
Меня бы ты не оттолкнула, Энид.
Коль это так, скажи мне, не скрывай!
Позволь мне стать хоть капельку счастливей!
Ты разве ничего мне не должна
За жизнь почти пропащую мою?
Да, да! Пора вернуть мне этот долг!
Я вижу с радостью, что ты и он
Сидите врозь, что ты не говоришь с ним,
Что здесь ты без пажа и без служанки…
Так любит ли тебя твой муж, как прежде?
Сейчас ты скажешь мне, что это ссора
Влюбленных, но в одном уверен я:
Да, можно поругаться и любя,
Но выставлять смешным перед людьми
Кого ты любишь? Нет, так не бывает!
Что на тебе за нищенское платье?
Да ведь твой муж глумится над тобой!
Мне ясно и без слов, что он тебя
Не любит больше, что твоя краса
Быть для него красою перестала.
Обыденное дело! Точно знаю:
Наскучило. Мужчины таковы.
И снова ты его не завоюешь,
Прошедшую любовь не возвратишь…
Однако пред тобою тот, кто любит
Тебя, как прежде, даже с большей страстью.
Послушай! Он в кольце моих людей
И безоружен. Палец подниму —
Они поймут. Нет, не хочу я крови.
Ты не пугайся слов моих. Не надо!
Не глубже злость моя, чем ров вкруг замка,
Не крепче, чем стена. Вполне довольно
Темницы, чтобы нам он не мешал.
Скажи лишь слово или знак подай,
И Господом клянусь, который создал
Меня навек единственным твоим
Возлюбленным, что я употреблю
Всю власть, какой сейчас располагаю.
Прости, но говорит во мне безумье
Тех дней, когда тебя я потерял».
От сладких звуков собственных речей,[111]
От лицемерной жалости к себе,
Глаза его слезами увлажнились,
И испугалась Энид этих мутных,
Вином разгоряченных, влажных глаз,
И вымолвила с тем лукавством женским,
Которое способно отвести
Опасность от виновных и невинных:
«Граф, коль вы любите меня, как прежде,
И мне не лжете, так вернитесь утром,
Чтоб увезти меня – как будто силой.
Ну, а теперь идите. Нужно мне
Прийти в себя. Устала я смертельно».
Влюбленный граф, окончив разговор,[112]
Поклон отвесил низкий, прикоснувшись
Плюмажем развевающимся к туфлям,
И принц ответно пожелал ему
Спокойной ночи. Граф пошел домой
И хвастался попутчикам своим,
Что Энид лишь его всегда любила,
А принц… принц не дороже для нее
Расколотой яичной скорлупы.
И вновь одни остались Энид с принцем,
И Энид еще долго размышляла
О том, что нужно ей опять нарушить
Обет молчанья. И пока она
Так размышляла, муж ее уснул.
И, не решаясь мужа разбудить,
Над ним склонилась Энид, тем довольна,
Что, слава Богу, он в бою не ранен,
И радуясь, как ровно дышит он.
Потом она вскочила и, ступая
Неслышно, все оружье и доспехи
Сложила вместе, чтоб их не искать
В том случае, коль будут вдруг нужны.
Затем она немного подремала,
Ибо устала в этот день ужасно
От путешествия и огорчений.
И ей приснилось, что она схватилась
За куст колючий, вырвав его с корнем,
И вместе с ним летит куда-то в пропасть…
От страшного удара, показалось,
Она проснулась – но душа спала,
И ей привиделось, что буйный граф
С толпою собутыльников случайных
Трубит призывно в трубы за дверьми
И требует ее. Но это был
Петух хозяйский, возвестивший утро,
Когда холодный свет прокрался в мир,
Росой покрытый, и, залив окно,
Доспехи и оружье озарил…
И Энид поднялась, чтоб поглядеть,
Что там такое, и случайно вдруг
Задела их. Шлем, зазвенев, упал.
И пробудился принц, и с изумленьем
Взглянул на Энид. И тогда она,
Нарушив обещание молчать,
Передала ему слова Лиморса —
Все, кроме тех, где тот сказал, что муж
Ее не любит, – и не скрыла даже
Той хитрости, к какой она прибегла,
А под конец так мило повинилась,
Так тихо и спокойно объяснила,
Чем вызвана была ее уловка,
Что, принц хоть и подумал: «Уж не граф ли —
Причина ее плача в Девоншире?»
Но застонал лишь гневно и сказал:
«Ты чаровством своим любого можешь
В изменника и дурня превратить.
Вели хозяину седлать коней».
Она за двери выскользнула. Дом
Объят был сном. Тогда что было мочи
Она, как дух домашний, принялась
По стенам бить, пока не разбудила
Всех спящих, а потом, вернувшись к мужу,
Суровому Герейнту помогла,
Хоть он и не просил, хоть и молчал,
Надеть доспехи и вооружиться.
И вышел принц к хозяину и молвил:
«Приятель, счет!» И прежде, чем хозяин
Успел ответить, вновь сказал: «Возьми
За ночь и ужин пятерых коней
С доспехами». На что ему хозяин —
Как видно, приступ честности нашёл! —
Ответил изумленно: «Господин,
За это время не истратил даже
Я стоимости одного коня».
«Что ж, станешь богачом!» – промолвил принц,
А Энид бросил: «В путь! Сегодня, Энид,
Прошу еще решительней, чем прежде:
Что ни увидишь ты, что ни услышишь,
Что ни придумаешь – хоть я боюсь,
Мои слова тебя не образумят, —
Со мной не говори, но подчиняйся!»
Кивнула Энид: «Что ж, мой господин,[113]
Твое желанье – для меня закон.
Однако знай: когда скачу я первой
И слышу вдруг злодейские угрозы,
И вижу, что грозит тебе опасность,
Которой ты не видишь и не слышишь,
Почти что выше сил моих – об этом
Тебе не рассказать. Но – повинуюсь».
«Прошу тебя, не слишком сильно мудрствуй.
Ты видеть бы должна, – сказал Герейнт, —
Супруг твой – не разиня, потому что
Есть руки у него, чтоб защищаться,
Глаза, чтобы тебя найти повсюду,
И уши, чтоб и в снах тебя услышать».
Он поглядел ей пристально в глаза —
Так зоркая малиновка глядит
На тяжкую работу землекопа —
И то, что торопливый человек
Или неумный поспешил назвать бы
Ее грехом, заставило ее,
Залившись краской, опустить глаза.
Но это не понравилось Герейнту.
С угрюмым провожатым за спиной
Вновь поскакала Энид по дороге.
Вела дорога эта из земель
Коварного Лиморса во владенья
Пустынные другого графа, Дурма[114],
Которого дрожащие вассалы
Прозвали Буйволом. И, оглянувшись,
Увидела девица: принц Герейнт
Намного ближе скачет к ней теперь,
Чем утром дня былого, что ее
Почти развеселило. Но тотчас
Герейнт рассерженно махнул рукой,
Как бы сказать желая: «Не смотри!»,
И вновь печаль вошла в ее сердечко.
Еще златое солнце не успело
Напиться серебристою росой,
Когда вдруг Энид услыхала цокот
Не одного, наверное, десятка
Копыт и, обернувшись, увидала
Пыль и сквозь пыль – мерцающие копья.
Тогда, чтоб не ослушаться Герейнта,
И все-таки его предостеречь,
Ибо скакал он, словно и не слыша,
Она, к нему подъехав, указала
Перстом на клубы пыли позади.
Упрямый воин был доволен тем,
Что Энид слово данное сдержала,
И повернул коня. И в тот же миг
Буян Лиморс на вороном коне,
Как грозовая туча, чьи края
Разметаны бушующею бурей,
Привстав на стременах от напряженья
И злобно и пронзительно крича,
Напал на принца. Рыцарь принял бой,[115]
И, подпустив врага на расстоянье
Длины копья, свалил его на землю —
И пал Лиморс, мертв или оглушен.
Затем Герейнт второго уложил
