Валерий Брюсов - Том 3. Стихотворения 1918-1924

С Гаага, с Гоанго, под гонг, под тимпаны,
Душны дурманы отравленных стран;
Фризским каналам, как риза, — тюльпаны;
Пастбищ альпийских мечта — майоран.

Тяжести ль молота, плуговой стали ль
Марбургство резать и Венер ваять?
С таежных талостей Татлиным стать ли?
Пановой песни свирель не своя.

Вьюга до юга докинет ли иней?
Прянет ли пард с Лабрадорских седин?
Радугой в пагодах клинопись линий,
Готика точит извилины льдин.

В бубны буди острозубые бури —
Взрыхлить возмездье под взвихренный хмель!
Зелья густить, что Локуста в Субурре,
Пламя, слепящее память, — умей!

Гонг к вьолончели! тимпаны к свирелям!
Тигровый рык в дрожь гудящих жуков!
Хор Стесихора над русским апрелем,
В ветре, — приветствии свежих веков!

Наискось, вдоль, поперечниками
Перечеркнуты годы в былом, —
Ландкарта с мелкими реченьками,
Сарай, где хлам и лом.

Там — утро, в углу, искалеченное;
Там — вечер, убог и хром;
Вот — мечта, чуть цела, приналечь на нее,
Облетит прогорелым костром.

Цели, замыслы, — ржа съедающая
Источила их властный состав,
С дней, растерянных дней, тех, когда еще я
Верил вымыслам, ждать не устав.

И они, и они, в груду скученными,
Ночи клятв, миги ласк, тени губ…
Тлеть в часах беспросветных не скучно ли им,
Как в несметном, метельном снегу?

Конквистадор, зачем я захватываю
Город — миг, клад — часы, год — рубеж?
Над долиною Иосафатовою
Не пропеть пробужденной трубе.

Не шествия, где в гул гудят знамена,
Не праздник рамп, не храмовой хорал, —
Туда, в провал, из правды современной,
С морского дна излюбленный коралл;

Нет! — милые обличья жизни нежной:
Вдвоем над Гете светом тень спугнуть,
Вдохнуть вдвоем с созвездий иней снежный,
У ног любимых ботик застегнуть;

Лишь миги, те, — сознанья соль живая, —
Что пресный ключ включают в океан,
И жгут из мглы дней и надежд, всплывая, —
Киприды лик, весь пеной осиян;

И там, за гранью памятей и пеней,
Впивая в я не взором кругозор,
Не вопль вражды, не прелесть песнопений,
Победный терн иль лавровый позор,

Но час, где ночь, где за стеклом бесцветным
С промерзлых камней оклики колес,
Где узость плеч под простыней, в заветном
Последнем споре под наитьем слез.

Ночь уснула, дождем убаюкана,
Спит старуха, младенца крепче,
Теперь не расслышит ни звука она,
Что любовник-месяц ей шепчет.

Ветер улицы яростно вылизал,
Всюду рыщет, косматый и серый,
Веселится в роскошном обилии зал,
Скачет с мокрыми ветками в скверах.

Тучи, побитое войско, разомкнуты,
Вскачь бегут, меж звезд, без оглядки:
Иссекли их, щелкая, громы кнута,
Молний пляс истомил игрой в прятки.

Стены все — упорные странницы,
Ходят грузно по лунной указке:
Свет мигнул, — церковь старая кланяется,
Тень нашла — к дому дом льнет по-братски.

Без присмотра все силы кинуты,
Развинтилась в них каждая гайка.
Эх, доверилась Сумраку-сыну и ты,
Ночь-карга, земная хозяйка!

Он же рад сам трунить над месяцем,
Распустил стихии; при свете
Радостно раскуролеситься им, —
Разошлись тучи, камни и ветер!

Ветер гонит искры снега
Мимо окон, застя свет;
В свисте вьюги взрывы смеха;
Чутко плачет печь в ответ.

Здесь за дверью — остров малый,
Вихри волн — за рифом там.
Мгла причалы мачт сломала,
Мгла примчала нас к мечтам.

Лапой лампу пальма ль валит?
Зной с каких морских песков?
Ночь причудней. Пью в овале
Грустных губ вино веков.

Рыщут тигры; змеи свиты;
Прямо прянет вниз боа…
Что все страхи! лишь зови ты
Грот, где бред наш, — Самоа.

Мглами слеп, втеснюсь во мглу я,
Где прически прядь низка,
Чтоб вдохнуть сон снов, целуя
От виска и до виска!

Моя рука — к твоей святыне,
На дрожь мою — ладонь твоя;
Сан-Марко два жгута витые
Колени жгут, мечту двоя.

Длить сон предчувствий; первый трепет
Впивать в сухом агате глаз:
Следя добычу, смотрит стрепет,
Ждет искр Франклинов а игла.

Кто? — мы? иль там, в веках воспетых,
Мимнерм, Тибулл, Петрарка, все!
Ur-Mensch, в его слепых аспектах,
Две птицы, слитые в овсе?

Чудовищ, тех, эпохи ранней,
Вздох в океан, громовый всхлип,
Где в ласке клык смертельно ранит,
Где рот рычать от крови слип?

Уже двух рук сближенье жутко,
Дождь тысяч лет гудит в ушах, —
В бред, в хаос, в тьму без промежутка,
Все светы, правд и лжи, глуша!

Додунул ветер, влажный и соленый,
Чуть дотянулись губы к краю щек.
Друг позабытый, друг отдаленный,
Взлетай, играй еще!

Под чернью бело, — лед и небо, —
Не бред ли детский, сказка Гаттераса?
Но спущен узкий, жуткий невод,
Я в лете лет беззвучно затерялся.

Как снег, как лед, бела, бела;
Как небо, миг завешен, мрачен…
Скажи одно: была? была?
Ответь одно: вавек утрачен!

Кто там, на Серегу, во тьму
Поник, — над вечностями призрак?
Века ль стоять ему
В заледенелых ризах?

Достигнут полюс. Что ж змеей коралловой
На детской груди виться в кольцах медленно?
Волкан горит; в земле хорала вой,
В земле растворены порфир и медь в вино.

Додунул ветер с моря, друг отвергнутый,
Сжигает слезы с края щек…
Я — в прошлом, в черном, в мертвом! Давний,
верный, ты
Один со мной! пытай, играй еще!

Из викингов кто-то, Фритиоф ли, Гаральд ли,
Что царства бросали — витать на драконе,
Памятный смутно лишь в книге геральдик,
Да в печальном преданьи Мессин и Лаконий;

Иль преступный Тристан, тот примерный рыцарь,
Лонуа завоевавший, Роальду подарок,
Иль еще Александр, где был должен закрыться
Путь через Инд столицей ad aras;[8]

Иль некто (все имена примеривать надо ль?)
Не создали ль образ, мрамор на вечность:
Вместит все в себе, — Лейбницова монада,
The imp of the perverse — Эдгара По человечность?

Искушение гибели — слаще всех искушений
(Что Антония черти на картине Фламандца!) —
С Арионом на дельфине плыть из крушений,
Из огня выходить, цел и смел, — саламандра!

Пусть друзья в перепуге, те, что рукоплескали,
Вопиют: «Дорога здесь!» («Родословная», Пушкин);
Ставя парус в простор, что звать: «Цель близка ли?»
Что гадать, где же лес, выйдя к опушке?

Веселье всегда — нет больше былого!
Покинутым скиптром сны опьянены ли?
И жутко одно, — этого судьба лова,
Исход сражений, что затеяны ныне!

Встарь исчерченная карта
Блещет в красках новизны —
От былых Столбов Мелькарта
До Колхидской крутизны.

Кто зигзаги да разводы
Рисовал здесь набело?
Словно временем на своды
Сотню трещин навело.

Или призрачны седины
Праарийских стариков,
И напрасно стяг единый
Подымался в гарь веков?

Там, где гений Александра
В общий остров единил
Край Перикла, край Лисандра,
Царства Мидий, древний Нил?

Там, где гордость Газдрубала,
Словно молотом хрусталь,
Беспощадно разрубала
Рима пламенная сталь?

Там, где папы громоздили
Вновь на Оссу Пелион?
Там, где огненных идиллий
Был творцом Наполеон?

Где мечты? Везде пределы,
Каждый с каждым снова враг;
Голубь мира поседелый
Брошен был весной в овраг.

Это — Крон седобородый
Говорит веками нам:
Суждено спаять народы
Только красным знаменам.