Виктор Гюго - Стихотворения

Жил лев близ той реки, где и орел порою
                               Водицу испивал,
И тут же встретились два мужа раз – и к бою!
                               И оба – наповал!

То были короли, над многими странами
                               Их высился престол,
А тут, над мертвыми носясь их головами,
                               Так произнес орел:

«Давно ль при вас, цари, весь мир дрожал
                               от страха?
                               Вы спорили в боях
За лоскуток земли – за горсть земного праха,
                               И вот вы сами – прах.

Вчера блистали вы в венках своих лавровых,
                               Властители властей, –
А завтра явится ряд камней известковых
                               Из царственных костей.

Скажите: для чего дух алчный вас за грани
                               Владений ваших вел?
Здесь, у одной реки, живем же мы без брани –
                               Он – лев, и я – орел.

И из одной реки мы пьем спокойно воду,
                               Он взял себе леса,
Пески, пещеры; я взял воздух и свободу,
                               Простор и небеса».

Теперь, когда Париж, и эти мостовые,
И эти мраморы и бронзы – далеко,
Когда мне тень дают деревья вековые
И мне лазурь небес оглядывать легко, –

Теперь, когда от злой душевной непогоды
                             Успел я отдохнуть,
И после бури той святая тишь природы
                             В мою ложится грудь, –

Теперь, когда могу, близ вод кругом разлитых,
Я мыслью вознестись и видеть с высоты
Глубоких истин ряд, в душе моей сокрытых,
И видеть под травой сокрытые цветы, –

Теперь, создатель мой, с сей затишью святою
                             Пришла мне череда
Сознать, что дочь моя под этою плитою
                             Уснула навсегда.

И вновь, глубокого исполнен умиленья,
На горы, на леса и воды я гляжу,
И, видя, как я мал в безмерности творенья,
Вновь чувствую себя и в разум прихожу.

Вновь на тебя, творец, смотрю я правоверцем,
                             И вновь согрет мольбой,
Иду к тебе с моим окровавленным сердцем,
                             Растерзанным тобой.

И вновь душа моя к тебе, мой бог, взывает:
Ты свят, ты терпелив и в благости велик!
Ты знаешь, что творишь, а смертный – что он знает?
Он – ветра прихотью колеблемый тростник!

Гроб закрывается, но щель есть в этой крыше –
                             То дверь к тебе, творец!
И то, что здесь внизу концом считают, – выше
                             Начало, не конец.

Коленопреклонен, я сознаю, о боже,
Что ты единый – сущ. Чтоб весь я изболел –
Так было надобно. Кто спросит: для чего же?
Так было надобно, – ты этого хотел.

Пред волею твоей стою, смиренья полный.
                             Челн жизни мы тянуть
Должны из скорби в скорбь, из волн в другие волны –
                             И в вечность завернуть.

Всё видимое нам проходит часом, мигом.
На вещи смотрим мы с одной лишь стороны,
С другой – всё мрак для нас. Мы клонимся под игом,
Таинственных причин не зная глубины.

Уединенная, туманная окрестность
                             Везде объемлет нас.
Всевышний так хотел, – нам в мире ни известность,
                             Ни радость не далась.

Лишь благо низойдет – оно и улетело.
Наш мир – в руках судьбы, и бедный смертный в нем
Не видит уголка, где б мог сказать он смело:
«Вот здесь участок мой, моя любовь, мой дом!»

Глядь! Время старости угрюмой подступило,
                             А нечем дух отвесть, –
И это всё, как есть, так надобно, чтоб было,
                             Затем что это есть.

Творец! Наш темен мир, а небо многозвездно,
И песнь и вопль идут в гармонии святой.
Что смертный? – Прах, атом, а вечность – это бездна,
Куда парит один и падает другой.

И что тебе, творец, на вышине бесстрастной
                             Объемлющему твердь,
Наш стон, скорбь матери, отчаянье несчастной –
                             Ее дитяти смерть?

Я знаю: должен плод под ветром падать, птица –
Ронять свое перо, цветок – свой аромат,
И чтоб неслась вперед творенья колесница,
Быть должен кто-нибудь под колесом измят.

Пыль, волны, слезы – всё необходимо в свете.
                             Условье бытия,
Чтоб там – росла трава, там – умирали дети, –
                             Всё это знаю я.

Создатель! Может быть, во глубине от века
Непроницаемых и чуждых нам небес
Творишь ты новый мир, где горесть человека
Идет в состав твоих неведомых чудес.

Быть может, это – цель иного мирозданья,
                             Чтоб полный грозных сил
Событий вихрь с земли прекрасные созданья
                             Куда-то уносил.

Неумягчаемость божественных законов,
Быть может, держит всё, чем населен эфир,
И снисходительность к безумью наших стонов
Расстроила бы всё, разрушила б весь мир.

Ты видишь, бог мой, здесь с лиющейся незвонко,
                             Но теплою мольбой,
С смиреньем женщины и простотой ребенка
                             Я весь перед тобой!

Взвесь, горний судия, всё, что я делал прежде,
Как мыслил, действовал, в борениях томим,
Трудился и страдал и жалкому невежде
Природу освещал сиянием твоим, –

Как шел я, не боясь ни ссылки, ни изгнанья!
                             Суди меня, мой бог!
Я мог ли ожидать такого воздаянья?
                             Суди! – Нет, я не мог –

Не мог я ожидать, склонен главой и бледен,
Что, тяжко надо мной десницу опустя,
Возьмешь ты у того, кто радостью так беден,
Ее последний луч, возьмешь его дитя!

Прости, что на тебя роптал я в лютом горе,
                             Что на тебя хула,
Как из ребячьих рук тяжелый камень в море,
                             Мной кинута была!

Могли ль твой видеть свет мои больные очи,
Когда спалила их нежданная гроза,
И траур лег на них чернее адской ночи,
И в нем до слепоты изъела их слеза?

И можно ль, господи, чтоб человек в потере,
                             Где мысли луч исчез,
Всё помнил, что над ним всё те ж на вечной сфере
                             Созвездия небес?

Да, я был слаб, как мать. Пред высшим приговором
Теперь склоняюсь я, приемля свой удел.
Другим мной брошенным на всю природу взором
В широкой горести мой разум просветлел.

Творец! Я сознаю, что тяжкий грех – проклятья.
                             Выдерживая боль,
Не буду я роптать, не буду проклинать я,
                             Но плакать мне позволь!

Да, слезы пусть текут, как водный ток обильный!
Ты сам нам слезы дал, – пускай они текут!
Позволь мне иногда на камень пасть могильный
И дочери шепнуть: «Ты чувствуешь? Я тут».

Позволь мне иногда ей перекинуть слово
                             Под тихий вечерок,
Когда казалось бы, что этот ангел снова
                             Меня услышать мог!

Сквозь зависть в прошлое я взор вперяю жадный
И всё мне видится тот миг, тот страшный час,
Когда мой херувим, мой ангел ненаглядный
Вдруг крылья развернул и улетел от пас.

И будет мне весь век тянуться час тот лютый,
                             Когда, утратив дочь,
Вскричал я: «Здесь был день – тому одна минута,
                             И вот – теперь уж ночь!»

Прости мне, господи, что дух мой так расстроен!
Не гневайся, что я горюю вновь и вновь!
Я умирен с судьбой, но я не успокоен, –
Из язвы роковой лилась так долго кровь!

Не гневайся, что так терпенье наше скудно!
                             Теряющим детей,
Ты знаешь, господи, как душу вырвать трудно
                             У скорби из когтей.

Ты знаешь: ежели во мгле существованья
Вдруг озарила нас в один счастливый день
Улыбка нового нам милого созданья
И жизни сумрачной нам разогнала тень, –

Когда нас обновил веселый вид ребенка,
                             Чья прелесть так светла,
Что кажется, для нас невинная ручонка
                             Дверь неба отперла, –

Когда шестнадцать лет, шаг проследив за шагом
И дочь прекрасную всем сердцем возлюбя,
Ее признали мы своим верховным благом,
Лучом дневным в душе и в доме у себя, –

Когда решили мы: нам этого довольно!
                             Всё прочее есть бред, –
О боже, посуди, как тяжело, как больно
                             Сказать: ее уж нет!