Александра Васильковская - Узелок

А ночью в какой-то мы бухте стояли,
В кольце золотом из прибрежных огней.
И дальние звезды над нами дрожали,
В таинственно-кроткой печали своей.
И блики огней отразились в воде,
Сливаясь с усталым, темнеющим морем,
И море ответило каждой звезде,
Что дышит земля красотою и горем…

На разлучницы-дороги
Вылетал свободный ветер.
И земли печальным детям,
Чтоб не мучили очей,
Братски слезы осушал.

Целовал он сестрам ноги,
Пыль сметал. И горьким людям

Утешал-шептал о чуде;
Улетая в даль полей,
О надежде запевал.

Обнимал он братьям плечи,
Обещал он юным встречи,
Старикам был — тиховей.

И казалось нам когда-то:
Только ветер был нам братом
На дорогах дальних дней…

Тихо, вечером, гармошка
За бараками грустит.
И одной и той же песней
Нам о разном говорит.

Там — о юности голодной
И о силе несвободной.
Здесь — о старости бездомной,
О тоске ее огромной…
Ты — такой, а я — другая…
Но одна — страна родная…

Кто-то бродит за окошком,
Поздно вечером не спит.
И поет, поет гармошка,
А душа болит, болит…

Нас опускали на самое дно.
И говорили: «пускай, все равно;
Им умереть полагалось давно»…
Было иначе у нас решено:
Смерть нам не нравилась. Также и дно.
Вот и карабкались. И суждено
Все-таки было найти нам окно…

Красноугольные звезды советские,
Знаки кровавые мир запятнали.
Где же те милые, прошлые, детские,
Те, что средь хвои на нитках дрожали?
Были тогда небольшие печали.
Стала теперь — огневая тоска.

Родина… Мать… Далека, далека…
Ты ли — скорбящих страна матерей?
Ты ли волчицею, прячешь детей,
Трудно растишь белозубых волчат?
Светит над ними замученный взгляд…

Чем ты их тешила в жизни жестокой?
Сколько ты вынесла горьких упреков?
Много дано тебе Господом сил.
Матери нету — печальней Руси…

Полно, растет он, твой сын ясноокий,
Дочери облик по-прежнему мил.
Звездное небо над нами высоко.
Божия Помощь, помилуй, спаси…

Подходит вечер. Путь короче.
Я не боюсь покоя ночи.
Во мне пред нею страха нет.

Но тьмы иной я сторонюсь.
Но тьмы в душе. Ее боюсь.
Что страшно ей? Не солнца свет.
Ни звездный в благости ночей
Ни свет искусственных огней;
Ни облик неба озаренный

На дня и ночи рубеже, —
Но свет таинственный, зажженный
И в человеческой душе.

Уходило солнце ласково,
Как от дочери своей.
И дарило землю сказками
Ускользающих лучей.

И усталый вечер сумрачный
Наступал, как серый дым.
Одевал, к гостям полуночным
Свет плащом своих седин.

Приходила ночка черная,
Зажигала огоньки.
Ах, легки шаги проворные
Человеческой тоски!..

От руки ея сжимающей
Сердце, скорбное, болит.
Звездный свет горит, мерцающий.
Память будит, совесть, стыд.

Все мы, стран горящих жители,
Все путем не тем пошли.
Помоги нам, Боже Господи!
Дай пройти межей Твоей,
Приведя к своей обители
Заблудившихся людей…

Большие птицы распростерлись
Всегда недвижными крылами.
И груз несут они смертельный
Над беззащитными домами,
Где, может быть, лепечут дети
И теплый жив еще уют…

Блистая, птицы пролетают,
Но солнцу песен не поют.

Сирены плачут над землею.
Вторит рокочущий полет.
И страшный груз бросая, свищет
О смерти гордый самолет…

Какое странное виденье:
Когда восстав людская тварь,
Людей коверкает машина,
На чей кидая их алтарь?

От бомб запрятаться в подвалы?
Уйти от света в подземелье…
Во тьме убежища искать…
Уйти от веры в суеверье…

Века прошли с тех пор, как люди
Молились Богу в катакомбах.
Какие мы нашли пути?
Теперь — в подвал. Культура — бомба!

Молчат бледнеющие лица,
Как пятна страха в полутьме…
А наверху: опять томиться.
Весь мир в губительной тюрьме.

Так тяжело. А жизнь трепещет.
От смерти прячемся в подвалы.
И крестит свод моя рука.
О Боже мой, душа устала…

Такого мира не приму
Я, обращенного в тюрьму.
Под смертный грохот разрушений
Встает слепое озверенье,
И лапы Зверя — сердце жмут…

Но даже в этом жутком хаосе
Бывают радостные паузы.
От них ли света не возьму?..

Душа с душою прикасается.
И чудно сердце озаряется.
И снова — прочь. Своей дорогою…
Но человек изведал многое,
Припомнил: «есть на свете это!»…
И легче трудный путь ему.

Тоской развалин окруженный,
Он может дальше жить, согретый,
С собой неся, сквозь гнев и тьму,
(Как милость новая зажженный!)
Короткий миг тепла и света…

От черных крылий пали тени.
Земля тревожная не спит.
Безумный демон разрушений
Хохочет гулко и кричит:

— Я слишком долго, в подземельи,
Таил грохочущие силы.
Но рухнут скалы. И в весельи,
Открою жадные могилы!

Рабы, рабы! Уже не надо
Вам зажигать свои кадила,
Свершать привычные обряды…
Загаснут свечи и лампады…
Кто строит гладкие дороги,
Жилища, башни и мосты?

Какие жертвы мне под ноги!..

Как ветер желтые листы, —
Обломки, трупы, кирпичи —
Смету в желанном наслажденьи.
И сам, в пылающей ночи,
Я буду править погребенье!..

Над землей, искаженною ложью,
Нестерпимого шума дрожала волна…
И на стоне, на крике сорвалась она
И растаяла дымом ничтожным.
По Господнему слову, пришла тишина.

Прошел по крышам соломенным,
Крылом огромным, сломанным,
Волоча, прошуршал и исчез.
В тучи ушел или в голый и мокрый лес.

В серую сетку дождя,
Ветер ворвался, свистя:
— Догоню, догоню, догоню! —

Ведь уходит так слишком медленно.
И ложится дрожащими петлями, —
Никому их нельзя развернуть,
Последний, и страшный, сраженного жалкий путь…

…Но может музыка звенеть
И над разбитыми домами.
Ребенок что-то будет петь,
Найдя пробившийся цветок…
И люди грубыми руками
Построят печку. Огонек
Засветит путнику в дороге.
И людям ласково напомнит,
Стирая светом пыль и кровь,
Об увитом цветами доме…
О человечности, о Боге,
О том, что Бог — любовь…