Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Так повстречались духи света
Зеленой вспышкой в дугах вольтовых.
Так начиналась прелесть эта,
Волос и губ горячих соль твоих.

Не просто море до колен нам,
Не только знал тебя я досыта, —
Но никаким иным вселенным
Ты уж не дашься. Сорвалось это!

Ты помнишь, как в сыром тумане
Горячечный маяк пульсирует?
Казалось, что и он вниманье
Мое к тебе — немое, сирое.

Казалось, юная сама ты,
Уже не дух, еще не женщина,
С охрипшим за ночь и косматым
С моим отчаяньем обвенчана.

Мне снился накатанный шинами мокрый асфальт,
Косматое море, конец путешествия, ветер —
И девушка рядом. И осень. И стонущий альт
Какой-то сирены, какой-то последней на свете.

Мне снилось ненастье над палубным тентом, и пир,
И хлопанье пробок, и хохот друзей. И не очень
Уже веселились. А все-таки сон торопил
Вглядеться в него и почувствовать качество ночи!

И вот уже веса и контуров мы лишены.
И наше свиданье — то самое первое в мире,
Которое вправе хотеть на земле тишины
И стоит, чтоб ради него города разгромили.

И чувствовал сон мой, что это его ремесло,
Что будет несчастен и всё потеряет навеки,
Он кончился сразу, едва на земле рассвело.
Бил пульс, как тупая машина, в смеженные веки.

Слушал я детский твой голос,
Впутанный в звон проводов.
Помнил на площади голой
Золотом шитый подол.

Злыми свечами багримы
Доски и падуг тряпье.
В зареве синего грима
Видел я сердце твое.

Шла ты по крышам и тучам
В льющейся шали до пят.
В горечи славы. В гнетущем
Счастье — родиться опять.

Помнишь? Театра младого
Мрачно разубран чертог.
Кончилось. Значит, мы дома.
Дождь разделил нас чертой.

Помнишь ты сумрак вагонный,
Призраки станций и почт?
Будешь теперь Антигоной
Всем, кто ослеп в эту ночь?

Я не хочу забыть тебя. Я слушал,
Как время льется и гудит струной.
Я буду говорить как можно суше,
Почти молчать — но о тебе одной.

Почти молчать, почти ломая руки,
Забыв лицо, походку, платье, смех.
Я выдумаю цирковые трюки
И сказочки, понятные для всех.

Чтобы казалось: лампа не потухла!
Чтобы, по крайней мере, хоть дразня,
Скрипучая и розовая кукла
С твоим лицом шла около меня!

Вот опять загорелся описанный точно,
До мизинца разыгранный город. И там —
По горячим следам, по сгоревшим мостам,
Под стеклом ювелира и в желобе сточном,
Между льющихся лиц и лежалых вещей —
Посвети напоследок, найди мою старость,
Дай мне руку! Скриплю я, как дохлый Кощей,
Но и ты ведь в одних зеркалах разблисталась.

Посмотри! Вот бредет красноглазый старик,
Заштрихованный снегом на скользком бульваре.
Есть и флейта у этой неведомой твари,
А у флейты от холода скрючился крик.

Это Тореадор и Пролог из «Паяцев».
Узнаешь? Это я? Но еще не конец.
Можешь спать, видеть сны, целовать и смеяться, —
Он не спутник тебе, не жених, не отец.

Он когда-то согрел тебя в жарких ладонях.
Посвети напоследок, лихой огонек!
Видишь — вот уже время свернулось у ног
И кончается песня. Ты медленно тонешь.

А теперь у него за душой ни гроша,
Ни бульвара, ни ярко накрашенной крали,
Ни возврата, ни памяти…
                                       Слушай, душа!
Даже если бы люди сто раз умирали,
Прочен треск механизма. Цепляйся и ты
За глоток ледяного дыханья на флейте.
Мимо, люди, не бойтесь его, не жалейте!
Он еще не дошел до последней черты.

Есть только ты. Есть только то,
Что белым светом залито:
Сознанье сделанного зла.
Но для того и жизнь ползла,
Жгла, мучила, сбивала с ног,
Чтобы сегодня я не мог
Связать слова…
Я больше их не перечту.
Пускай же бьются лбом,
И с жизнью путают мечту,
И движутся в любом
Порядке…

Я говорю, что ты невинна,
Что ночь глядит в твои глаза,
А в хрусталях пылают вина,
А в облаках летит гроза.

Я не сойду с ума от гула
В проросших как лопух ушах.
Что бы ни било, как ни гнуло —
Есть у меня летящий шаг.

Я снова твой подол целую,
Как тень лежу у милых ног
И помню всю любовь былую,
Которой выразить не мог.

Мне не в чем сознаваться! Годы,
Театры, книги, ветры, сны
Шли для такой вот непогоды,
Для пиршества такой весны,

Для дико оскорбленной тени,
Для мокрых, несмотрящих глаз…
И всё черно. И всё смятенье.
И дышат гибелью растенья,
И ветер ненавидит нас,

Этот час не похож на другие часы.
Горячась от блистания близкой красы,

Я готов! Но и ты мне, конечно, ответишь
За ошибки годов и за всю эту ветошь.

За горячку в крови, догоревшей дотла,
Ты ответишь, хоть скатерть сорви со стола!

Всеми струнами грянь, во всё горло рыдая,—
Ты ответишь за музыку, дрянь молодая!

Не сгорел же я в этом хорошем году,
Если буду поэтом — так не пропаду!

Бьет двенадцатый час. Ты смеешься? Прижалась?
Или думаешь — сбудется наоборот?

Но мне нужен, как хлеб, и не нужен, как жалость,
Этот сломанный смехом малиновый рот.

Понимаешь ты? Если бы куклой была ты,
Я и то разбудил бы фарфоровый мозг,

Достучался, дозвался, добился крылатой
Сердцевины, закутанной в шелковый лоск.

            Ты не слушаешь? Это
            С тобой говорит
            Не похмелье поэта,
            А время и ритм.

            Ты не слушаешь, сон
            Золотой и безмозглый!
            Тонкий хлыст занесен
            На высокие козла.

            Облегченно и колко
            Звенят провода.
            Унеслась одноколка
            Твоя навсегда.

Приближается время осенних пиров,
Учащенное сердцебиением встреч,
Отягченное всяким добром до краев.
О, бессонница! Только бы мне подстеречь
Первый приступ!
                         Я выдумки литератур
Позабыл бы и снова собрал для нее,
Поднял на ноги ночь. Начинается штурм.
Наконец начинается время мое!

Это в грохоте республиканских камней
Начинается время стихов и любви.
Это поезд летит. Это где-то ко мне
Протянула ты добрые руки свои.

О, я знаю, ты спишь! Но ширяет вокзал
Без исхода стеклянными крыльями в дождь.
Это он мне сегодня не спать заказал.
Это там, за чертой полустанков и рощ,
Горизонт уже начал сереть.
                                                И опять
Начинается время осенних пиров,
Электричество, бодрость, желанье не спать
На ветру, под дождем, для тебя…