Вера Полозкова - Стихи Веры Полозковой разных лет
Края; истаешь, обесценясь.
Когда совсем теряешь цельность -
Безумно хочется детей.
Чтоб вынес акушер рябой
Грудного Маленького Принца, -
Чтоб в нем опять соединиться
Со всей бесчисленной собой.
Чтоб тут же сделаться такой,
Какой мечталось - без синекдох,
Единой, а не в разных нектах;
Замкнуться; обрести покой.
Свыкаешься в какой-то миг
С печальной мудростью о том, как
Мы продолжаемся в потомках,
Когда подохнем в нас самих.
Ночь 11-12 апреля 2006 года
@@@
Хорошо, говорю. Хорошо, говорю Ему, - Он бровями-тучами водит хмуро. - Ты не хочешь со мной водиться не потому, что обижен, а потому, что я просто дура. Залегла в самом отвратительном грязном рву и живу в нем, и тщусь придумать ему эпитет. Потому что я бьюсь башкой, а потом реву, что мне больно и все кругом меня ненавидят. Потому что я сею муку, печаль, вражду, слишком поздно это осознавая. Потому что я мало делаю, много жду, нетрудолюбива как таковая; громко плачусь, что не наследую капитал, на людей с деньгами смотрю сердито. Потому что Ты мне всего очень много дал, мне давно пора отдавать кредиты, но от этой мысли я ощетиниваюсь, как ёж, и трясу кулаком – совсем от Тебя уйду, мол!..
Потому что Ты от меня уже устаешь. Сожалеешь, что вообще-то меня придумал.
Я тебе очень вряд ли дочь, я скорее флюс; я из сорных плевел, а не из зерен; ухмыляюсь, ропщу охотнее, чем молюсь, все глумлюсь, насколько Ты иллюзорен; зыбок, спекулятивен, хотя в любой русской квартире – схемка Тебя, макетик; бизнес твой, поминальный и восковой – образцовый вполне маркетинг; я ношу ведь Тебя распятого на груди, а Тебе дают с Тебя пару центов, процентов, грошей? - Хорошо, говорю, я дура, не уходи. Посиди тут, поговори со мной, мой хороший.
Ты играешь в огромный боулинг моим мирком, стиснув его в своей Всемогущей руце, катишь его орбитой, как снежный ком, чувством влеком, что все там передерутся, грохнет последним страйком игра Твоя. Твой азарт уже много лет как дотлел и умер. А на этом стеклянном шарике только я и ценю Твой гигантоманский усталый юмор.
А на этом стеклянном шарике только Ты мне и светишь, хоть Ты стареющий злой фарцовщик. Думал ли Ты когда, что взойдут цветы вот такие из нищих маленьких безотцовщин. Я танцую тебе, смеюсь, дышу горячо, как та девочка у Пикассо, да-да, на шаре. Ты глядишь на меня устало через плечо, Апокалипсис, как рубильник, рукой нашаря. И пока я танцую, спорю, кричу «смотри!» - даже понимая, как это глупо, - все живет, Ты же ведь стоишь еще у двери и пока не вышел из боулинг-клуба.
Ночь 17-18 апреля 2006 года.
@@@
Мужик в метро, бородатый, всклокоченный, седой, большие квадратные очки советского еще производства у дужек поддеты огромными булавками; читает газету, нетерпеливо встряхивая листы и что-то бормоча.
Потом видит на странице большой портрет Ющенко и начинает со всей силы тыкать в него пальцем и страшно материться; вагон наблюдает; мужчина листает газету, все еще тяжело дыша от негодования, читает что-то про Северную Корею, светлеет лицом, показывает узкоглазому мужчине во френче, что на фотографии, большой палец; потом снова натыкается на Ющенко, собирает лоб в складки, кричит, достает из кармана ключи и начинает со всей силы бить бумагу ключом. Пропарывает. Произносит нечеловеческое.
Вот для кого стоит печатать газеты, думаю я. Страшно представить, что он делает с телевизором.
25/05/06
@@@
Я всегда с собой в ладу.
Просто я на все кладу.
9 июня 2006 года.
@@@
Вечер душен, мохито сладок, любовь навек.
Пахнет йодом, асфальтом мокрым и мятной Wrigley.
Милый мальчик, ты весь впечатан в изнанку век:
Как дурачишься, куришь, спишь, как тебя постригли,
Как ты гнешь уголками ямочки, хохоча,
Как ты складываешь ладони у барных стоек.
Я наотмашь стучу по мыслям себя. Я стоик.
Мне еще бы какого пойла типа Хуча.
Я вся бронзовая: и профилем, и плечом.
Я разнеженная, раскормленная, тупая.
Дай Бог только тебе не знать никогда, о чем
Я тут думаю, засыпая.
Я таскаюсь везде за девочками, как Горич
За женою; я берегу себя от внезапных
Вспышек в памяти - милый мальчик, такая горечь
От прохожих, что окунают меня в твой запах,
От людей, что кричат твое золотое имя -
Так, на пляже, взрывая тапком песочный веер.
Милый мальчик, когда мы стали такими злыми?..
Почему у нас вместо сердца пустой конвейер?..
Я пойду покупать обратный билет до ада плюс
Винограду, черешни, персиков; поднатужась
Я здесь смою, забуду, выдохну этот ужас.
...Милый мальчик, с какого дня я тебе не надоблюсь?
Это мой не-надо-блюз.
Будет хуже-с.
Ранним днем небосвод здесь сливочен, легок, порист.
Да и море - такое детское поутру.
Милый мальчик, я очень скоро залезу в поезд
И обратной дорогой рельсы и швы сотру.
А пока это все - so true.
7 июля 2006 года
@@@
ТБ
С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.
Ночь 13-14 июля 2006 года.
@@@
Нет, доктор, меня не портят – а умирают.
Вспороли все мои струны подряд, пройдохи.
Они меня не умеют. Перевирают.
Фальшивят меня, бросают на полувздохе.
Играют меня по-школьному, зло, громоздко,
Не чувствуют сути! Жалуешься – угрозы.
А если б они прислушались! Если б мозга
Коснулся сигнал – ведь были бы виртуозы!
Но вывернут так – себя не узнаешь в зеркале.
А я открываюсь искренне, без условий.
И плачу: За что ж вы так меня исковеркали?..
Они мне: Да ну, сам черт в тебе ногу сломит.
Мальчишки ведь, дети – что бы хоть понимали!
Хохочут, кричат, с размаху бьют по плечу!
Но вот расшалились, доктор, - и доломали.
Не трогайте, доктор, хватит.
Я не звучу.
***
Накрывают тревогой койки – такой тяжелой, что не засну.
Испариться бы, попросить их меня не трогать.
Я люблю тебя так, как щупают языком кровоточащую десну.
Как касаются пальцем места, где содран ноготь.
Я люблю тебя, как в приемной сидят и ждут.
Побелелые, словно выпаренные, лица.
Ожиданье – такой же спазм: оно крутит в жгут.
Я люблю тебя так, что больно пошевелиться.
Я не жду ничего. Я смирная, будто агнец.
Врач всех нас оглядит и цокнет: «Вот молодцы-то!»
Я люблю тебя так, что это теперь диагноз.
Индуцированный синдром тебядефицита.
***
