Наталия Солодкая - Волшебство (сборник)
А что же стало с девочкой, плакавшей жемчужными слезами? Каждый любимый человек – Волшебник в глазах любящего. Появился тот, кто сделал девочку счастливой. И тогда произошло чудо: от улыбки девочки всюду расцветали розы дивной красоты. Я всегда знала, что они были цвета солнца.
Всё, что связано у меня с тобой – это мои жемчужины и розы, которые, став прошлым, превратились в строки этого письма. Письма, написанного сердцем, но которого ты никогда не получишь».
Под письмом не было ни даты, ни подписи. Но мне показалось, что я знаю, кто мог быть его автором. Едва начав читать волнительные строки, я вдруг перестала видеть их рисунок. Они исчезли, растворились, и перед моим мысленным взором возник образ встреченной мной в парке прекрасной Незнакомки. Я была почти уверена: это было её письмо. Только она могла так думать и чувствовать. А рисунок почерка… и этот исходивший от бумаги едва уловимый аромат. Все эти нюансы и сам образ женщины удивительным образом сложились в моём сознании в единое целое. Мог ли кто-то другой написать такое письмо, которое являло собой нечто большее, чем письменную передачу информации? Письмо было живым монологом, оно несло в себе отпечаток личности автора, в его строках были растворены все краски чувств излившего их человека. И всё это удивительным образом воздействовало на меня, воссоздав образ Незнакомки. Этот образ и был для меня подписью под письмом. Сжечь это письмо у меня не поднялась рука.
IVВесна в этом году была ранней. Снега зимой выпало немного, и в городе он быстро сошёл. Дни стояли солнечные, радостные. Скинув зимнюю хмурую дремоту, наш город оживал. Во дворах на асфальте появились нарисованные мелом классики, загалдела ребятня, застрекотали роликовые коньки, по выходным в окнах наших «человейников» можно было наблюдать балансирующих на высоте, подобно акробатам, хозяек, начищающих стекла до неправдоподобной прозрачности.
В магазинах появились куличи и краска для яиц, а в разговорах всё чаще слышалось слово «Пасха», отзываясь в душе необъяснимым волнением и радостью. Горожане наши – далеко не все верующие и воцерковленные, всё же чтят православные праздники. Как умеют. Кто-то просто отдаёт дань традиции, а для кого-то это – другая сторона жизни, не выставляемая напоказ, но, возможно – самая важная. В домах в эту пору закипают весенние генеральные уборки, преображаются после зимы дворы и улицы города, обретая обновленный вид. Приметой приближающейся Пасхи каждую весну становятся и специальные бесплатные автобусы, доставляющие горожан к местам, где обрели своё последнее пристанище их ушедшие близкие люди. При первой возможности, едва сойдёт снег, люди устремляются на встречу с теми, кто был и остаётся им дорог: внутри оградки прибраться, что-то покрасить, поправить, обиходить могилу, помянуть, зажечь свечу. И поговорить с дорогим человеком, который может теперь только выслушать.
По заведённому ещё Бабушкой порядку я тоже затеяла весеннюю генеральную уборку, дабы к светлому Воскресению дом засиял особой, праздничной чистотой. По завершении уборки дома я наметила поездку в Невзорово, чтобы прибраться на могиле Бабушки. Там лес кругом, снег вряд ли ещё стаял, а через денёк-другой в самый раз будет. Уж заждалась меня, наверно, голубка моя.
Первой в списке дел значилась разборка содержимого нашего старого секретера. Давно собиралась, вот только руки всё никак не доходили. Да и, если честно, где-то в глубине души мне хотелось как можно дольше сохранить в неприкосновенности этот маленький островок детства моего сына. Этот заповедный мирок сохранился таким, каким сын его оставил, отравившись из родительского гнезда в свой большой полёт. Мне казалось, что это не просто секретер, а настоящая машина времени. И стоит лишь приоткрыть дверцу и заглянуть внутрь, то вмиг попадёшь в чудесный, наполненный красками и светом мир, в котором живут заводные машинки и шагающие серебристые роботы, фантастические звездолёты и таинственные пришельцы из далеких миров, космические путешествия и жуткие неразгаданные тайны. И ещё там живёт маленький вихрастый любознательный фантазер со своим смышлёным, преданным, усатым и хвостатым дымчато-пушистым другом, от которого почему-то всегда пахнет карамелькой.
Позже, обзаведясь собственным домом, сын взял кое-какие дорогие его сердцу вещицы, а про остальное, махнув рукой, со свойственной молодым людям лёгкостью бросил:
– Мам, да что тут беречь? Давай соберём в мешок, не глядя, и отнесём в мусорку. Не будем культивировать фетишизм.
Но могла ли я лишить себя моих путешествий? И моя машина времени осталась в неприкосновенности.
Неумолимое время берет своё, и кое-что стало постепенно исчезать из недр секретера. Пропали старые школьные тетрадки, исписанные неразборчивым мальчишеским почерком, отправилась на лестничную площадку к почтовым ящикам стопка журналов «Юный техник», тут же обретя нового хозяина, покинула своё насиженное место коробка с дискетами, претендовавшая, подобно виниловым грампластинкам, на статус музейного экспоната. Освободившуюся полку облюбовали для себя появлявшиеся от случая к случаю женские журналы, купленные на вокзале или в аэропорту в дорогу книжки в мягких обложках, древние записные книжки и телефонные справочники, когда-то заинтересовавшие рекламные буклеты, а чем – теперь и не вспомнить. Все эти предметы, попадав в мои руки разными путями, складывались на эту полку под условным названием «А вдруг пригодится». Разобрать именно эту полку во время генеральной уборки я себе и наметила.
Довольно быстро решив судьбу содержимого всей этой кучи, после экспертизы на предмет полезности перекочевавшей прямиком в большой мусорный пакет, я протянула руку к оставшемуся в одиночестве большому коричневатому почтовому конверту из плотной бумаги. Да, я помнила, что в нём находились. Как теперь поступить с моей давней находкой? Сколько лет-то прошло! А выбросить всё же не поднимется рука. Только вот сжечь теперь негде – балкон застеклили, и устроить на нём костер вряд ли возможно. Возьму с собой в Невзорово, там и сожгу.
Невзорово – обычный посёлок, к которому примыкает обширное поле, переходящее в смешанный лес. Это поле отделяет жилую зону от печального соседства – кладбища, к которому надо добираться более километра по петляющей дороге, ещё недавно представлявшей собой труднопреодолимую полосу препятствий. Теперь, наконец, её покрыли асфальтом, и можно спокойно доехать до мест захоронений. Но без резиновых сапог всё равно не обойтись. Надо пробираться через узенькие проходы между оградами, которые летом зарастают травой высотой до колен, а весной и осенью – под ногами хлюпает расползающаяся жижа.
– Здравствуйте, вы к бабуле своей? И мы вот тоже своих навестили, – поприветствовала меня пожилая женщина, уже собравшаяся уходить. Муж с сумками и лопатой ожидал её немного поодаль. – Вот прибрались после зимы, да помянули. А что вы одна-то пришли, не боязно? Тут народ всякий ходит. Если вы недолго, то мы можем с дедом моим побыть тут с вами.
– Ну что вы, спасибо. Не беспокойтесь. А вы не знаете, кто здесь похоронен? – спрашиваю я женщину, указав глазами на соседнюю могилу.
Всякий раз, когда я навещаю Бабушку, с грустью отмечаю, что к захоронению за поржавевшей железной оградой снова так никто и не приходил. Уже двадцать лет, как человек похоронен, а нет даже надгробия, только металлическая табличка с номером, которую выдают в день похорон.
– Не знаю, милая, у меня самой сжимается сердце видеть эту заброшенность. Может, некому прийти. Есть же совсем одинокие люди. Живые-то не всем нужны, а уж мертвые – тем более.
– Это так, конечно, – соглашаюсь я.
– Ну, ладно, тогда мы пойдем. А то смотрите, мы можем и побыть с вами, – уже почти дойдя до дороги прокричала мне женщина.
Помахав ей рукой, я принялась приводить в порядок территорию внутри ограды.
А вот эта заброшенная… Всё, что я могу сделать, это хотя бы повыдергивать прошлогодние сорняки да пожухлую траву. Хоть какую-то толику участия проявить, хоть крохотную частицу живого человеческого тепла отдать этому одинокому человеку.
Сколько таких заброшенных могил! Может, просто никого в живых не осталось, кто мог бы навестить. А может… Вот это самое «может» – самое страшное. Забвение. Может, потому что сердце очерствело. Может, потому что никогда и не любило. А может, потому что некогда. Любить некогда. Жалеть некогда. Помнить некогда.
Завершив дела, я присела на прогретую солнцем скамью. День сегодня выдался на удивление солнечный, тёплый. Ветви деревьев с набухшими почками, уже готовыми превратиться в лаковые листочки, купались в небе цвета лазури. Даже в этом печальном месте, сегодня торжествовала жизнь. А птицы… Как же упоительно пели птицы! В раскидистой кроне ивы, склонившейся над бабушкиной оградой, расположился целый хор певунов и щебетуний. Захотелось, закинув вверх голову, устремить взгляд в бездонное небо и снова, как когда-то в детстве, на прогулке с Бабушкой в старом парке, испытать передаваемое ощущение парения в пространстве, наполненном светом, теплом, любовью. Жизнью:
