Владимир Малыхин - Замоскворечье
— Проверьте.
— Что вы! Зачем? — испугался я и отскочил от окошечка.
Колька тоже не стал проверять.
— Что мы, людям не верим, что ли? — заворчал он.
В заводской проходной я предложил Кольке:
— Пойдем купим чего-нибудь.
Мы пошли на Серпуховку, в универмаг.
Какая-то женщина выбирала туфли.
— Дайте мне туфли посмотреть, — попросил я продавщицу.
Она спросила:
— Какие?
— Такие же, — показал я пальцем на женщину.
— А размер?
Я посмотрел на Кольку. Он шепнул:
— По-моему, тридцать шестой. Твоя одного роста с моей.
— Тридцать шестой, — сказал я.
Туфли нам понравились, и Колька тоже решил купить такие же. Мы пошли в кассу, заплатили по сто восемьдесят рублей, и нам вручили две коробки. Они были крест-накрест перевязаны шелковой тесемкой.
— Купим еще чулки, — сказал Колька.
Мы подошли к Продавщице, и я попросил:
— Покажите нам чулки.
— Какие вам, фильдеперсовые или шелковые?
— Вон те.
— Какой размер?
Я посмотрел на Кольку. Он пожал плечами.
— Так какой же размер? — не унималась назойливая продавщица.
— Дайте средний, — сказал я.
Продавщица смерила меня взглядом:
— Провинция.
— Спокойно, — сказал Колька. — Нам нужны чулки для женщины средних лет, две пары. Понятно?
Продавщица насмешливо посмотрела на Кольку:
— Для мамочки стараетесь или для бабушки?
— Для близкой знакомой ваших лет.
Продавщица презрительно скривила губки и бросила на прилавок чулки:
— Платите деньги.
Мы заплатили и вышли на улицу. Колька сказал:
— Никогда не думал, что из меня выйдет такое чуткое дитя.
— Я тоже. Только не вздумай ребятам рассказывать: засмеют.
— Что я, придурок! — сказал Колька.
Мама меня ждала. Я положил на стол коробку и чулки:
— Вот, возьми. Колька тоже купил.
Мама открыла коробку и вынула туфли.
— Какие чудесные! — сказала она и положила их обратно. — Сколько же ты заплатил?
— Ерунда. Сто восемьдесят. А за чулки — совсем гроши.
«Почему она не примеряет туфли и даже про размер не спрашивает?» — подумал я.
— Тебе они не нравятся?
— Что ты, что ты! — засуетилась мама. — Очень мило с твоей стороны. Большое спасибо.
«Зачем она говорит „спасибо“? Какое может быть „спасибо“!»
— Мам, а вот деньги. — И я положил на стол все, что осталось, — шестьдесят рублей.
Мама взяла их в руки и медленно пересчитала.
«Что она так долго считает? Положила бы в кошелек — и все дела!» — подумал я.
Но мама не положила их в кошелек. Она отсчитала пятьдесят рублей и сказала усталым голосом:
— Пойди отдай Петиной матери. Я ей задолжала.
В руках у нее осталась одна десятка.
На лестнице стоял Колька. Он курил, пряча под рукав папироску.
— Ну как? — спросил я.
— Порядок, — сказал Колька и отвернулся.
— У меня тоже, — сказал я и пошел отдавать мамин долг.
…А скоро мы с Колькой схитрили, и нам удалось уйти в армию. Вместе с нами «разбронировались» еще несколько ребят из инструментального.
На этот раз я отдал маме целиком всю зарплату.
И еще выходное пособие.
3 КОЛЬКИНА ЛЮБОВЬ
Мы с Колькой до восьмого класса сидели за одной партой. Потом из-за чего-то поругались, и я поместился на «камчатке». Но долго мы не могли быть в ссоре. Через два дня во время перемены я сказал:
— Ладно. Завтра переселюсь обратно. Подготовь помещение.
— Переселяйся, — сказал Колька, — могу уплотниться.
Но в тот день, когда я совсем уже собрался вернуться к Кольке, к нам пришел новичок. Он оглядел класс, увидел свободное место, подошел и сказал:
— Разрешите представиться — Серж. Ваш покорный слуга. Не возражаете, если я помещусь рядом с вами на этом троне?
Колька посмотрел на него, потом в мою сторону, но проявил такт хозяина:
— Валяй. Располагайся.
Сергей поправил очки и сел. Так началась их дружба.
Мне сначала было не по себе. Потом я подумал: «Что я, кисейная барышня, что ли!» И успокоился.
Сергей считал, что рожден для сцены. А когда на одном из школьных вечеров удачно сыграл роль матроса Шванди из «Любови Яровой», окончательно уверовал в свою звезду и решил после школы податься в театральный. Мы к этому отнеслись одобрительно:
— Давай, Серега. Жми. Дави, Может, станешь вторым Бернесом или Алейниковым.
Сергей снял с рукава пылинку и ответил:
— Что касается меня, то я предпочитаю что-нибудь среднее между Москвиным и Качаловым.
Колька не готовился в артисты. Он хотел стать летчиком. А пока прилично учился, гонял голубей и играл в футбол. Вместе с нами училась Вера Коняева. Мы все были в нее влюблены и писали ей записки. Иногда даже групповые. Она смеялась и называла нас донжуанами. Мы в ту пору не знали толком, кто он такой, этот Дон-Жуан, и просили ее:
— Называй нас лучше донкихотами. Все-таки рыцарь.
На это она отвечала, что до рыцарей у нас еще нос не дорос.
Была она стройная, сероглазая, отлично училась и мечтала стать учительницей. Мы ее отговаривали.
В девятом классе Колька, Сергеи и Вера стали неразлучны. В кино — втроем, на каток — тоже. Мы посмеивались:
— Эксперимент не новый. Были уже в истории такие факты. Возьмите ту же Анну Каренину.
Сергей говорил:
— При моей эрудиции и Колькиных бицепсах она может себя чувствовать в полной безопасности. Да и эпоха сейчас не та. Бытие, как известно, определяет сознание.
Однажды они пошли в Центральный парк имени Горького. По набережной гуляли влюбленные. На влюбленных падали звезды. Но они не обращали на это внимания. Играл джаз-оркестр. Популярный эстрадный тенор с цыганской страстью пел:
Сияла ночь, в окно врывались гроздья белые,
Цвела черемуха. О, как цвела она!
Тебя любил, тебе шептал слова несмелые,
Ты в полночь лунную мне сердце отдала.
Колька положил Верину руку себе на плечо, и они закружились в танце. Когда джаз смолк, Вера спросила:
— А где же Сережа?
— Действительно, куда же он делся? — глупо переспросил Колька.
— Ненормальный какой-то.
Они помолчали. Колька сказал:
— Смотри. Звезды. Падают.
Вера запрокинула голову:
— Да, в самом деле. Странно.
— Ну, вообще-то ничего странного нет, — сказал Колька. — Жизнь есть жизнь. — И он закашлялся. Вера взяла его под руку:
— Пойдем, уже поздно.
Он проводил ее до подъезда. Когда из открытых окон донесся бой кремлевских курантов, Вера сказала:
— Ну, Колька, мне пора. — И протянула ему руку.
Он пожал ее пальцы.
— У тебя красивые руки. Ясно?
— Только руки? — Она подняла бровь.
— Нет. Еще ноги, нос и вообще.
Колька вдохнул запах сена. Так пахли ее волосы. Он, задыхаясь, прижал ее к себе:
— Вот ты и попалась!
Его руки почувствовали тепло ее спины, бедер. Он поцеловал ее в мягкие, теплые губы, полузакрытые глаза.
— Ох, Колька, не надо, — шептала Вера. — Слышишь! — Она прижалась к нему, положила руки ему на плечи.
— Ты меня любишь? — спросил Колька.
— Не знаю. Наверное, да, — задыхаясь, прошептала Вера. — Пусти! А ты?
— Я тоже. Ты должна на мне жениться. После школы. Ясно?
— Выйти замуж, — поправила Вера.
— Пусть будет замуж, — сказал Колька.
Днем он зашел к Вере домой. В кармане была десятка, выпрошенная с великим трудом у прижимистой бабушки. «Поведу ее в Эрмитаж. А там видно будет», — думал он. Но Веры дома не было. Соседка передала ему записку. Вера писала: «Звонил Сергей. Он что-то задумал страшное. Передал последний привет. Жуть. Бегу к нему. В.».
Через несколько минут Колька был у дома, где жил Серега. Он быстро взбежал на шестой этаж и позвонил. Дверь не открыли. Он позвонил еще, еще. Никто не открывал. «Что с ним?» — с тревогой подумал Колька. Он подбежал к окну лестничной площадки, раскрыл его и вскочил на подоконник. Ухватившись руками за низ рамы, Колька вылез в окно и нащупал ногами карниз. Ему нужно было пройти по карнизу целый оконный пролет, чтобы добраться до окна квартиры, где жил Серега. Люди внизу, как оловянные солдатики. Птицы где-то рядом режут воздух. Он теплый и какой-то липкий. Это пот. А стена холодная. За нее очень хочется ухватиться, но пальцы скользят. Вот маленький пирамидальный выступ на стене. Пальцы обеих рук Кольки хватают его и замирают. «Нет, не надо думать. Только вперед». Колька передвигает левую руку к следующему выступу. Теперь он стоит на карнизе, прижавшись вплотную к стенке, держась правой и левой руками за выступы. Снизу кажется, что он обнял дом. Там, внизу, собралась толпа. Люди тихо переговариваются, словно боясь напугать Кольку, помешать ему. А он, передвигая левую ногу по карнизу, перехватывается рукой за следующий выступ. Он напряг до предела мышцы и нащупал раму. Еще одно усилие. Только одно. Он почти не дышал. Крепко ухватившись левой рукой за раму, он прижался еще плотнее к шершавой холодной стене и всем телом подался влево. Теперь ему осталось передвинуть ногу по карнизу и схватиться за раму другой рукой. И вот он уже держится обеими руками за раму окна. «Наконец!..» Колька замер, собрался с силами. Потом тяжело подтянулся на руках, встал коленями на подоконник и спрыгнул в комнату.
