Надежда Надеждина - Стихотворения

Я люблю. И меня не исправите.
Хоть какой кислотой ни трави,
Но не вытравить мне из памяти
Этот терпкий привкус любви.
Ты – моё окаянное чудо.
Жжётся рана искусанных губ.
От всего отрекусь, всё забуду.
Но проститься с тобой не могу.
Я зерно, растёртое жерновами.
Всё моё, что осталось, – в тебе.
За семидесятью синевами
Не предай меня, не добей!
Слышишь: проволокой оплетённая,
Каждый шип, что ворона клюв,
Здесь при жизни захоронённая,
Я люблю тебя. Я люблю.

О. В. Ивинской
Чтить героев требует обычай.
Площадь. Сквер. На сквере пьедестал.
Там, застывши в бронзовом величье,
Встал на вечный якорь адмирал,
Надпись прорезает мощный цоколь,
Он незыблем в памяти людей,
Но нигде – ни слова, ни намёка,
Ни упоминания о ней.
Что ж, пусть так! Они по-своему правы,
Да, она войти не может – не вольна –
В реквизит его посмертной славы,
Как вошла б законная жена.
Разве им понять, что эта близость,
Не входящая в стандарт любовь
Так ему, как дубу микориза,
Нужно было, чтобы стать собой.
Чтоб не ждать, когда тебя ударят,
А наперекор всему, «с судьбой на ты!»,
Может, не было б побед при Трафальгаре
Без её победной красоты.
Вечереет, и тумана козни
Таковы, что верить или нет –
Будто приникает к вечной бронзе
Белой дымкой женский силуэт.
Так и ты. Уходят в вечность годы.
Что петитом, что совсем на слом,
Но, как встарь, и в штиль, и в непогоду
Чайка следует за кораблём.

Вы знали: над тем, кто получит срок,
Как будто бы волны сомкнулись...
На этот раз вы ошиблись, пророк!
Мы живы, и мы вернулись.
Где вы, палачей усердный пёс,
Привыкших головы скашивать?
Пусть мёртвые вас позовут на допрос,
Пожизненно будут допрашивать.
Я знаю, что это время прошло –
Мании, страха, диктата...
Пусть это будет венок из слов
Погибшим невиноватым.

Я люблю траву
за то, что она зелёная.
Это роста
яростный цвет.
Если горе жжёт,
как железо калёное,
Я лицом
припадаю к траве.
Там
цветов приветливые улыбки,
Там
в зелёных ущельях тмина и мяты
Гениальный кузнечик
играет на скрипке
Просто так:
он не метит в лауреаты,
Пыль летит на траву
вплоть до самого листопада,
Днём коровы, жуя,
лежат.
Но прольются в полночь
росы водопады,
И опять трава
зелена и свежа.
Приминают траву
сапоги, колёса, копыта...
Но былинки молчат,
терпеливый народ.
Я люблю траву.
Пусть помятая, пусть побитая,
Пусть в пыли,
но трава встаёт.

За зону ходит наша бригада,
Ее называют “бригада, что надо!”.
Мы это еще раз всем доказали
В февральское утро на лесоповале.
Конвойный наш выпил — себе же назло
И начал трепаться — его развезло.
Он, дескать, понял, что мы не враги.
Он нас отпускает: кто хочет, беги!
Не понимает сопляк, мальчишка –
За наш побег ему будет пышка.
Он бросил ружье к подножию ели.
Он нас пожалел, мы его пожалели.
Под вопли сорочьи в заросли хвойные
Мы конвоира вели, как конвойные.
У вахты сделали остановку,
В руки ему вложили винтовку
И, твердо решив — дело это прикроем,
В зону вошли, как положено, строем.
Казалось, комар не подточит носа.
И вдруг нас стали таскать на допросы.
Как ни таскали, как ни пугали,
"Такого не было!" — мы отвечали.
Но поняли мы, хоть об этом ни звука:
Есть в нашей бригаде доносчица-сука.
Они догадались, что мы догадались,
За сучью жизнь они испугались—
И больше и в зоне, и на лесоповале
Мы эту суку уже не встречали.
Убрали куда-то доносчицу-гада...
Вновь наша бригада — бригада, что надо!

Матери чувствуешь всюду заботу.
Из дома прислали пакетик компоту.
Я его в кружке большой сварила.
Что тут тогда в бараке было!
Лежавшие на нарах зашевелились,
Ноздри раздулись, губы раскрылись,
Чтоб с вожделеньем и упованьем
Вдыхать компотное благоуханье.
В нашей бригаде, не ошибусь,
Представлен почти весь Советский Союз.
Глядя на братских народов лица,
Я не могла не поделиться.
Вылила кружку в ведро большое
И долила доверху водою.
Эта коричневая груша –
Тебе, наша добрая русская Луша.
Эта изюминка черноглазая –
Гордой ханум с гор Кавказа.
Эта украинская вишня –
Тебе, Оксана, будет нелишней.
Как ни делила, как ни старалась,
Но ягод прибалтам уже не досталось.
Но запах остался, но запах не лжет.
В каждую кружку налит компот.
Пир начался. Горемыки-подружки!
Чокнемся, сдвинув, со звоном кружки.
Забыты обиды, забыты невзгоды,
Но не забыта дружба народов

Сегодня нет света.
А мне все равно.
Мне и со светом
в бараке темно.
Верхушка у нар
похожа на крест.
В бараке Голгофа —
крестов целый лес.
Лишь кое-где белеет "уют".
Так занавеску из марли зовут.
Чтоб сифилитик u лицо не дышал,
Чтоб не пристала чужая парша.
Недолгое счастье этот уют,
Придут пожарники и сорвут.
Сегодня нет света.
Не видно ни зги. Надзор забегал:
ведь мы — враги! Л вдруг зарежем,
хоть без ножа? Л вдруг попробуем
убежать!
А вдруг?!
Надзору тогда труба!
За проволокой
спустили собак.
Прожектор пилит
пилою света,
За зоной пускают
ракеты, ракеты...
Дневальной приказ:
зажечь фитилек.
Дрожит огонек,
стоит пузырек,
В нем жира побольше,
чем наш паек.
В рабочем бараке
вечерняя вонь.
Как бабочки,
люди спешат па огонь.
И тени за ними,
как стукачи.
Ослепшая просит:
"Письмо мне прочти!"
А я ошалела.
Меня опьянил
Запах бумаги,
запах чернил!
Как штык - фитилек,
как нож - огонек.
Ах, если бы мне
эти несколько строк!
Я бы на нары
письмо унесла,
Я бы его в темноте
прочла.
Я бы читала его
не глазами —
Сердцем, грудью,
руками, губами...
Я бы тогда увидела свет.
Но нет мне письма.
Нет.
За то я любимой
его была,
Что щедро жила,
что мягко стлала,
Что шкуру свою
для него сняла,
Ступенькой под ноги ему
легла.
Как побежал! Как поскакал!
Даже мне ручкой не помахал.
Чужая душа, пустая душа.
Я все же люблю. И нечем дышать.

За дороги, которыми уводила,
Прости меня.
За слова, которыми доводила,
Прости меня.
И за то, что тебе не простила,
Прости меня.

Новое время стучится в окно:
В столовой показывают кино.
Но нам ни к чему слезливые драмы,
Как кавалеров любили дамы.
Хроника — это дело другое.
Киножурнал не дает нам покоя.
Бывает, что на экране встанет
То переулок, то полустанок,
Бывает, просто мохнатая елка
У магазина в центре поселка,
Но кто-то эту елку узнал –
Пронзительный вопль прорезает зал.
Волненье растет все сильней и сильней,
Когда на экране — лица детей.
Ведь те, кто пришли посмотреть кино,
Детей не видели очень давно.
Они лишились, утратив свободу,
Права, дарованного природой
Каждой особи женской на свете,
Кто проживает на нашей планете:
Женщине, кошке, корове, тигрице –
Права рожать, котиться, телиться.
В ответ на детское щебетанье
В зале глухие звучат рыданья.
В девственнице стонет живот,
Ей не придется продолжить свой род.
У молодицы тоскуют груди,
В них молока для ребенка не будет
У всех, кто постарше, руки кричат:
Им так бы хотелось качать внучат.
А где же их дочери, где их сыны,
Какие на воле еще рождены?
О них так красиво и газетах писали,
"Цветами жизни" их называли.
"Цветы" по детским домам разместили,
"Цветам" фамилии переменили:
"Забудь отца, и он враг, и мать!"
Кто смеет так детскую душу терзать?!
Как море в часы штормового прибоя,
Зрительный зал бушует и воет...
Так, может, напрасно разрешено
В нашей столовой крутить кино?