Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений

Еще студен, безароматен
Под солнцем мартовский простор –
Он лег узором снежных пятен
На опаленный косогор.

Но звучен гам в вороньем стане,
Но влажен хруст шагов на льду.
Но зелен сок травинки ранней,
Растертой в пальцах на ходу.

Стволы прозрачно-серой чаши
Мой путь весенний стерегут
Да от столба к столбу летящий
Упругий проволочный гуд.

И вот ушли сады и крыши,
Свежее ветра талый хмель,
А я иду всё выше, выше —
Туда, где солнце, жизнь, апрель.

Нет во мне ни трепета, ни крика,
Ровен шаг мой, бестревожен взгляд. –
Но любовью тихой и великой
Возлюбила я тебя, земля.

За твои смиренные дороги
В мягкой, теплой, солнечной пыли;
За мечту о милосердном Боге,
Древнем утешителе земли.

И за след ноги босой и грубой
На пути пустынном, полевом.
И за то, что помнят чьи-то губы
О случайном имени моем.

Три китайчонка — личики чуть намечены
И прямые черные волосы в скобку —
Нашли на улице таз искалеченный
И от бисквитов большую коробку.
Влезли и, узко мерцая глазками,
Смеются и в гонг ударяют яро, —
Плывут за океан за драконьими сказками
От заплеванного тротуара.

Злой локоть оттиснул прочь,
В напоре сжатые челюсти…
Трясет железная ночь
Толпу в ее дикой прелести.
И где уж нам не позабыть,
Как небо зарей румянится.
Здесь жизнь земную любить
Умеют — дети да пьяницы.

На колени просилась к няне,
Прижималась к ней, присмирев, —
Потому что в ночном бурьяне
Притаился и смотрит — лев…

Светляков проплывали искры,
Что глаза. А над срезом крыш,
Заметавшись, грозила быстро
Злым крылом летучая мышь.

И русалий хохот лягушек
Шевелил безлунную ночь,
Словно их зеленые души
Улетали с хохотом прочь…

…Пахла няня кофе и ситцем,
А ладонь как терка была.
Даже страхом легко томиться
Под оградой ее тепла.

На песке рисую тростью
Дым витым столбом.
Полно быть смущенной гостьей, –
Где-то есть мой дом.

Или только боль разлуки
В долгом забытьи?
Никогда в родные руки
Не вложить свои?..

Пусто, пусто в мире новом,
Где одни бредем, –
На песке лишь нарисован
Наш ненужный дом.

Боль за болью и за годом год,
Словно платье, душу износили, –
Даже странно, что весна придет
В неизменной свежести и силе,
Что и я к весне могу прийти,
Нищая, и сесть несмело с краю.
Пусть уже на солнечном пути
Я живых цветов не собираю, —
Память крепче жадности земной,
Что берет любимое насильем, —
Память медленным подобна крыльям
Над нетленно-радостной весной.

Жарко небо дымно-голубое,
Жарок берег, каменист и крут.
Золотые метлы зверобоя
В жарком щебне полудня цветут.

Время сонное плывет без шума,
Как рекою плоские баржи…
Ты прикрой глаза, не жди, не думай,
Узелок заботы развяжи.

Шорох осторожного прибоя,
Брызги, сохнущие на лету.
Золотые метлы зверобоя
В неподвижном солнечном цвету.

Пенек в чернике на опушке.
Два мухомора. Муравьи.
В лесу — далекий зов кукушки
И след замшелой колеи.

В сиреневых потеках воска
Стоят еловые стволы,
Как терема смолистой мглы,
Вдруг озаренные березкой;

Коры прозрачный лоскуток
Срываю — шелковый и белый, —
Как раз на палец загорелый
Мне обручальный завиток.

Вздохну — и ухожу проворней,
Пока не побежали корни
От ног, а руки от земли
Сырой листвой не проросли.

Детство пахнет щенком,
Свежим морем, пчелиным гуденьем,
Самоварным дымком
И малиновым теплым вареньем,
Затхлым запахом книг,
Красноватою бронзой загара, —
Как у них, у живых
Благородных индейцев Эмара.

Мне оттого зимой так одиноко,
Что так прямы и узки тротуары,
Так пуст их лоск нечистый, сероватый:
Не разбегутся солнечным извивом,
Тропинкой росной в золотой орешник;
По мягкой осыпи не съедут к речке;
Не взгромоздятся холмиком зеленым,
Чтоб оглядеться и вздохнуть привольно…
Вокруг меня снуют чужие люди,
Снуют чужие люди и толкают.
Их суета мешает тихо мыслить.
И давят душу сплющенные стены
Домов, глядящих мрачными, пустыми
Глазами окон, плоско застекленных.

Нет у меня блаженной тяги к людям, —
А все мои друзья теперь далёко, —
Одни — сорвались с тонким щебетаньем,
Растаяли стремительным полетом
В воздушной, легкой, голубой пустыне,
Они сейчас, проворные, щебечут
В стране, где сухи и прозрачны дали,
Где солнечный песок хранит бездумно
Людской тщеты торжественные склепы,
Разграбленные хищником беспечным.
Другой мой друг — мохнатый — спит в берлоге
И лапу грузную сосет уютно, —
А третьи — там, под звонким, синеватым
Наречным льдом, во мгле, остановили
Упругих, блестких тел живые веретена,
Так пресно пахнущие сыростью глубинной.

Мне так внятна их жизнь, друзей моих далеких,
Не доверяющих любви моей по праву
Звериного чутья, звериной правды, — ибо
Бессмысленной и праздной им она
Должна казаться. Птица ищет птицу,
И вместе вьют гнездо, и птенчиков пискливых
В заботе резвой кормят червячками, —
Пока горластые не опушатся
И не распустят глупенькие крылья
Навстречу жизни вольной и тревожной.
Так ищет зверя зверь, и рыба рыбу ищет,
И мотылька цветистый мотылек.
И тянут стаи, и стада пасутся,
И табуны грохочут по равнинам…
Един закон – и он могуч и прост,
И в простоте таинственной божествен.

Но нет во мне блаженной тяги к людям,
Моим законным братьям. Тщетно я
К ним обращаю ищущую душу —
Иль немы души их, иль я для них глуха.
Мне сладостней, мне ближе гул прибрежный,
И шорох ветра в травах полевых,
И майского жука гуденье на закате,
И неуклюжий, молодой полет
Дрожащих крылышек под влажной, рыжеватой
Скорлупкою надкрылий. О, земля!
О, свежий дух над пахотою жирной!
О, дождь, пронизанный весенним легким солнцем.
О, радуги раскидистой цветенье
На теплой влаге сбитых облаков…
Нет у меня блаженной тяги к людям,
Моим законным братьям, о земля!

Из щепочек аэроплан подклеен,
Пропеллеры бумажные пестры,
И негритенок на ветру аллеи
Летит на крыльях радостной игры.

Пропеллеры вращаются всё чаще
И дисками гуманными шурша, –
Глаза мальчишки выпукло-блестящи,
Летит, летит, взволнованно дыша…

И разом к матери – сейчас покажет:
Но до кафе полета не донес –
На щепке банты четырех бумажек
И на глазах густые капли слез.