Патрикей Бобун-Борода - Стихи 1997-2008

1 Взволнована часть народа
Вопросом такого рода:
«Могла ли создать природа
Уроду совсем без входу?»

Опять моя жизнь – мученье,
Болею от страшных снов.
Не в силах избыть томленье,
Решил я спросить у богов:

– О, боги Олимпа прекрасные!
О, жёны богов злоебучие!
Ведь вы же не евнухи грязные,
Не старые девы вонючие!

Ответьте потомку Сатира,
Свои разомкните уста:
Бывает ли вовсе бездырая,
Заросшая напрочь пизда?

Сердито нахмурились боги.
А Зевс, что у них пахан,
Сказал: – Волосатые ноги
Тебе не помогут, братан!

Ты зря закосил под Сатира,
Сатир не философ – ебак!
Не ищет он девок бездырых.
Запомни, дешёвый вахлак!

И мы, как один, без базара,
Имеем такие «дела»,
Что всякая курва без входа
Давно бы в подол насрала!

Со страху! – И Зевс ухмыльнулся,
Рукой поблудил промеж ног,
Спиною ко мне повернулся
И бросил: «Канай, фраерок!»

«Мы сами не шитые лыком,
У нас – как столбы елдаки!
За них, если смеешь, возьми-ка, –
Не хватит античной руки!» –

Мог я возразить бы на это…
Но спорить – удел мудаков.
И я «поканал» без ответа,
Смеясь над зазнайством богов.

2 Вот раннее – раннее утро.
Вот плёс на уральской реке.
Вот я, рыболов ебанутый,
Сижу с удилищем в руке…

Вот мой поплавок встрепенулся.
«Должно быть, здоровый карась!»
Я в хищную позу согнулся…
Но с плеском вода разошлась,

И, пеной ажурной укрыта,
Лежа на замшелом соме,
Богиня любви Афродита
Нагая явилась ко мне!

– Ну, что, неплохая поклёвка?
Да ты онемел, мой герой! –
Лукаво смеялась плутовка
И пену сбивала рукой.

Дальнейшее помню неясно…
Стон, вздохи, сияние глаз…
Чтоб вас не травить понапрасну,
Прерву на мгновенье рассказ…

Мгновенье – мгновенью разница,
Иное – часами длится.
Устала моя проказница,
Сомлела моя озорница.

– Довольна ли мной, волшебница?
Коль «Да!», так плати сполна!
Ведь я не поручик Ржевский,
Да и ты не моя жена.

Возьму не деньгами – форелью,
Я, как – никак, рыболов.
– А знаньями о сокровенном?
– Что ж, знаньями тоже готов!

– Так вот, ты искал, как я помню, уродку,
Такую, что спереди к ней не попасть,
Чтоб самую женскую, значит, середку,
Скрывала большая зубастая пасть?

– Афрося, родная, ведь я же не Зигмунд!
Ты спутала что-то на старости лет.
Бывает ли женщина вовсе без дырки?
Желаю на это услышать ответ.

Богиня, дремавшая в крепких объятьях,
Взвилася, как кошка. «Мышонку пиздец!»
– Совсем без НЕЁ? О проклятье! ПРОКЛЯТЬЕ!
Да ты обезумел, несчастный скопец!

Нашёл ты потеху – шутить над священным!
Ещё и смеёшься при этом, гляжу?
О, эти самцы! Без мозгов супермены!
ТАКОМУ – НЕ БЫТЬ!!! А сейчас – ухожу!

Сом погружается в воду,
Плещут форели в садке.
«Нет, и не будет без входу!» –
Эхо несёт по реке.

Седой интеллигент Густобрехалов,
Учитель и наставник для повес,
«Отец родной» для молодых нахалов,
Однажды вёл средь них свой sex-ликбез.

Юнцы, не умудрённые годами,
Раззявив пасть, внимали болтуну,
А тот, глаза скрывая за очками,
Врал вдохновенно «сказочку одну»:

Помню школу… Вот каким манером:
На рояле, в шляпе и пенсне,
Будучи советским пионером,
Нравилось совокупляться мне.

Было модно аристократизмом
Проявлять sex-эпильность свою.
Впрочем, не гнушался онанизма,
Этого от вас не утаю…

Ну, так вот, рояль стонал и плакал
Под моим напором молодым.
А партнёрша поддавала сракой –
Так, что заворачивался дым

Сигаретный. Пачка «Голуаза»,
Смятая, шуршала под рукой.
А партнёрша – страстная, зараза, –
Кончив, звук издала горловой.

Вы такого в жизни не слыхали,
В нём смешались ярость, похоть, плач;
Пели трубы в нём и лошади скакали;
Выла жертва, хохотал её палач…

Я был потрясён, подавлен, выжат,
Этим буйством блядского огня.
А партнёрша, – чемпион по лыжам,
Вновь впилась, негодная, в меня.

Пятый раз за вечер, между делом,
Но отмечу (с гордостью!), друзья.
Эта сучка, содрогаясь телом,
Жадным ртом добралась до хуя…

Бледный сам, с увядшими мудами,
Он свисал, как лопнувший кондом.
Но партнёрша, клацая зубами,
Забрала-таки его горячим ртом.

Превращённый ласками в кастрата,
Я не мог соитий продолжать.
И партнёрше, дочери разврата,
Заявил: – Пошла, ебёна мать!

И она «пошла»… По-чемпионски…
С места, без раздумий, враз – бегом.
Как на лыжной трассе марафонской,
Корень мой зажав зубастым ртом…

Корень оказался гибким, прочным.
Скользким. Только это и спасло.
Боль же… боль была такая, точно…
Точно в жопу сунули весло!

А леченье, – вам оно не интересно;
Что вам «охи», «ахи», йод, бинты?
Да и мне уже, признаюсь честно,
Это всё – порядком до пизды.

Умолк на миг старик Густобрехалов,
Протёр платком стекло своих очков,
С усмешкой глянул на притихших вдруг нахалов,
И – дальше врать, – как Мишка Горбачёв:

С елдаком, обмотанным бинтами,
Я понуро брёл среди кустов.
Вдруг раздался голос за кустами:
– Эй, Густобрехалов! Будь готов!

Грубый слог, но как же нежен голос!
(Я его средь тысячи б узнал.)
Девственнице, признанной красотке,
Скромной Глаше он принадлежал.

В чём тут дело? Я заволновался,
И во мрак сиреневых кустов
Я шагнул. Шагнул – и растерялся,
Проглотив слова: «Всегда готов!»

На расшитом коврике уютном,
Ослепляя совершенством наготы,
Глаша, мне в глаза глядя беспутно,
Волновала ножкою кусты.

– Ну, давай, возьми меня, мой милый! –
Из груди её раздался стон.
Ножки разошлись. Она явила
Свой набухший розовый бутон.

И сорвать цветок тот бархатистый
Не преминул бы любой другой…
Я же, с наслаждением садиста,
Пнул от всей души её ногой!!!

Не стоит ждать в конце морали,
И жемчуга искать в пыли,
Когда так густо набрехали,
И так цинично наебли!

Густобрехалов снова на коне,
Коньяк смакует с долькою лимона.
Младые кобеля застыли в тишине,
Его словам внимая изумлённо:

Юность, юность… В день, когда вручали
Комсомольский новенький билет,
В актовом, уютном нашем зале,
Мне «химоза» делала минет.

Шаловливо, ласково мошонку
Щекоча игривым языком,
Обращалась к члену, как к ребёнку:
– Бэби, встань для мамочки торчком!

«Бэби» был послушным карапузом,
Он перечить мамочке не стал.
Так привстал, что сделался обузой
Для меня. (Я речь как раз толкал:

О великом прошлом комсомола,
О великом будущем его.)
Вдруг вздохнул… И содрогнулась школа
От дурного крика моего.

Грохнулась трибуна. Я остался
Перед всем народом без порток.
Я стонал, орал и содрогался,
Извергая сперму в потолок…

Далее – затмение. Не знаю,
Что? Куда? Зачем и почему?
Грезилось: сейчас и расстреляют.
В лучшем случае отпиздят – и в тюрьму.

Обошлось. Очнулся не «у стенки»,
Не на нарах где-то в Соловках.
Хоть дрожали пакостно коленки,
На живых – не сломанных – ногах.

Было от чего: корова-директриса,
Исходя гневливо пердежом,
Скаля зубы, словно бешеная крыса,
Угрожала мне кривым ножом:

– Я тебе сейчас устрою блядство!
Я тебя, гадёныш, проучу!
Я твоё поганое богатство
Живо по муде укорочу!

Грязный скот! Развратный недоносок!
Что, дрожишь? Боишься? Слёзы льёшь!
Отсеку, ей-ей же, твой обсосок,
Если ты… Меня не отъебёшь!

Вот так притча! Вот так наказанье!
Разве встанет на такую блядь?
А альтернатива? Отрезанье…
Ну уж нет! Придётся пособлять.

(В смысле – члену, чтобы возбудился,
Чтобы приподнялся хоть слегка.)
А иначе мигом директриса
Жеребца поправит в лошака.

Эта мысль промчалась, как торнадо,
Как цунами. Буря. Ураган!
А корова, жаждая услады,
Скинула свой красный кардиган.

Оказалось – баба сильно в теле,
Жопа, ляжки, груди – всё при ней.
В молодости, верно, в «этом деле»
Загоняла до смерти парней.

Молодость минула, страсть осталась, –
Вон, как задрались у ней соски!
И унять такую, – вряд ли малость,
Мне придётся. «Беби, помоги!»

Юности не важен возбудитель,
Увидал лобок – и вмиг готов.
Так и мой отчаянный долбитель –
Заторчал колом без лишних слов.

Бешеная баба повалилась
На кушетку, ноги разбросав.
Сквозь космы влагалища сочилась
Ёбальная смазка – как слеза.

Член уже хрустел от предвкушенья,
Яйца ныли, спермою полны,
Я сглотнул, и двинулся к кушетке,
Стягивая тесные штаны.

Влажные космы, что лес дремучий,
Спутались. Попробуй, одолей!
Одолел… И корень свой негнучий
Засадил – до самых до мудей.

Только ждало разочарованье:
Оказался так велик карман,
Что моё благое начинанье
Кануло, как килька в океан.

Или – как огурчик в таз кефира,
Или – как обмылок в унитаз.
В общем, не по нам была квартира,
Не по нам… Эх, в рот же, в рёбра, в глаз!

Только комсомолец не сдаётся!
Есть же выход (то есть, в смысле – вход).
Если есть, со временем найдётся!
Например, заправить, суке, в рот!

Или… Эх, рисковый я парнишка!
Ну и хрен с ним, будет – как решил.
Только не согнись, подруга-шишка,
Не согнись! – И в сраку заложил!

Сразу показалось курве жарко,
Завертелась, курва, на елде,
Застонала, выгнулась, как арка,
Хлопая ладошкой по пизде.

– Что там хлопать по пустому месту?
Я люблю неторные пути,
Задние проходы и проезды…
А она: – Работай, не пизди!

Тут мне стало как-то не до трёпу,
Забрало желанье – до нутра,
По сердцу пришлось. И в эту жопу
Я кончал до самого утра.

К утру «крыса» стала просто Олей.
Я – «мышонком», а «обсосок» – «петухом».
И потом частенько в нашей школе
Я скакал на Олечке верхом.

И не только в школе – где попало,
Лишь бы было место раком встать.
Ох, немало «теста замесил», весьма немало…
Член до смерти буду отмывать!

Кстати, школу кончил с золотой медалью,
И с презентом Олечки-души.
До сих пор его дамасской сталью
Без проблем точу карандаши…

И клинка кривого лёгким взмахом
Развалил лимон напополам,
Стопку «Ахтамара» дёрнул махом,
Шёлковый платок поднёс к губам…

Ах, Густобрехалов, старый пёс,
Где здесь правда, где обман лукавый?
Снова ты смятенье в души внёс,
Да и хуй с ним. Браво, мастер, БРАВО!