Евгения Баранова - Том второй
Виталий Ковальчук,
поэт, культуролог,
Харьков.
Государство – это он
Господин государство!
Мне кажется, я старею.
Мне больше не хочется вас и себя менять.
Не хочется плакать.
Не хочется лезть на шею.
Не хочется пере-,
и про-,
и вообще -живать.
Господин государство,
мне хочется быть кораллом.
Скромным, послушным
– и строить со всеми риф.
Многие мне говорили, что я устала:
– верю
– не верю
– ищу отпускные рифм.
Многие мне говорили, что я растрачу
сны до копейки,
себя не одев в броню.
Только подумайте:
сколько живой удачи:
веку на блюде быть поданным как меню.
Только подумайте:
подданство без границы,
а не до паспортных смен и кредитных нор
………………………………………………
– Господин государство!
Вы будете очень злиться,
если я временно выставлю вас в игнор?
«День был обычный, спокойный и хмурый»
День был обычный,
спокойный и хмурый.
Такой нормальный,
что даже тошнит.
Вдруг вышел Закат,
разложил партитуры
и начал играть свою пьесу навзрыд.
И всё зарыдало.
Рыдало.
Рыдало,
пока от росы не остыла трава.
И прямо по телу Живого Журнала
опять проступили живые слова.
И страх был казнен,
по-английски,
как Кромвель.
И ты доверял свои губы моим.
Закат доиграл и ушел к себе в номер,
оставив коньяк и сюжеты другим.
«Читаю Толстого. Раньше – казался скучным»
Читаю Толстого.
Раньше – казался скучным.
Поставила Linux.
Варю понемногу щи.
Знаешь, котенок, любовь – это меч двуручный,
поэтому глупо ее одному тащить.
Попробуй понять:
я не стала любить больнее.
Просто понятие боли теряет вид.
Соседская девочка слушает группу "Звери".
И все, что ее касается, – предстоит.
Мое поколение слишком себя жалеет.
А тем, кто нас младше, сюда уже не пройти.
Читаю Толстого:
– смотрюсь,
– становлюсь,
– старею
и перечисляю возможности не-пути.
«То, что я чувствую, это уже не стихи»
То, что я чувствую, это уже не стихи.
Это уже не слова, объяснимые сразу.
Холод под пальцами.
Скрытый за дверью архив.
Шелест и шелк
мимолетно не пойманной фразы.
То, что я чувствую, это уже не тоска.
Первая осень прошла, ничего не нарушив.
Это –
Вселенная вжалась в размер потолка.
Это –
гора оказалась горою подушек.
То, что я чувствую, это уже не борьба.
Это попытка представить себя непохожей.
Высохнут реки.
Вздохнут и остынут хлеба.
А между нами останется то же – и то же.
Все корабли
Все корабли уходили в воздух,
все чудеса оказались былью.
Мир для тебя был, конечно, создан,
только его подарить забыли.
Ешь ананасы. Кури "кроссовки".
Переживай несчастливый случай.
Жадный хомяк изучал духовку,
не дожидаясь, пока отключат.
Вот и живи. Зарывай, как знамя.
Как Мураками зарыл в себе же.
Делай, что хочешь. Мы оба знаем:
всякий покой для тебя _избежен.
Девочка
В тумбочке –
бисер и маска от первых морщин.
Чувствуешь –
как стареешь и что придется.
Каждое утро
в одном из соседних мужчин
учишься видеть сообщника детоводства.
Больше не куришь.
Меньше пружинишь кровать.
Пьешь – кока-колу.
Думаешь – о бейсболе.
Взрослая девочка,
как тяжело выбирать,
между мечтами, битлами и пергидролем.
Буду жестокой.
Я знаю, о чем пишу.
Только мне легче от вымысла в половину.
Так же влюбляюсь,
стесняюсь,
боюсь,
дышу,
так же вверяю чужим горячо любимых.
Сколько крестилась,
а кажется – ты во всех.
С развитым телом,
с умом, безусловно, длинным.
Как хорошо –
ты не знаешь других помех,
кроме борьбы с нарождающейся морщиной.
Зачем?
Зачем?
Ну, зачем ты мне делаешь больно – и снова больно?!
Не нужно тебя.
Не нужно!
Ты не ослышался.
Читаешь – Лукьяненко.
Смотришь – "Звездные войны".
Ты путаешь Курта Кобейна и Сида Вишеса.
– Никогда не курил;
– Называешь друзей занудами;
– Пророчишь мне СПИД;
– Не выносишь духов и лаков.
Однажды в подарок купила пакет с верблюдами.
Так ты обижался и, кажется, даже плакал.
Зачем?
Ну зачем ты
кричишь,
улыбаешься,
ходишь по полу?
Зачем оставляешь под чашками круглые лужи?
Герой.
Героиня.
Истерика в стиле Копполы.
Зачем?
Ну, зачем ты мне больше
– уже! –
не нужен?!
«Сделаю выбор. А выбор закончит меня»
Сделаю выбор.
А выбор закончит меня.
Выпьет.
Закурит,
не вытерев нож о портьеры.
Выйдет на публику.
Громко попросит:
– Коня!
бросив меня подыхать при отсутствии веры.
Выбор – счастливый.
Он снова меня доконал.
Может, не я – а меня в этот раз выбирали?
Лайнер "Мечта" бортовой потеряет журнал.
Выбор найдёт и слегка переправит детали.
Выбор – наивный.
Он думает, это спасет
тех,
кто тела заплетает друг другом в канаты.
Есть только руки, и плечи, и кожа, и пот –
все остальные бессмысленны – и виноваты.
Господи, что происходит?
Господи, что происходит?
Скажи мне:
– Что же?
Меня не читают.
Или не так читают.
Вскрывают стихи.
Берут перочинный ножик
и тоненько-тоненько рифмы себе срезают.
Везде расписание:
– в морге,
– в любви,
– в маршрутке.
Ты смотришь в глаза мне, а видишь масонские ложи.
Мы знаем, как вылечить страх.
Или боль в желудке.
А вылечить смерть почему-то никак не можем.
Ссоры, соринки и sorry метут из дому.
Скрещение судеб давно превратилось в узел.
– Ладно, Господь,
мне пора.
передай другому
вечную память моих пожилых иллюзий.
Себе, с грустью, посвящается
Плюшевый мишутка шел войною прямо на Берлин...
Егор Летов
А мой плюшевый мишка устал умирать,
у него появились живые дела.
Батарейка не греет чужую кровать.
У горелых идей облетает зола.
А мой плюшевый мишка молчит в темноте.
От игрушечной шерсти запахло дымком.
Тот же стол.
Та же Янка.
Все те – и не те.
А привычку летать – засушить на потом.
Засучить рукава.
Перевымыть бельё.
Перепрятать еду, чтоб сосед не догрыз.
А мой плюшевый мишка опять за своё.
Ему слишком противно сообщество крыс.
А мой плюшевый мишка – свирепый медведь:
из фальшивых клыков и прозрачной души.
Он опять разделяет на "сметь" и "не сметь".
Он опять подставляет себя под ушиб.
Янке Дягилевой
От гранитного лба –
проколачивать стены.
От большого ума –
вниз лицом по реке.
Здесь на выставке душ стекленеет измена.
Здесь любовь предлагают в живом уголке.
У колодца нет дна.
У вины – виноватых.
– Смерть идет по следам.
– Так следи веселей.
Из фарфора и льна,
из картона и ваты
создадим антураж гуттаперчевых дней.
И не нужно прощать.
И не нужно прощаться.
Каждый может лететь – ровно десять секунд.
А когда мы умрем –
чередой декораций
дорогие рекламы
спокойно пройдут.
От большого ума…
Без особого шума…
Нас спасает "Тефаль" от излишества бед.
– Не болеть.
– Не жалеть.
– Не влюбляться.
– Не думать.
Продавая себя за шмотьё и обед.
Максу Волошину – от меня
Тети.
Дяди.
Бляди.
Дети.
Чайхана чадит кофейней.
– Макс, пожалуйста, не верьте.
Это место коктебельней
даже сотни "Коктебелей"
Сердолик приклеен к шее,
как линолеум к прихожей.
Нео-
недо-
пере-рожи
в диалогах:
"…Я потею…"
"…Двести баксов за неделю…"
"…Сколько стоит ваша дама ?… "
"…Эй, козел, уйди с дивана…"
"…Елы-палы! Дайте спичек "
"…Щас бы пару медсестричек…"
Разлетелись!
Слишком долго
отдыхают скал копыта.
– Макс,
хотите,
я двустволку
подарю вам для защиты?!
Герр-маника
У меня был знакомый по имени Отто Бисмарк.
Он носил меховые тапочки.
Плавал по воскресеньям.
Любил попугаев.
