Антонин Ладинский - Роза и чума

Не во дворце и не в шелку
Он пишет каждую строку.
А в бедной хижине, в плюще,
В дырявом голубом плаще.
На чердаке огонь горит.
Поэт, он на соломе спит.

Но жизнь поэта не кровать,
Чтобы лениться или спать,
А важный и высокий труд
И над стихом народный суд.

Не ошибется Судия,
Во мрак забвенья низведя
Посредственность и пустоту
И малодушную мечту.

Чтоб жить — терпение воловье.
И зная твой непрочный дом,
И слабое твое здоровье,
Я беспокоился о том,

Как ты перелетишь темницу,
Покинешь этот скучный бал
И ночью перейдешь границу,
Где черный лес и много скал.

В лесу железные колючки
Рвут жадно платье из тафты,
Но спряталась луна за тучки,
И тенью проскользнула ты.

Потом, пролив слезу как братья,
Найдут средь терний пастухи
Кусочек голубого платья,
В бутылочке твои духи,

Твой милый голос в ранней птице,
Под дубом туфельку твою,
Но ты уж будешь заграницей, —
В Италии или в раю.

Я думал: жалок человек!
Ничтожный план, пустое место!
А ведь какой высокий век —
Герои из такого теста!

Он жил средь суеты земной,
Весь беспокойство и сомненье,
И слышался ему порой
Какой то голос или пенье.

Да, маленький переполох —
Жизнь человека, образ дыма,
Бесцельная, как слабый вздох.
Но эта жизнь неповторима.

Все тяжелее с каждым годом воз,
Не ласточка, а трудный перевоз.

Шумит полет небесных голубей
И синева от них еще синей.

Гремит безоблачный высокий гром
И в горле от стихов рыданий ком.

Но ничего не слышит слух людей —
Ни грома, ни стихов, ни голубей.

О как самодоволен этот мир,
Та улица, где окнами квартир

Глядит на вас в геранях счастья жар,
Семейный мир и душ ленивых пар!

И ты напрасно голос надрывал,
Когда людей средь ночи поднимал.

Среди стихотворенья
Я потому поэт,
Что создал мир как пенье,
B котором кашля нет.

Искусственный немного,
Быть может; не такой
Огромный как у Бога,
Но мир особый, мой.

Суровый мир и мало
Пригодный для мольбы,
Где ледники и скалы
И римские дубы,

Где воздух, хвоя, срубы,
И холод всех вещей.
И я не в теплой шубе,
А в голубом плаще.

Твою судьбу поэт сравнил с цветком,
А жизнь свою с непрочным мотыльком.
Поэт стихи об этом сочинил,
Их соловей на ноты положил.

Но ты постолько голубой цветок,
Посколько я твой белый мотылек,
Твоя трудолюбивая пчела —
Тобою вдохновленные дела.

Жизнь наша как луг, где скосили
Былинки железной косой.
Как партия в шахматы. Или
Как битва, где умер герой.

И в жизненной битве едва ли
Закован в броню человек,
И пусть мы игру проиграли
И даже умолкнем навек,

Но в битве имеет значенье
Не гибель, не раны, не страх,
А то лишь, за что мы в волненьи
С оружием гибнем в руках.

Земной кусочек сыра,
Ты баснословным стал.
Ты — весь в слезах и дырах
Взошел на пьедестал.
Ты доказал Европе,
Что брюхо выше лир,
Что стройной антилопе
Предпочитают жир.
Европа, ты у лавки
Средь кумушек других
Шептала в этой давке
Полузабытый стих,
Ждала с большим волненьем
Трагичного конца,
Смотрела с умиленьем
В глазища продавца.
Вдруг, может быть, ворона
Раскроет глупый рот,
И сыр, а не корона
На землю упадет?
Как принц — кусочек сыра:
В сиятельных слезах.
Как плащ поэта: в дырах,
Воспетый мной в стихах.

Жизнь — это счастье.  В синюю полоску
То платье, где оно живет.
Пусть парикмахер римскую прическу
Придумает, тебя завьет!

Пусть будет мир шуметь зеленым древом
На берегу того ручья,
Где рыбка в сказке приплывает к девам,
И тихо плещет жизнь твоя!

Пусть будут как органные рыданья
Губной гармоники лады,
Пусть птичьим шумом, ветром и дыханьем
Наполнятся твои сады!

Пусть нажимают медные педали
И раздувают в кузницах мехи;
Будь музыкой в большом концертном зале,
Чтоб написали о тебе стихи!

Я — зритель. Я — слушатель пенья.
Огромный спектакль предо мной:
Прекрасная драма творенья,
Где гибель, но свет голубой.

Я в лучшем театре вселенной
Сполна заплатил за билет,
За зрелище это, за тленный
Свой праздник, за несколько лет.

Я — в кресле из красного плюша,
Я в зрительном зале, дружок,
Где все голубое, где суша —
Подмостки, а море — пролог.

Мы слушаем в виде вступленья
Высокую музыку гор.
Зеленых деревьев смятенье
Средь бури родил дирижер…

Жизнь — ветер, листок и орешек.
Живи, мой дружок, на горе,
И много букашек и пешек
Участвуют в этой игре.

А страшный финал — это слезы
Над спящей в гробу красотой,
Но лишь катастрофа средь прозы
Вдруг делает жизнь высотой!

О ты отлетаешь навеки!
Вокзал полон дыма и роз!
Рыданий хрустальные реки
Текут! И трубит паровоз!

И в этих безмерных утратах
Я маленькой пешкой стоял
На черных и белых квадратах
Вокзальных и шахматных зал.

Не требуйте от глупой птицы,
От курицы, чтоб этот жир
Вдруг стал подобием орлицы
И с облаков взглянул на мир.

Ей жить приятно за оградой,
В курятнике, вдали от бед,
Ей небо кажется громадой,
Где милых куч навозных нет.

Вполне довольна прозябаньем
Ее куриная душа,
По мнению ее — страданье
Не стоит медного гроша.

Она не знает в упоеньи,
Что в лаврах ей, но не в венке,
В ближайшее же воскресенье
Вариться в суповом котле.

Всю ночь под лампочкой убогой
Он пишет и читает вслух.
Его владенья — стол трехногий
С чернильницею, полной мух.

Но в темноте он воспевает
Блаженный солнечный восход,
И муза нежно отирает
Со лба пылающего пот.

Значит, ты не червь, не раб, не прах,
Если ты страдаешь так, созданье,
Если слезы на твоих глазах
И обуглен рот, твое дыханье…

Все в инее. Летит экспресс
Средь пихт и лиственниц Сибири.
Летит! Вечнозеленый лес,
Как бы в охотничьем мундире,

Глядится в зеркало зимы.
Олень прекрасными глазами
Глядит на горизонт. А мы
Как дети тешимся снежками.

Влетает поезд в белый сад
И лучших на земле румяных
Сибирских молодых солдат
Везет, как в северных романах.

Они поют под стук колес
И на гармонии играют.
Под музыку о царстве роз
Деревья в инее мечтают.

Под музыку среди древес
Летают белки как по вантам,
Сороки украшают лес
Подобно черно-белым бантам.

Лиса ушами шевелит,
И тяжко думают медведи, —
С лисой, что в баснях все хитрит,
Они крыловские соседи.

Садится птица на суку
Вся в черно-белом опереньи,
И с ветки горсточка снежку
Вдруг падает. Как в сновиденьи!

Вся эта русская зима,
С морозом и оледененьем,
Не безнадежность и не тьма,
А крепкий сон пред пробужденьем.